– Собственности в Ульме у меня нет, – возразил фон Вегерхоф. – Как я упомянул уже несколько минут назад, мой городской дом арендован. И ни единая буква закона мною преступлена не была.

– А дух?

– А spiritus, Гессе, ubi vult spirat[39]… Сюда.

В дверь, пригнувшись под низкой притолокой, фон Вегерхоф прошел первым, не замешкавшись на пороге; Курт, войдя, прикрыл створку за собою и замедлил шаг, исподволь оглядывая светлую комнату, уставленную полками; все свободное место занимали два внушительных стола, один из которых был завален свитками, стопками бумаги и книгами. За другим, чуть более свободным, восседал грузный, сутулый, как мост, человек, низко склонившийся над разверстой перед ним книгой устрашающих размеров. На скрип двери он оглянулся с раздражением, при виде фон Вегерхофа поморщась, точно от внезапного приступа ревматической боли.

– Господин барон… – без особенной радости поприветствовал канцлер, и стриг широко улыбнулся, коротко кивнув:

– Майстер Зальц. Доброго вам утра.

– Дня, – поправил тот, с неудовольствием обронив взгляд на замершего поодаль майстера инквизитора. – За полдень, позвольте заметить, и у людей занятых – день, господин барон.

– Сии слова означают, что мое присутствие нежелательно? – уточнил фон Вегерхоф, усевшись на скамью у окна, и, закинув ногу на ногу, привалился спиной к подоконнику; канцлер нахмурился.

– Что это с вами за юноша, глядящий на меня так, словно я новая статуя с фонтаном?

– Дайте подумать, – попросил стриг неспешно, заведя глаза к потолку. – Мрачный, как смерть, весь в коже, точно наемник, оружием увешан, словно праздничная ветвь – сластями… ах, да, на шее у него Знак инквизитора; что б все это значило?

– Александер! – осадил Курт, и тот умолк, с нарочитой обидой отвернувшись. – Курт Гессе, следователь первого ранга, – представился он, подступивши к столу ближе, и Зальц болезненно покривился снова. – Насколько мне известно, мое появление в Ульме не является неожиданностью.

– Верно, рат направлял просьбу прислать к нам инквизитора, – согласился канцлер со вздохом и, упершись в стол ладонью, начал грузно подыматься с низкого глубокого стула; Курт вскинул руку:

– Сидите, сидите.

– Благодарю вас, – искренне произнес Зальц. – Эта работа убьет меня когда-нибудь… Весьма рад, майстер Гессе; однако – отчего вы почтили вниманием мою скромную персону, а не кого-либо из бюргермайстеров? Я всего лишь нотариус и архивист, и городские дела подобной серьезности – не сказал бы, что они входят в число моих полномочий и обязанностей.

– Я не diplomat, – отозвался Курт с дипломатичной полуулыбкой и, придвинув стоящий у соседнего стола табурет, уселся напротив. – Посему не стану погружаться в околичности и скажу как есть. До меня дошли некоторые сведения, говорящие о том, что оба бюргермайстера люди… занятые, по каковой причине ожидать от них особенно большого внимания к подобным проблемам, а также ощутимой помощи – не следует, и что именно в ваших руках сосредоточено некоторое влияние на жизнь города. Кроме того, полагаю, собственно помощь архивиста мне весьма пригодилась бы в этом деле, ибо – кому как не вам знать, не происходило ли в истории города нечто подобное в прошлом, как часто и как давно.

– «Влияние на жизнь»… – повторил Зальц, бросив взгляд на стрига, и вздохнул. – Сдается мне, я понимаю, откуда подул этот ветер. Однако господин барон человек молодой, майстер инквизитор, и временами спешит с выводами. Как архивист (вы правы) я знаю многое, что проходит мимо внимания прочих должностных лиц ратуши, а также то, что оные уже не помнят или не могут помнить, и как нотариус – да, я слежу за соблюдением законности также и вышеупомянутыми лицами. Если вам кажется, что я могу оказать какое-либо содействие, я, разумеется, к вашим услугам, хотя и слабо представляю, чем могу вам помочь.

