Когда я думаю о том, что это за профессия — хоккейный тренер, и какими качествами должен обладать человек, взваливший на себя груз работы в команде мастеров, мне только остается развести руками. Если бы надо было придумать слово вроде того, которым Ильф и Петров охарактеризовали своего будущего спутника, то это слово заняло бы целую страницу. И то, уверен, какая-то необходимая составная часть оказалась бы забыта. Мы, хоккеисты, ведь рассуждаем как: «Вот бы к уравновешенности Чернышева, да горячность Тарасова, да талант возиться с мальчишками Эпштейна, да железную волю Пучкова, да умение проникать в человеческие характеры Богинова, да понимание игры Боброва, да…» Тут уж действительно никакой Мичурин не поможет.

Тренер должен обладать качествами, порой взаимоисключающими друг друга. Он должен быть:

педагогом, что понятно само собой, и администратором, поскольку без хороших полей, без базы для тренировок, без полноценного инвентаря, без создания бытовых условий для игроков весь его педагогический талант пойдет насмарку;

человеком твердого характера, чтобы навести порядок в команде, где собралось два десятка разных людей, и в то же время мягкого характера, чтобы, если надо, сделать исключение для каждого из этих людей, а еще и гибкого характера, чтобы не оттолкнуть от команды меценатов с их добрыми делами, и оградить команду от их вредного вмешательства в ее жизнь;

семьянином, чтобы понимать нужды игроков, многие из которых имеют жен и детей, и уметь забывать о своей семье, поскольку для тренера такие понятия, как выходной день, нормированное рабочее время, отпуск и еще многое, что необходимо для нормальной семейной жизни, носят очень условный характер;

оратором, обладающим достаточной эрудицией и красноречием, чтобы донести свои идеи и до тех, кто сам много читал, видел, знает, и до тех, кто учился давно и мало, а книгу и вовсе не брал в руки никогда;

человеком азартным и увлекающимся, чтобы увлечь своим пылом других, и бесстрастным, чтобы трезво оценивать обстановку на поле в самых головоломных и головокружительных ситуациях;

фантазером и прожектером, иначе его команда обречена на застой, и скептиком, чтобы не переоценивать свои возможности…

Осенью 1967 года я несколько недель исполнял обязанности тренера «Спартака». Потом меня сменил брат. Мы даже не представляли себе, до чего тяжела шапка хоккейного Мономаха. Поработав, мы поняли не только то, насколько сложна эта профессия, но и то, что тренировать людей, с которыми ты вместе играешь или играл еще недавно, вообще невозможно. Тут нужны совсем иные отношения.

Во время сборов в Алуште один из хоккеистов, человек взрослый и заслуженный, опоздал к отбою, да еще пришел, мягко выражаясь, в нетрезвом виде. Все следующее утро я готовился к разговору с ним, мысленно произносил суровые и обидные слова, которые скажу ему, обдумывал меру наказания, которую определю за этот серьезный проступок. А он явился и, не дожидаясь моей тирады, сам сказал всего два слова:

— Извини, Боб… — Помолчал немного и добавил: — Больше не буду.

На этом наш разговор закончился. Тогда я понял, что мне не создать той грани, которой не было и не могло быть между нами все эти годы. И я вынужден был признать свою капитуляцию.

Потом в 1969 году меня назначили старшим тренером «Спартака», и все же пройдут, наверное, годы, когда я наконец получу право называть себя настоящим тренером.

Большой тренер — обязательно личность, человек яркий и самобытный. Он строит команду как бы по своему образу и подобию. Серый, неяркий человек и команду такую же создаст. А если придет в яркую, интересную команду, то следа в ней не оставит.

Я уже не раз в этой книге говорил о Чернышеве и Тарасове. Вам знакомы команды ЦСКА и «Динамо». И на ту и на другую наложила огромный отпечаток личность их тренеров.

ЦСКА — это команда-лаборатория. В ней вечно что-то ищут, что-то пробуют. В ней родился поточный метод тренировок, тактика «пять в обороне — пять в наступлении», система с шестью защитниками, в ней прошла испытание новая для хоккея фигура хавбека.

