В Москве выпал первый снег. И будто бы серый мешок на город натянули. Солнце пропало, видимое в узких просветах меж зданий небо заволокло мутью, по улицам мело мокрой крупой, которая липла к волосам, пальто, башмакам. Кое-где перед порогами намело уже сугробы, которые к утру, схватившись морозцем, превратятся в ледяные скаты, отшлифованные ногами жильцов, на которых те будут оскальзываться, чертыхаясь и плюхаясь наземь, больно отбивая бока и спины. Никто тот снег не счищал. Дворники-татары, которые обычно, засветло выбираясь из своих подвалов, убирали дворы, скалывая наледи и посыпая их толченой золой, теперь куда-то все запропастились. Может быть, уехали в свои Бугульмы. Москву заметало, и никому до того не было дела. Окна дворницких были заколочены досками, ворота, ведущие во дворы, стояли распахнутые настежь, в неприбранных подъездах сновали какие-то смутные личности, которых никто не гонял.

Удивительно, как быстро, как мгновенно может рассыпаться в прах уклад, который созидался столетиями! Была великая, могучая Россия — и на тебе, года не минуло, остались осколки! И даже улиц прибрать стало некому...

Одинокий господин в глухо застегнутом пальто, с поднятым под самые уши воротником быстро шел по переулку, хлюпая ногами в мокрой снежной каше. На его волосах и плечах белыми полосами лежал нерастаявший снег. Возле углов зданий господин останавливался и задирал голову, глядя на номера домов. Фонари горели через два на третий, и разобрать цифры было мудрено.

Двадцать два... Значит, следующий будет двадцать четвертый, за ним двадцать шестой, а затем...

Господин спешил, а дома были какие-то удивительно длинные. Или, может быть, ему это просто казалось.

Где-то сзади застучала, загромыхала по каменной мостовой пролетка, господина, обдав мокрыми снежными брызгами, обогнала коляска с поднятым верхом, и на мостовую, дымясь паром, шлепнулись катыши свежего лошадиного помета, к которому тут же подлетела и, суетясь, чирикая и дерясь, стала расклевывать стая воробьев.

— Но-о!... Родимыя-а!... — кричал, ожигая коня кнутом, уже где-то далеко извозчик.

Вот он... двадцать восьмой!...

Господин свернул во двор, потому что парадное было почти наверное заколочено. Поднявшись на крыльцо черного хода, господин подергал ручку. Дверь была заперта изнутри на засов. Он довольно долго стучал, пока наконец за стеклом не замаячило чье-то смутно угадываемое лицо.

— Что вам угодно? — поинтересовался из-за двери голос.

Вряд ли это был дворник — скорее всего, кто-то из жильцов, которые, объединившись в домовые комитеты, посменно несли охрану подъездов. Раньше, во время октябрьских боев — повсеместно, теперь кое-где.

— Мне в четырнадцатую квартиру! — крикнул господин. — К Анне Осиповне Рейнгольд.

Дверь приоткрылась. Но не полностью, потому что она была на цепочке. В узкую щель выглянуло круглое, с пышными усами лицо.

— А вы, сударь, простите, кто будете? — строго спросил человек с усами, подозрительно оглядывая господина.

А действительно — кто?

В недавнем прошлом — полицейский, следователь сыскного отделения.

После — чиновник по особым поручениям. Тоже — бывший, бывшего Временного правительства той, прежней, которой теперь нет, России...

Все — бывший. А теперь кто?...

— Я ее знакомый, — ответил господин. — Разрешите представиться — Мишель Фирфанцев. Мне необходимо видеть Анну Осиповну по срочному делу...

Мужчина с усами все еще сомневался, пытаясь высмотреть, не прячется ли кто за спиной того господина. Что было вполне вероятно, так как в Москве орудовали шайки квартирных грабителей, которые, пробравшись в подъезды, взламывали пустые квартиры, а то и прибивали жильцов.

— Анны Осиповны нет, — ответил мужчина.

— Как нет? — растерянно спросил Мишель.

