– А стража?

– Стража поможет, – заверил Курт убежденно. – Думаю, кое-кто из них даже будет вам благодарен по гроб жизни, если вы прикажете спустить с лестницы пару ратманов.

Келлер промолчал, скептически покривившись и с трудом скрыв удивление, когда оба стража, оберегающие порядок на первом этаже, выказали немедленную готовность к любому сотрудничеству, лишь узнав о причине возникшего переполоха.

Ощущать за своим плечом пятерку бронированных парней со Знаками было приятно, как никогда – мелкие служители разбегались, как тараканы, при первом же слове, не пытаясь вступать в пререкания, и лишь канцлер, уходя, недовольно вздохнул и попенял майстеру инквизитору на столь несвоевременное прерывание напряженного рабочего дня.

На второй этаж Курт поднялся, даже не пытаясь сдерживать злорадство, и, когда в коридор выглянуло знакомое толстое лицо, взволнованное шумом и беготней, одарил его обладателя приветливой улыбкой.

– Штюбинг, – констатировал он, когда ратман застыл посреди коридора. – Как удачно, что вы на месте.

– Что это тут происходит, юноша? – выговорил тот, глядя из-под нахмуренных бровей на бойцов зондергруппы и пару ульмских стражей за спиной Курта. – Ваше поведение начинает переходить все допустимые границы.

– Вы никогда еще не видели меня переходящим допустимые границы, к вашему счастью, – возразил Курт, кивнув стражам. – Заприте его в этой комнате. Он мне понадобится через некоторое время.

– Что?!. – выдавил ратман оторопело и возмущенно, отступив на шаг назад. – Да какое право вы имеете отдавать подобные приказы!..

– Право, данное мне Святой Инквизицией, – отозвался он, махнув рукой, и солдаты нерешительно выступили вперед.

– Вы, двое! – зло вытолкнул Штюбинг, снова попятившись. – Вам платит город! Вам платит рат! Вы не можете исполнять чьи бы то ни было приказы, кроме приказов рата! Только подойдите – и можете не являться на службу завтра поутру!

– Завтра утром? Не явимся – не наша смена, – пожал плечами один из солдат, подступив ближе. – Будьте любезны, господин Штюбинг. В комнату.

– Руки прочь! – повысил голос ратман, когда страж взял его за локоть. – Не смей, или следующую неделю до своего повешения ты проведешь в тюремной камере!

– В данный момент, – заметил Курт, – стража этого города перешла в ведение Святой Инквизиции. Посему сейчас, Штюбинг, я услышал угрозу в адрес Конгрегации. Напомнить вам, чем это карается?.. В комнату, сукин сын, или я лично вгоню тебя туда хорошим пинком!

– Вы… – выдавил тот, побледнев, – вы… Вы еще за это ответите. Я затащу вас в суд, юноша, и там мы поговорим снова – уже иначе!

– Ну, конечно, – благодушно согласился он, закрывая за ратманом дверь, и обернулся к солдатам, нервно топчущимся у порога. – Он будет говорить еще много чего, – пояснил Курт успокаивающе. – Не слушайте. Сейчас его слово силы не имеет.

– А к чему он вам, майстер Гессе? – нерешительно поинтересовался один из стражей. – Он замешан в этом?

– Нет-нет, не совсем. Помните подложного стрига – того, с кладбища?.. Его рук дело. Теперь, когда настоящий стриг найден, мне найдется, о чем с ним побеседовать. Но чуть позже. Пока же я попрошу вас стоять у этой двери и не выпускать его наружу. Он будет продолжать давить, грозить, плеваться ядом; пусть. Поверьте, с его стороны вам опасаться нечего.

– А если он просто попытается уйти?

– Под мою ответственность: дозволяю заломить руки и водворить обратно. Можете привязать его к стулу, если придется.

– Хорошо, – согласился страж, не скрывая удовлетворения. – Не волнуйтесь, майстер Гессе. Никуда не денется.

– Для чего он вам, в самом деле? – тихо спросил Келлер, пока они вновь спускались вниз. – Если он соучастник…

– Нет, не соучастник, – отозвался Курт, – однако отношение к делу имеет. Можете считать, что это с моей стороны маленькое использование служебного положения в личных целях.

