Когда же это было? Давненько, уже и не припомнишь. Да, точно, двадцать пять лет назад. Как раз в год прихода к власти того самого Первого, памятник которому осквернили неведомые враги.

Лэйхо только-только закончил школу и поступил в университет, естественно, на юридический. И тут осенью случился Черный Мятеж. Тогдашний Первый принимал какой-то военный парад, а нынешний, который в те времена именовался Вторым, стоял рядом с ним на трибуне. И вот парочка офицеров, как объявили впоследствии, хонтийских агентов, прорвав оцепление, вплотную приблизилась к правительственной ложе и в упор расстреляла руководителя государства. От полученных ран глава Радетелей скончался на месте, и власть по закону перешла его заместителю, Второму, тоже пострадавшему от рук злоумышленников, хотя и незначительно.

Новый Первый поистине железной рукой взял власть, проведя пару победоносных кампаний против Хонти, загнав в глубокое подполье оппозицию и способствовав наведению в Пандее «абсолютного и исключительного» порядка. За время его правления страна пережила Третью Хонтийскую войну (признаться, не слишком-то удачно закончившуюся для Пандеи), а также еще один мятеж, поднятый предателями-генералами. Потом, вроде бы, воспряла, вновь стала переживать экономический подъем на зависть злокозненным соседям. И вот пожалуйста, дожили! Какие-то сумасшедшие осмелились поднять руку на изваяние Спасителя нации! Невиданное и неслыханное дело.

Господин комиссар вышел из автомобиля и приблизился к воротам. Широкая аллея бежала в глубь густо разросшегося парка, упираясь прямо в высокий гранитный постамент. Сощурив глаза, Лэйхо попытался разглядеть что-нибудь, напоминающее поверженную статую, и не увидел ничего. Наверное, рабочие успели убрать оскверненный монумент.

Пару минут постояв у ворот и полюбовавшись парком, к разбивке которого и сам когда-то приложил руку, начальник Третьего отдела вернулся к автомобилю и взялся за ручку дверцы. И тут откуда-то из-за ограды прогремели выстрелы.

Шальная пуля с лязгом продырявила заднее крыло машины, вторая прошила полу комиссарского плаща.

– Проклятье! – Антти рывком ввалился в салон и рявкнул: – Гони!

Водитель резко газанул, уводя автомобиль из-под обстрела.

– Из снайперской винтовки стреляли, – облизав пересохшие губы, заметил капрал.

– Откуда знаешь? – покосился на него комиссар. – Воевал, что ли?

– Угу, – подтвердил парень. – На третьей Хонтийской.

Десять лет назад, значит.

– Постой, – нахмурился офицер, – сколько ж это тебе?..

– Двадцать шесть. Я тогда добровольцем на фронт сбежал, прямо из школы.

Лэйхо кивнул.

Вот, а еще говорят, что в нашей молодежи патриотический дух ослаб. Да с такими молодцами нам никакой враг не страшен! Ни слабосильная, но ядовитая Хонти, ни даже напыщенная Страна Отцов. Ну разве что Островная империя со своими белыми субмаринами…

– Кто бы это мог быть, господин комиссар? – осторожно спросил водитель, тщательно вглядываясь в каждую проезжающую мимо машину.

– Не знаю, – процедил сквозь зубы Лэйхо. А сам подумал, что у дочки будет испорчен праздничный вечер. Бал, несомненно, отменят ради безопасности детей. Придется Ниссе снова коротать время за очередным телесериалом. В кои-то веки господин комиссар был этому рад. Пускай уж лучше дома посидит, чем, не дай Сфера Мира, на пулю террориста наткнется. Как ее мать. Он не переживет второй такой потери. Просто не переживет.

– Где произошел инцидент? – осведомился Лэйхо у капрала.

– В «Заповеднике братской любви», – доложил тот. – Инспектор Салминен уже там.

Ага, значит, Оста и эксперт-криминалист Виа Ояла работают. Хо-ро-шо. А мы пока…

– Вот что, дружище. Высадишь меня у входа в парк, я пешком пройдусь, а сам пулей лети в управление и доложи об инциденте у гимназии. Пусть немедленно вышлют наряд. Может, еще успеют по горячим следам изловить преступников. После отгони машину в ремонт и вели, чтоб старушку быстренько залатали.