Такого поворота событий он не ожидал. Он был готов к чему угодно — к тому, что его не примут, прогонят, на порог не пустят, но только не к этому! Он почему-то был совершенно уверен, что Анна теперь находится дома.

Дежурный по подъезду попытался закрыть дверь, но Мишель ловко сунул в щель носок ботинка.

— Послушайте, мне обязательно нужно знать, где она, — горячо заговорил он. — Это важно. Может быть, вы знаете, куда она съехала?

Наверное, в этот момент на лице Мишеля отразилось такое отчаяние, что мужчина с усами помягчел.

— Доподлинно я не знаю, — сказал он. — Но только я ее уже который день не вижу, а нынче стучал — так она не открыла. Впрочем, если вам так угодно, можете подняться, проверить сами.

Дверь захлопнулась и тут же, сброшенная с цепочки, распахнулась снова.

Мужчина с усами посторонился, пропуская Мишеля в подъезд. И тут же, едва только тот вошел, захлопнул за ним дверь, набросив цепочку и задвинув засов.

— Вам туда, на четвертый этаж, — указал он. — Сразу же направо. Только под ноги глядите, там ступеньки выбитые.

— Благодарю вас! — кивнул Мишель, невольно косясь на внушительную, с огромным медным набалдашником трость в руках мужчины, которой тот, судя по всему, собирался отбиваться от грабителей.

Мишель, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, стал подниматься по черной лестнице.

Второй этаж.

Третий.

Четвертый...

Перед первой направо дверью Мишель остановился и стал искать барашек звонка, которого не было.

Ну да, верно, это же черный, изначально предназначенный для прислуги ход! Тут никаких звонков и номеров нет.

Мишель хотел было постучать, но вдруг подумал, что, наверное, это будет неприлично, что лучше войти через парадную дверь. Поднялся на два этажа выше, заметил в застекленной, разгораживающей парадную и черную лестницы перегородке выбитое стекло и, присев, пролез, протиснулся в узкую щель. Благо его никто не видел.

Он вновь спустился на два этажа и позвонил в дверь.

Сердце его учащенно забилось.

Как нехорошо, как неправильно... Он ведь не на свидание пришел — по делу. Так нельзя, так невозможно, нужно взять себя в руки!

Мишель глубоко вздохнул и прокрутил барашек звонка еще раз.

За дверью брякнуло.

Но никто не подошел.

Мишель постоял, выжидая несколько минут, и позвонил снова. На этот раз дольше. Он прокрутил барашек раз, другой, третий, слыша, как в квартире дребезжит, словно пустая жестянка, звонок.

Замер, напряженно прислушиваясь.

И снова — ничего.

Анны дома не было. Она съехала... Или просто уехала из Москвы.

Она просто исчезла из его жизни.

Минуту или две Мишель стоял подле двери, не зная, что ему делать. Впрочем, он и до того об этом как-то не думал, не загадывая далее встречи с Анной. Он собирался ее найти, поднести чемоданы до вокзала и сопроводить до границы, где передать с рук на руки ее отцу Осипу Карловичу, которому обещал свою помощь, несмотря на то что тот пытался его убить, посулив за его жизнь дворнику Махмудке «катеньку».

Теперь, когда Анны не оказалось дома, он не знал, как ему быть дальше. Теперь нужно было думать о себе, к чему он не был готов. О своей судьбе он не загадывал, полагаясь на случай. Его жизнь с некоторых пор не имела для него решительно никакой цены. Он теперь мог бы быть где-нибудь в братской яме в Петрограде, убитый солдатами присланного за ним конвоя. Или лежать в груде тел расстрелянных юнкерами подле ворот Кремлевского Арсенала солдат 56-го пехотного полка...

Мишель медленно повернулся и уже собрался было уходить, когда услышал за дверью какое-то движение. Или ему показалось, что он что-то услышал?...

Мишель воспрял духом. Теперь же упаковать чемоданы и сопроводить ее до Николаевского вокзала, лихорадочно думал он. Можно даже пешком, если не удастся поймать пролетку — отсюда, через Басманную, не так уж далеко...

Он порывисто вернулся к двери и, наплевав на все условности, приник к ней ухом.

Все было тихо... Все же — тихо...