Кроме этих весьма распространенных уток есть множество нырковых, из которых можно выделить гоголя, широко распространенного в местах гнездовий прочих уток. Он резко отличается от них как по образу жизни, так и расцветке — «фрачная» окраска: спина и голова черные (у самцов с зеленоватым отливом живот и щеки белые, отчего и возникло выражение «ходить гоголем», то есть разнаряженным не к месту и с горделиво-надутым видом). Питается он, как и многие нырковые, улитками, насекомыми, рачками, мотылем и реже травой и мелкой рыбой, гнезда устраивает в дуплах деревьев, поэтому гоголям устанавливают дуплянки, напоминающие скворечник. Это утка, которую следует стрелять только влет, поскольку, сидящая дробь долетит от среза ствола до цели.

Это, прежде всего, оседлые птицы, пережившие в родных краях не одно оледенение. Окрас самцов, их ни на что не похожие токовые песни и сам свадебный обряд поединков, более напоминающий звериный, нежели птичий, говорит о древности этих обитателей боров. Не знаю, какими соображениями руководствовались ученые, когда относили, например, глухаря и тетерева к отряду куриных, невзирая на них, как-то противится душа ставить их рядом с куропаткой, вальдшнепом или курицей. Должно быть, здесь мало только физиологических сходств. Есть еще что-то, сокрытое от нашего разума, некое отражение далекого прошлого, когда на Земле жили динозавры и петродактили — именно такие мысли приходят, когда слушаешь голоса этих птиц.

Боровая дичь во все времена была объектом охоты, считалась деликатесом и непременно поставлялась царскому двору. А все дело в специфическом свойстве мяса птиц не портиться продолжительное время без всякой или минимальной консервации. Например, рябчик в пере, с удаленными внутренностями находящийся в продуваемом помещении, может храниться неделю при плюсовой температуре. Вероятно, это обусловлено стерильными свойствами организма птицы, основная пища которой — хвоя и березовые почки, содержащие смолистые, а значит, и эфирные вещества.

То есть боровая дичь способна в какой-то степени бальзамировать свое тело, при жизни насыщая его антисептиком. То же самое делают и пчелы, собирая смолу с почек, перерабатывая ее в прополис и покрывая внутреннюю часть улья, а потом можно там хранить хирургические инструменты. Иные качества мяса боровой дичи, особенно вкусовые, мягко скажем, сильно преувеличены. Каким бы образом вы ни тушили и жарили рябчиков, какими бы специями ни заправляли и каким бы вином ни запивали и ни заедали ананасами, все равно это будет кусок сухого, отдающего пихтовым маслом, хоть и белого мяса. То же самое с глухарем. В детстве, когда я слышал от несведущих людей похвалы и восторг в отношении боровой дичи, все время думал, что мама и бабушка не умеют ее готовить. Но потом, возмужавши и все еще слушая небылицы о деликатесе, взялся произвести из глухаря кулинарное чудо. И что только ни делал: по четыре часа тушил в русской печи, нашпиговывал свиным салом, обкладывал пластинками картошки, морквы и запекал в фольге, нафаршировывал фруктами, обливал маслом, вином, соком и жарил в микроволновке, все равно получалось, как у мамы с бабушкой, — нечто похожее на кусок старой, залежалой лосятины.

Поэтому пришел к определенному убеждению, что боровые птицы, глухари, косачи, рябчики и еже с ними существуют на свете не для того, чтобы мы их ели, а для чего-то другого. Возможно, чтобы мы ранним весенним утром, по крепкому насту, бежали на подслух — послушать, как они поют гимн солнцу. Ведь когда-то мы должны очнуться от голодного обморока, взглянуть на природу другими глазами и на ток ходить не с ружьем, а, к примеру, по недорогой турпутевке, дабы вживую послушать древние песни.

И когда мы это поймем, охота на глухаря, например, закроется сама по себе. Сейчас меня сильно смущает развитие иностранной охоты в России, причем конкретно на эту, скажем, редкостную птицу, обитающую практически только у нас. Мы можем уподобиться американцам, истребившим свою фауну ради временных экономических интересов, и растратить тот самый стратегический запас, принадлежащий нации.

За последнее столетие воспет ничуть не меньше лебедя. Поэтическая мысль наконец-то проникла в таинство этой птицы: петь и не слышать собственной песни. Глухота у него наступает во время исполнения второго колена, точения или скирканья, когда глухарь, в определенном положении раскрыв клюв и извлекая гортанью звук, концами нижней челюсти перекрывает слуховые каналы. Это стало известно не так давно, может, полсотни лет назад, но меня с детства волнует вопрос: каким образом люди в древности догадались об этом и дали соответствующее имя? Путем проб и ошибок, подкрадываясь к поющему глухарю на току? Вряд ли, поскольку человек прошлого гармонично вписывался в природное пространство, то имел и соответствующее мышление, а познание мира по принципу «холодно — горячо» принадлежит нашему оторванному от природы современнику. Был совершенно иной путь познания, связанный с особым мироощущением, и глухаря, священную птицу, в момент его глухоты слышали боги. Возможно…

Глухари

Реликтовость этой птицы подчеркивает и то, что существует всего два вида глухарей — обыкновенный и каменный, — немного отличающихся друг от друга лишь размерами и некоторой разностью в окрасе оперения самцов. Эти отличия незначительны и могли произойти от климатических условий существования, специфики кормовой базы. Если говорить о названии «боровая дичь», то из всех ее представителей только глухарь обитает в высокоствольных, боровых, хвойных лесах, перелетая в лиственные либо в хвойное мелколесье и верховые болота только для кормежки. Основная его пища — брусника, клюква, черника, листья кустарников, молодая хвоя. Летом у глухарей начинается линька, и они две-три недели не могут летать, но поскольку отличные бегуны, то догнать их в лесу невозможно. Самка глухаря, часто называемая «глухая тетеря» (отсюда и выражение) или «копалуха», серо-коричневого рябого окраса, опять же в целях маскировки. Однажды я валил мотопилой сосны и срезал дерево в трех шагах от гнезда, на котором сидела тетерка, — она даже не пошевелилась, когда упало дерево, а на треск «Дружбы» и выхлопной дым не обращала внимания. Гнездо было устроено на земле в кроне давно упавшей березы, и птица сливалась с мешаниной гнилых сучьев; надо было присесть и вглядеться, чтобы увидеть ее. Потом я еще раза четыре приходил, чтобы застать время, когда копалухи не будет на гнезде, но она все время сидела на яйцах, пока однажды не обнаружил гнездо пустым. Как-то раз отец стащил из гнезда глухарки два яйца и подложил под курицу. Глухарята вывелись скорее, чем цыплята, но рассмотреть их толком никто не успел, думаю, что и наседка, — тотчас сбежали в лес.

Птенцы, как и у всех тетеревиных, едва появившись на свет, уходят за матерью, долгое время живут выводком и почти сразу же начинают кормиться самостоятельно. От врагов спасаются бегством, но когда сделать этого нельзя, потрясающе маскируются. Несколько раз я пытался поймать птенца, чтоб принести домой и выкормить, но никак не получалось. Глухарята исчезали мгновенно, а матка взлетала на дерево и начинала тревожно кудахтать. И вот однажды наконец узрел, куда деваются птенцы, отчаявшиеся убежать: они в единый миг захватывают в лапы лесной подстил — в основном, листья, мох, переворачиваются на спину и закрываются ими, как камуфляжной сетью. И затаиваются — рядом наступишь, не шелохнется!