– Будет исполнено! – кивнул капрал.

Утреннее небо отливало зловещим фантасмагорическим свинцом. Лаури Нурминен взглянул на часы. Шесть тридцать пять. Самая рань.

Ворота ремонтной мастерской открылись автоматически. Неоновая вывеска светилась приятным желтоватым светом, разгоняя ненавистный сизый мрак. Вот-вот должны были появиться первые автомобили – запрет на свободное передвижение транспорта снимался ровно в девять утра.

Нурминен грустно вздохнул и, присев на ободранную деревянную скамеечку, закурил длинную палочку «стэша», купленную накануне у подпольного торговца, слепого ветерана первой Хонтийской войны. Окружающая реальность мгновенно преобразилась, набрала небывалых красок, разрисовывая грязно-серое небо в совершенно фантастические тона. Уходящие ввысь этажи облупленных блочных девятиэтажек уже не казались такими мрачными, а снующие между ними по грязным улицам такси напоминали праздничные фонарики. Нурминен нечасто мог себя побаловать, но тут случай выдающийся – как-никак День Всеобщего Единства.

Неожиданно накатили смутные воспоминания: погибшие под атомной бомбежкой родители, детский дом, издевательства сверстников. Было ли это с ним на самом деле, или кто-то просто вживил ложную память, глумясь над бездушной куклой из плоти и крови, не способной принять даже самого простого и незначительного решения?

Настоящая жизнь началась тогда, когда его перевели на военную службу. Когда же это было? В каком году? Лаури не помнил. Зато в памяти накрепко засел образ старшего офицера, в котором от человека осталось совсем немного. Проклятый садист своими жестокими тренировками доводил новобранцев до исступления, и пахло от него всегда одинаково – дешевым одеколоном и гуталином. Почему Лаури запомнил именно это? Не хриплый, сорванный от постоянных криков голос, не чудовищный коричневый шрам на пол-лица… Почему именно запах?

А еще он помнил, как его приехала навестить младшая сестра, и ее чуть не изнасиловали какие-то уроды на КПП. Рекруты-добровольцы! Нурминен свернул троим челюсти, за что на два года угодил в штрафной батальон. Именно это, скорее всего, и спасло ему жизнь: главный удар неожиданно налетевших хонтийских бомбовозов пришелся как раз по корпусам военной базы, к которой был приписан Нурминен. А вот от вонючего старшего офицера осталась лишь горстка такого же вонючего пепла. Да, третья Хонтийская… Все-таки славные были деньки…

А потом был первый бой. Ползущие со всех сторон огнеметные танки, превращавшие людей в живые факелы. Как называлась та битва? Снова пробел, пустота, будто в голове прошелся огромный беспощадный ластик.

Дальше госпиталь. Жуткое место, достойное самого ужасного ночного кошмара. Там из полуживых, еще как-то способных мыслить кусков мяса делали жалких искалеченных полулюдей. Лаури повезло, он пострадал меньше других – ранение пришлось в правое легкое, часть которого сразу же удалили. Вот только память… Проклятые ментохирурги наверняка поковырялись в его голове. Зачем? Это так и осталось для него неразрешимой загадкой. Кому было нужно красть его воспоминания? Армии? Радетелям? Стране, за которую он воевал? Очередной пробел. Белое пятно, рваное по краям.

После выписки из госпиталя его отправили в запыленный военный городок, расположенный на дальних окраинах Пандеи и не имевший даже названия, лишь длинный, ничего не значащий номер. Местные называли его Дырой и были правы. Черная, ненасытная, унылая дыра. Место, где умирали любые, даже самые незначительные мечты.

Казалось, очередной грянувший военный переворот наконец вдохнет в прозябающую страну новую жизнь. Но то была всего лишь очередная иллюзия. Как-то сразу стало небезопасно выходить на улицу. Недавние соратники, сражавшиеся плечом к плечу в кровавой мясорубке, теперь шли убивать друг друга, не щадя ни друга, ни отца, ни брата. А потом погибла младшая сестра. От нее осталась только заколка для волос. Лаури до сих пор хранил эту безделушку, точно могущественный талисман. Он был уверен: стоит потерять заколку, и в тот же миг его жизнь оборвется.