Наконец, Игорек Бецкой и все его игровые. Сорок шесть тысяч рубликов. Почти пятьдесят тонн. Катран на Ракова. Именно тогда, когда я блуждал в потемках, пытаясь нащупать главную сволочь, и грюнберговский пристебай Олежек вывел меня на Глисту с Беспределом. Оказалось – «пустышка». Но Глисту с Беспределом пришлось вырубать. А вот паника в катране целиком и полностью на совести самих игровых. Чего, спрашивается, разбежались, побросав наличные? Я же ничего не имею ни против Игорька, ни против остальных катал – нормальные люди, каждый на своем месте. А Глиста с Беспределом – не нормальные люди, даже – нормальные не люди. Зеки дремучие. Из них телохранители, как из меня балерина. Кадры решают все, Игорек, кто ж тебе виноват, что ты сам себе такую команду набрал? И получается – виноват я! Серега Швед сообщил вроде бы между прочим: «Бецкой на тебя в большой обиде. Давно, говорит, так карта не шла, а тут Бояров врывается! Всех избил, всех покрошил, бабки с кона забрал!.. Да знаю я, Саша! Не пыхти! Я-то знаю! Рядом ведь тебя и дожидался. Но учти – Глиста с Беспределом помалкивают, а все игровые собрались, обсудили, нашли новых бойцов и решили повесить на тебя всю сумму. Еще и счетчик включили. Просто имей в виду». Я имел в виду. С деньгами, да, нехорошо получилось. Но не мог я в самом-то деле оставлять их просто так на столе, а больше никого не было, кроме Глисты с Беспределом, которых я и отключил. Что же мне – приводить их в чувство и брать честное слово: мол, когда каталы оправятся-заправятся и обратно вернутся, отдать все до рублика?! Себе бы загребли, на меня бы свалили – это точно. А так – хоть за дело. Да и деньги пригодились в той заварухе, которая была… Почему – была? Продолжается.

Продолжим, господа.

Именно так подумал я – вынырнул откуда-то этакий трехмушкетерский штамп – когда стоял над трупом кагэбэшника в больничной палате, а в дверях высился Серега Швед, загораживая жутковатую картинку от моей тезки-Саши.

Продолжим-то продолжим, но знать бы, кто из господ?

Мафия Грюнберга?

Контора Головнина?

Каталы Бецкого?

И след простыл того грузовичка – тяжелого, мгновенного, как пуля. Но это только так говорится. След был. Асфальт мокрый, белые ночи в разгаре. Многого мне оставленный след не скажет, но кое-что… Покрышки не совдеповские… Ну? И что?! Ни черта мне не даст разглядывание-ковырянье. Тем более, дождь продолжается, сумерки надвигаются, лужи расплываются.

А если просто лихач? Время – за полночь. Мосты вот-вот разведут, успеть бы. Вираж тут действительно крутой. Вот и…

Э, нет! А мотоциклист? А лифт? А… Успевай пальцы загибать. Я загнул три пальца, сам собой сложился шиш.

Хрен вам всем, вот что я скажу!

Кто бы ни сидел за рулем, кто бы ни старался размазать меня об уникальную ограду – каталы, головнины-лихаревы или еще один русский самородок с немецкой фамилией Грюнберг… об уникальную решетку работы русского самородка с немецкой фамилией Крефт… Крафт… Кверф… а, черт, на языке вертится! Ну и ладно. В двух шагах, в шаге от Спаса- на-крови, воздвигнутого в память и на месте злодейского покушения на царя-батюшку Александра… а, черт, порядковый номер из головы вылетел. Просвещал ведь Бояров-старший Боярова-младшего. Ну и ладно. В честь Александра, так в честь Александра. Будем считать… Евгеньевича. Это посолидней будет, чем кусок грязноватого ватмана с черной рамочкой на Зимнем стадионе. Да и жив я покуда – и могу справиться с кем угодно не только на давней фотографии, но и живьем. Знать бы наверняка – с кем?

«Мы живем в переломное время». И это правильно, как теперь любит повторять радио, телевизор, многочисленные подражатели-пародисты. Почему-то с торжественной и торжествующей нотой в голосе. А что хорошего – перелом?! Если буквально. А так и есть. Буквально. Серега Швед загремел в больницу. Самое смешное, в ту самую, куда загремел и откуда уже не вышел Ленька Цыплаков, Птенец, Цыпа. То есть в ту самую, куда загремел и откуда без спросу вышел я сам.

Покойный Ленька-птенец по дурости сломал ногу.

