Теперь в руках у Доминика осталась только одна длинная цепь. Он обвил ею тонкую талию Мэг, потом бедра и скрепил замочком в виде цветка. Длинные концы спускались почти до пола.

Мэг стояла, окутанная тихой музыкой. С каждым ее вздохом, с каждым движением колокольчики нежно позванивали.

– Ты похожа на огненного сокола, – сказал Доминнк, глядя на игру бликов в волосах Мэг. – И одета в золотые путы, как и следует волшебной птице.

Он неторопливо повернул Мэг лицом к себе. Держа ее за подбородок, он сверху вниз смотрел на жену глазами, холодными и ясными, как талая вода.

– Ты голодна, жена?

– Да, – произнесла она низким голосом. – С утра я съела только кусок хлеба с сыром.

Со странной улыбкой Доминик повернулся и пошел к двери. Открыв ее, он увидел холодный ужин, который принес Саймон.

– Хлеб, сыр, дичь, горчица, эль… – начал Доминик.

Он поднял поднос и вошел в комнату, захлопнув дверь небрежным движением ноги.

– …Смоквы, изюм, орехи, засахаренный миндаль, – продолжал он, – и куча свежей зелени, не пойму зачем. Или Саймон думал, что с нами вместе будут ужинать кролики?

Мэг улыбнулась:

– Это Марта, повариха. Она знает, что я обожаю весной свежую зелень.

– Правда?

При виде небольшого стожка травы черная бровь Доминика удивленно поползла вверх.

– Это обычай Глендруидов? – спросил он.

– Нет, – смеясь, ответила Мэг и потянулась к молодым побегам. – Даже моя Гвин дразнит меня, что я пасусь на своем огороде, как овечка.

Доминик развернулся, перехватил руку Мэг и прижал к своему телу, прежде чем она успела взять хоть что-нибудь.

– Терпение, соколенок. Прежде чем покормить тебя, мне нужно кое-что сделать.

Мэг недоуменно смотрела, как Доминик поставил поднос на стол возле ее кресла, а потом неторопливо начал тушить свечи и масляные светильники. Их было много, так как Мэг инстинктивно любила свет, так же как чистую воду и свои растения.

– Что? – спросила она ошеломленно.

– Клетки обычно затемняют. Или ты предпочитаешь капюшон?

– Вы шутите.

– Нет. Я совершенно серьезен. Темная клетка или шелковый капюшон для моего соколенка. Выбирай.

Ледяная сталь за шутливым тоном Доминика подсказала Мэг, что ее муж готов на все. Слова, которые он сказал в церкви, зловеще звучали в ее ушах: «Мудрый человек поймет, что его новый хозяин милосерден, но не слаб. Дурак снова начнет испытывать мое терпение. И умрет». Она уже пыталась сопротивляться ему. Повторить попытку было бы глупостью.

– Темная клетка, – сказала Мэг холодно.

Доминик закрыл ставни. Заметив это, Мэг издала протестующий звук. В любую погоду она держала ставни открытыми. Она любила, когда лучезарное солнце свободно разливало свой свет по ее покоям.

И теперь, оглядывая комнату, освещенную только догорающим очагом, она почувствовала себя… именно как в клетке.

Когда Доминик хотел погасить и его, она не смогла подавить тихого жалобного крика. Он оглянулся, задумчиво посмотрел на нее и добавил еще несколько поленьев в огонь. У Мэг вырвался глубокий вздох облегчения.

Услышав его, Доминик улыбнулся: он понял, что ведет себя правильно. Первая битва была выиграна; она согласилась со своим пленом. Теперь они могут обговорить его условия.

Он сел в большое кресло и показал себе на колени:

– Садись. Я буду служить тебе.

Мэг неуверенно отступила. Бесчисленные маленькие колокольчики зазвенели и запели.

– О, – невольно произнесла она, замерев, и снова пошевелилась. – Как чудесно!

– Как пение цветов? – проговорил Доминик.

– Да, – ответила она, улыбаясь, несмотря на растерянность, – или как смех бабочек.

– Я рад, что мой подарок нравится тебе.

– Да, нравится, лорд… Доминик. Вы очень добры.

– Я рад и тому, что ты считаешь меня добрым, – сказал он с загадочной улыбкой.

Мэг осторожно опустилась Доминику на колени. Он приподнял ее и развернул боком, так что она наполовину опиралась на его левую руку. Мэг вопросительно взглянула на него.