– Не думаю, что предписания позволяют мне вам в этом содействовать, – заметил шарфюрер и, когда Курт раздраженно поморщился, беззаботно пожал плечами: – Однако я ведь и не содействую. Это местная стража с вами заодно, а я что? я просто стою в сторонке. Что у нас на очереди?

– Благоустроенные комнаты для наших постояльцев, – отозвался Курт, сворачивая к выходу. – За мной. В этом вам посодействовать придется.

Келлер, не ответив, лишь вновь передернул плечами, кивнув молчаливым бойцам, и направился следом.

Здание тюрьмы, одноэтажная постройка с подвальными камерами и комнатами для стражи, стояло чуть в стороне. Охрана удивленно остолбенела при виде майстера инквизитора с эскортом.

– Сколько камер в рабочем состоянии? – поинтересовался Курт с ходу, ответив на растерянные приветствия, и солдаты, замявшись, переглянулись.

– Да все… – пробормотал один, неопределенно поведя рукой вниз.

– Заняты?

– Почти все…

– Кем?

– Ну, как… Пара должников… Несколько воришек – изловили сегодня на торгу… Один нищеброд – пытался клянчить у самых ворот без должного разрешения; его наши же убогие и побили, так и они тоже здесь, за драку. Четверо. Еще один – за грабеж… Всё.

– Всех вон, – распорядился Курт. – До единого.

– То есть… – страж запнулся, нахмурясь, и докончил с усилием: – То есть как это – вон? Без суда?

– Absolvo ad culpam[210], – приговорил Курт и повторил твердо и настойчиво: – Вон. Всех. Мне нужна пустая тюрьма. И еще одно: камеры для особо опасных преступников здесь есть? С цепями и глухой дверью?

– Да… – все еще потерянно проронил страж, переглянувшись с товарищем. – Да они все так устроены, просто не пользуемся кандалами – и все…

– Отлично. Надеюсь, еще не проржавели.

– Господи, что случилось-то? – не выдержал тот, нервно дернув рукой в сторону Келлера за его спиной. – Кто это с вами, майстер Гессе? Что происходит? Ради кого вот так вот всю каталажку опустошать? Вы, часом, не рат пересажать задумали?

– Нет, – вскользь усмехнулся Курт, – хотя искушение, не скрою, велико… Тюрьма опустошается ради одного заключенного. Очень опасного и могущего угрожать всем присутствующим, а преступления этих людей не настолько велики, чтобы желать им такой смерти.

– Такой смер… Матерь Божья… – шепотом вымолвил солдат. – Неужто вы его живьем взяли…

– Ведь я говорил, что возьму, – кивнул Курт, ощущая на себе неверяще-восхищенные взгляды. – А теперь я хочу, чтобы он дожил до того утра, когда сможет полюбоваться рассветом, а горожане – им самим. Гоните всех из камер в шею. Полагаю, никто не станет особенно этому противиться.

– Уж я думаю, – серьезно согласился страж, с готовностью развернувшись к лестнице, ведущей вниз.

Магистратское обиталище опустело через полчаса; в здании ратуши царила непривычная для этого времени гулкая тишина, нарушаемая лишь тихими шагами бойцов зондергруппы, темница обезлюдела и того скорее. Солдат Курт изгнал также, напирая, дабы изгладить явную обиду во взглядах, на соображения их же безопасности, позволив остаться лишь тем двоим, что стерегли строптивого ратмана.

Вместилища с плененными стригами растащили в две камеры в разных оконечностях тюремного коридора, приковав обоих к стенам. Хелена фон Люфтенхаймер была помещена в самую дальнюю камеру, откуда не было бы слышно ее крика, буде ей придет в голову привлечь к себе внимание: во избежание ненужных толков и урона репутации имперского наместника его дочь было постановлено поминать погибшей. Растолкав по камерам наемников Арвида, Келлер разбил своих бойцов на группы, установив каждому время его смены в беспрерывной охране арестованных, и довольно решительно указал Курту на дверь.

– Идите, Гессе, – настойчиво порекомендовал шарфюрер. – Вам надо прилечь, на вас лица нет. Можете не говорить, но я вижу, понимаю: вам от одного из них досталось, и не только по физиономии. У вас ворот в крови; я знаю, что это значит. И рана в боку. В вас крови наверняка осталось меньше, чем в дохлой мыши.