У меня много друзей в ЦСКА. В большинстве своем это люди спокойные и уравновешенные. Но на играх и тренировках они так же неистовы, как их тренер.

«Динамо» сильно своей организованностью и аккуратностью. Они могут сыграть плохо или хорошо, но от намеченного перед матчем плана не отойдут. И еще. Лучшие из нынешних звеньев «Динамо» по манере игры больше похожи на своих одноклубников 50-х годов, чем на сверстников из других команд. И тут личность тренера и лицо команды — как два родных брата.

Николай Семенович Эпштейн работает в маленьком подмосковном городке Воскресенске. Его «Химику» трудно тягаться с московскими командами — 80 тысяч жителей, выбор не тот, Но он оптимист. Он верит, что его игроки — самые талантливые, самые перспективные, самые понятливые, короче, самые лучшие па свете. О каждой своей новой находке — каком-нибудь 16-летнем шкете, в котором и росту, как говорится, «метр с кепкой», — он рассказывает как о будущем Боброве:

— Игрочище! Все умеет! А голова какая! Посильнее Сашки Раі улина будет защитник (Рагулин — тоже его воспитанник).

И он заражает этих мальчишек своей верой в их силы и возможности. И они никогда не робеют на площадке ни перед какими авторитетами. И они нередко отнимают очки и у нас, и у ЦСКА, и у «Динамо». И они почти никогда не опускаются в итоговой таблице ниже четвертого места, оставляя за собой команды миллионных городов, и уже дважды занимали третью ступень пьедестала почета, оттеснив с нее московское «Динамо».

Ленинградскую команду СКА тренирует Николай Георгиевич Пучков. Для меня он идеал спортсмена, да и человека тоже. Мы с ним дружим, мы на «ты», мы вместе играли в сборной, он был моим противником, как вратарь ЦСКА, и вместе с тем он для меня легенда. Его фанатизм, его самоотреченность, его бескорыстная, поистине рыцарская страсть к хоккею, его неутолимая жажда к самосовершенствованию — все это вместе взятое делает в моих глазах Пучкова человеком, которому и подражать-то невозможно, настолько он выше всех нас, грешных.

…Однажды мы с ним случайно встретились перед матчем на Кубок СССР. «Спартак» принимал ленинградцев в Серебряном бору. Мы оба спешили. Предматчевых забот, как всегда, полно. На улице вовсю лил щедрый апрельский дождь. Он что-то сказал мне по поводу предстоящей игры, я ответил. И… мы распрощались только через два часа, промокшие до нитки. Мы и не заметили за разговором, как эти часы промчались. Мы так увлеклись, что забыли о дожде. За эти два часа мы даже не тронулись с того места, где повстречались, и только подняли воротники пальто. Когда мы расстались, я подумал, что такое может случиться лишь с самим Пучковым и тем человеком, который оказался его — именно его, не кого-нибудь другого — собеседником.

Я ни у кого не видал такого отношения к своей игре и тренировкам, как у него. Он считал, что не бывает таких бросков, которые вратарь не мог бы парировать. В каждой пропущенной шайбе он винил только себя и, пропустив гол, мучился, анализировал свои действия, анатомировал ошибку. А потом на тренировках изводил себя и партнеров поисками решения задачи, которую не мог решить во время матча В тренировках время «от и до» для него не существовало. Да и летом, когда все прощались с хоккеем до нового сезона и разъезжались отдыхать, он оставался в Москве, чтобы тренироваться на асфальте.

Я был у него дома и видел его записи. Там досье едва ли не на всех известных нападающих, их любимые точки обстрела ворот, уязвимые места, достоинства. Там же описание игры лучших канадских вратарей, которых довелось видеть Пучкову. Он показывал мне канадские книги о хоккее вообще и об игре вратаря в частности. О/казывается, за границей, пока мы носились по магазинам в поисках красивых рубашек для себя и кофт для жен, он искал эти самые книги, тратя на них все деньги. А чтобы читать их, он изучил английский.

Он стал тренером СКА, учась на дневном отделении Ленинградского института физкультуры. Причем его спортивная и общая эрудиция оказались настолько значительны, что четырехлетний курс наук он прошел года за полтора и получил диплом с отличием.