Правой рукой Доминик взял утиную ножку с переполненного большого блюда. Мэг потянулась за едой. Но он вытянул руку, чтобы она ничего не могла достать.

– Нет, – возразил Доминик. – Я сам буду кормить тебя, соколенок.

Мэг бросила на него недоуменный взгляд. Доминик улыбнулся и оторвал от ножки белыми и крепкими, как у молодого пса, зубами кусочек мяса. Потом взял его в руку и поднес ко рту Мэг. Когда она попыталась взять мясо рукой, еда снова оказалась далеко.

– Нет, – мягко сказал Доминик. – У соколов нет пальцев.

Мэг от удивления раскрыла рот. Доминик ловко просунул кусочек мяса между ее губами.

– Вот, – пробормотал он, словно разговаривая с не прирученным еще соколом. – Ведь это совсем несложно, правда?

Медленно жуя, она покачала головой. Колокольчики на концах ее кос зазвенели, будто путы.

– Еще? – спросил Доминик.

Она кивнула.

Он мрачно улыбнулся.

– Некоторые соколы – особые, волшебные соколы – умеют говорить.

– О чем? – грустно поинтересовалась Мэг, пока Доминик отламывал новый кусочек мяса.

– Пища, вода, охота, неистовство полета…

– И свобода… – прошептала она.

– Да, – ответил он, протягивая пищу. – Думаю, непокорные соколы говорят об этом больше всего.

Принимая пищу из его рук, Мэг смотрела Доминику в глаза. В этом была какая-то загадочная близость. Связь, тонкая, как шелковая нить, возникала между ними с каждым кусочком пищи, которую она ела. Но когда блестящие нити свиваются в жгут, разорвать его уже невозможно.

И тогда в тишине, пронизанной мелодичным звоном ее пут, Мэг поняла, почему лучшие охотничьи собаки берут пищу только из рук хозяина и почему младенцы с молоком матери впитывают любовь к ней.

И почему соколы – самые свободолюбивые из Божьих созданий – едят только из рук хозяев, садятся только на их запястья, откликаются только на их особый зов.

– Пища тебе не по вкусу? – спросил Доминик.

– Она очень хороша.

– Тогда почему же ты перестала есть?

– Я думаю, о соколах и их хозяевах.

– У соколов нет хозяев.

– Они охотятся, только чтобы доставить радость хозяину.

– Соколы охотятся только ради собственного удовольствия, – возразил Доминик, просовывая еще кусочек между губами Мэг. – А их хозяева просто используют возможность заполучить добычу.

– Разве все люди так думают?

Доминик хмыкнул:

– Мне все равно, как понимают другие связь между соколами и людьми. Если дурак считает, что птица летает ради него, к чему мне переубеждать его?

Неторопливо жуя, Мэг обдумывала слова Доминика. Как только она проглотила последний кусок, перед ней появились хлеб и сыр. Она открыла рот – и почувствовала нежное прикосновение его пальцев к своим губам, когда он отнимал руку.

– Ты когда-нибудь отпускала сокола на свободу?

– Однажды.

– Почему?

– Птица не могла привыкнуть к путам.

– Да. Но все другие соколы привыкают.

Мэг кивнула.

– И, поступая так, – продолжал Доминик, – твои бедные братья познают иную свободу.

В зеленых глазах Мэг светился немой вопрос.

– Они узнают, что о них могут заботиться, когда землю сковывает лед, – сказал Доминик, – что их кормят, когда ни в поле, ни в лесу нечем поживиться, и живут в неволе в два, а то и в три раза дольше, чем их дикие сородичи. Кто знает, какая свобода лучше?

Мэг попыталась что-то сказать, но Доминик положил ей в рот сушеный инжир.

– Все зависит о того, как сокол воспринимает свою новую жизнь, – продолжал он.

Мэг быстро проглотила сладость, вновь желая что-то сказать, но только получила новую порцию пищи. Взглянув исподлобья на Доминика, она заметила, что тот улыбается.

– Эль? – с невинным видом осведомился он.

Она проглотила то, что было во рту, и резко кивнула, не пытаясь уже ничего возразить.

Когда Доминик взял в руки кубок с элем и пригубил, Мэг решила, что он поднесет его к ее губам, как в детстве, когда ее учили пить из чаши.