– Не отбрыкивайтесь, майстер Зальц, – усмехнулся стриг, – скромность – не ваш конек. Вы загнали его в стойло лет двадцать назад, где он благополучно издох от недостатка ухода и полнейшей обездвиженности…

– Господин барон, – тщательно скрывая раздражение, оборвал канцлер, косясь на Курта с нервозной настороженностью, – я не ваш духовник и не желал бы обсуждать ваши манеры, однако…

– Обсуждать манеры других – это единственно верный путь держать в узде собственные, – отмахнулся фон Вегерхоф беззаботно. – Поскольку же вас как человека добродетельного, судя по всему, весьма тревожит данный вопрос, я со всем христианским смирением готов предоставить себя в качестве оной узды.

– Наверняка майстер инквизитор имеет какие-то планы в отношении вас, господин барон, однако позволю себе заметить, что, с моей скромной точки зрения, сие дело мало вас касается, и находиться здесь вы, вообще говоря, не должны. И без того ваше вмешательство в дела Ульма носит характер излишне настойчивый.

– Вы правы, – сокрушенно кивнул стриг, с неподдельным вниманием и придирчивостью изучая ногти на бледной тонкой руке. – В самом деле. Наверняка мощеные улицы – это непотребное излишество; кто я такой, чтобы спорить с вековыми традициями?.. Кстати сказать, майстер Зальц, когда я получу, наконец, финансовый отчет о моем последнем взносе на эту мою назойливую блажь?

Взгляд, брошенный в сторону Курта канцлером, был уже не просто нервным – почти несчастным.

– Ведь вы знаете, что эти вопросы – не ко мне, – в голосе Зальца прорвалось явное смятение, и пухлые пальцы, испачканные чернилами, сцепились в плотный замок, теребя обложку лежащей на столе книги. – Городской камерарий всегда на месте; будьте любезны обратиться к нему. А теперь, если вы не возражаете, я бы желал продолжить беседу с майстером инквизитором; вернее сказать, – обратясь к Курту, уточнил канцлер, – я хотел бы задать вам вопрос. Не сочтите за неуважение, однако у меня вызывает некоторое недоумение факт присутствия при нашем разговоре господина фон Вегерхофа. Разумеется, как человек, проживающий в пределах Ульма, господин барон оказывает некоторую благотворительность ради благоустройства города, однако…

– Он хочет спросить, что я тут делаю, – перевел стриг с усмешкой; Курт поморщился:

– Александер! Не лезь, сделай одолжение.

– Предатель, – укоризненно выговорил тот, и Зальц взглянул на обоих с нескрываемым удивлением.

– Прошу простить, если я выскажу нечто неразумное, майстер инквизитор, – произнес он нерешительно, – однако из ваших слов я делаю вывод о том, что вы состоите с господином бароном в приятельских отношениях.

– Увы, – вздохнул Курт с непритворным сожалением. – Всякому дается свой крест. Не могу сказать, насколько я заслужил столь тяжкий, но Господу, полагаю, виднее. Что же до вашего первого вопроса – да, я уже успел понять, насколько тесно, скажем так, Александер взаимодействует с городскими властями и… некоторыми деловыми кругами, а посему понимаю вашу озабоченность, майстер Зальц. Понимаю, что его навязчивость способна довести до белого каления; поверьте, я это знаю не хуже вас, однако в его внимании к этому делу нет ничего предосудительного с точки зрения законности. Главное, что движет им, это простое желание устранить factor, делающий жизнь Ульма опасной и неприятной; а в том, чтобы в городе все шло, как прежде, он, прямо скажем, кровно заинтересован. Вторая причина несколько менее важна, но не менее понятна – любопытство. Наверняка вы станете меня осуждать за потакание оному, и я с вами даже соглашусь…

– Мне весьма жаль его преждевременно почивших родителей, – с неудовольствием заметил канцлер, – и не могу не заметить, что, будь над господином бароном во время оно крепкая отцовская рука, его привычка получать желаемое любой ценой наверняка приобрела бы менее сильный характер.

– Вы хотите сказать – менее сильный характер приобрел бы я, – поправил фон Вегерхоф. – Лукавый старый лис; вы бы об этом мечтали, майстер Зальц, верно? Немного в округе имущей знати, которая раскошеливалась бы на городские нужды; если б я только еще не требовал отчетов о своих деньгах – вот это был бы вовсе рай, а?