Сереге Шведу сломали руку.

Я чуть не сломал голову, если вспомнить обстоятельства моего попадания на больничную койку, и если вспомнить недавние результаты моего же несанкционированного ухода с той койки. А проще – бегства. Чего уж там – конечно, бегства.

– Мы живем в переломное время! – проорал я Шведу с порога.

– И это правильно! – проорал Серега в ответ. Рука у него была в гипсе и на каких-то распорках-подвесках. Сильно покалечили.

Мы дружелюбно орали друг на друга, демонстрируя и подчеркивая прежнюю теплоту отношений, которая, невзирая ни на какие передряги, была, есть и останется прежней. А передряги такие: когда мой подневольный сосед по палате хлопнул стакан коньяку и повалился на пол (подарочек-цианид от Грюнберга), а Серега Швед с моей тезкой-Сандрой как раз сунулись в дверь, мне было недосуг определять-анализировать их выражения лиц. Да и вообще не время и не место. Швед тогда по моей команде сразу ринулся звонить в Большой Дом, тезку-Сандру нашатырем в чувство приводили, потом понаехали парни из ведомства Головнина-Лихарева. Потом меня практически изолировали все в той же палате, а моих гостей-друзей развели по разным местам и вежливо вытягивали из них все жилы: какое отношение оба (но по отдельности!) имеют к больному Боярову, какие отношения у них с больным Бояровым, а также что связывает их, Серегу Шведа и тезку-Сандру, между собой. Оно понятно, дотошным комитетчикам не давала покоя мысль, что мои гости-друзья так или иначе причастны к злосчастному дружескому гостинцу с могильным коньячком и замогильным букетом в придачу (в чем-в чем, а в черном юморе Мишане Грюнбергу не откажешь – отравленное пойло и тут же цветочки, чтоб украсить свеженького покойничка). Конечно, никак они не были причастны!!! Ни к гостинцу, ни к грюнберговской мафии, ни ко всей той истории с русским транзитом – кавказским героином в банках из-под датского «Туборга», следующим малой теплоходной скоростью в конечный путь доставки, Нью- Йорк, Брайтон-Бич. То есть в какой-то мере причастны, да… Ведь именно Серега Швед возил меня двое суток по «муравейникам», а я тыкал палкой, чтобы разворошить, почти наугад, но в конечном счете-то угадал – ткнул и попал, и не в муравейник, а в осиное гнездо. Ведь именно тезка-Сандра чуть заикой не стала, когда кунаки Мишани Грюнберга и уважаемого директора Мезенцева ввалились к ней на Кораблестроителей в поисках меня и до необратимости изуродовали квартиру – спасибо, что только квартиру, а не хозяйку… Но ни Швед, ни Сандра не были в курсе того, из-за чего Бояров вынужден вести столь активный образ жизни, и почему многие и многие изо всех сил пытаются прекратить активный образ жизни Боярова – вплоть до прекращения жизни Боярова как таковой. Я потому и не посвящал толком их обоих во все перепитии. Во-вторых, сам не знал: куда-откуда-зачем… а во-первых, если бы и знал, не посвятил бы: охота на Боярова, пусть и глушат только Боярова (если удастся, разумеется), иначе, если рядом окажешься… возможен рикошет. Живой пример тому – зарезанный в собственной мастерской Фэд, он же дядя-Федор, он же художник Каширин, то есть – что я говорю! прости, дядя-Федор! – уже не живой. Но – пример.

Я и комитетчикам, и Вальке Головнину, и полковнику Лихареву ни про Шведа, ни про тезку-Сандру не упомянул ни словом. Зачем? Про недругов – пожалуйста: и про мелкую рыбешку типа Олежека Драгунского, типа Джумшуда с его джигитами; и про среднюю рыбу типа Геннадия Федоровича Зотова со всеми его теплоходами и специфическими грузами; и про крупняк Мезенцева, Грюнберга и Ко. Но про друзей – ни-ни. Незачем впутывать.

Но… сами впутались. Пришли навестить, а тут – труп. И не чей-то там, а сотрудника известного ведомства. Мда-а…

Известное ведомство – оно чем известно? Тем, что не хочешь, а расскажешь: всё-всё-всё, даже то, что не касается существа дела, даже то, что вообще никого не касается, кроме двоих. Особенно если человек неискушен или если человека есть чем поприжать. Тезка-Сандра – сама неискушенность. А Шведа при желании можно запросто прижать, даже чуть- чуть только надавить – всяческие его общения-катания с интуристами по не самым рекомендованным для гостей нашего города местам.