Несколько дней спустя я отправился с визитом к кузине Нанси, чтобы выяснить, как она восприняла весть относительно тетушки Хулии. Я нашел девушку все еще под впечатлением операции «Мантилья».

— Ты представляешь, какой дурой я выглядела из-за этого идиота? — восклицала она, бегая по дому в поисках собаки Ласки. — Ни с того ни с сего на переполненных трибунах он открывает пакет, вынимает какую-то шаль и набрасывает на меня! Все уставились на меня, даже бык чуть не сдох со смеху! Мало того, он заставил меня высидеть под этой накидкой всю корриду. Даже настаивал, чтобы я и по улице шла в ней. Никогда в жизни не испытывала подобного позора!

Мы нашли Ласку под кроватью мажордома (пес был не только мохнат и некрасив, но еще и кусался), отвели собаку в ее конуру, и Худышка Нанси потащила меня в спальню, чтобы продемонстрировать вещественное доказательство ее позора. Мантилья была сделана в стиле модерн и наводила на мысль об экзотических садах, цыганских шатрах и роскошных борделях. Ткань переливалась, в ее складках играли все оттенки красного — от кроваво-багрового до розоватого, кайма мантильи заканчивалась длинной узловатой бахромой, а золотая мишура и блестки своим сиянием вызывали головокружение. Кузина изображала с ней пируэты тореро, заворачивалась в нее, хохоча во все горло. Я заявил Нанси, что не позволю издеваться над другом, и спросил, обратит ли она на него в конце концов внимание.

— Я подумываю об этом, — отвечала она, как всегда. — Он нравится мне, но лишь как друг.

Я сказал, что она — бессердечная кокетка, что Хавьер даже совершил кражу ради этого подарка.

— А ты? — сказала она, складывая и пряча в шкаф мантилью. — Это правда, что у тебя связь с Хулитой? И тебе не стыдно? С сестрой тети Ольги?

Я ответил, что все — правда, что мне не стыдно, и почувствовал, как у меня запылало лицо. Она тоже немного смешалась, но любопытство девицы из Мирафлореса пересилило, и она выпалила:

— Если ты на ней женишься, то через двадцать лет ты будешь еще молодым, а она — бабушкой. — Нанси взяла меня за руку и повела по лестнице в гостиную. — Пойдем послушаем музыку, и там ты расскажешь мне о своем романе все — от "а" до "я".

Она выбрала первоклассные пластинки — Нат Кинг Коул, Гарри Белафонте, Фрэнк Синатра, Ксавьер Кьюгэт — и тут же сообщила мне, что с того момента, как Хавьер рассказал ей о нашем романе, у нее волосы становятся дыбом всякий раз при мысли, что будет, если об этом узнает наше семейство. Разве я не знаю, как наши родственники во все суют свой нос? Разве мне не известно, что, когда она выходит на улицу с каким-нибудь новым поклонником, десять дядей, восемь тетушек и пять кузин немедленно звонят ее матери, чтобы доложить ей об этом. Я влюблен в тетушку Хулию! Бог мой, какой скандал, Марито! Она напомнила мне, что вся наша семья мечтала о моем будущем, что я — надежда всего рода. Это была правда: мои сумасбродные родственнички уповали, что я когда-нибудь стану миллионером или, на худой конец, — президентом республики. (Так я и не мог понять, почему обо мне сложилось столь лестное мнение. Во всяком случае не из-за моих успехов в школе — они никогда не были блестящими. Возможно, лишь потому, что я с детства писал стихи всем своим тетушкам или казался чересчур рассудительным для своих лет.) Я заставил Нанси поклясться, что она будет нема как могила. Кузина умирала от желания узнать подробности романа:

— Хулита просто нравится тебе или ты и впрямь сгораешь от любви?

Иногда я исповедовался ей в своих чувствах и в этот раз, учитывая, что ей было кое-что известно, поступил так же. Вся история началась как игра, но внезапно, а точнее, в день, когда я приревновал ее к эндокринологу, я понял, что влюбился. Чем дольше я рассказывал, тем яснее становилось мне самому, что наш роман превратился в головоломку. И не только из-за разницы в возрасте. Мне оставалось еще три года до окончания университета, и я подозревал, что никогда не стану адвокатом, единственно, что мне нравилось, — это писать. Но писатели ведь умирают с голоду. По крайней мере в данный момент я зарабатывал только на сигареты, покупку нескольких книг и на билеты в кино. Будет ли ждать тетушка Хулия, покуда я стану независимым человеком, если вообще когда-либо им стану? Кузина Нанси была настолько добра, что вместо возражений соглашалась со мной.

— Конечно, подождет, если только к тому времени Хулита не разонравится тебе и ты сам ее не бросишь, — здраво рассуждала она. — Бедняжка зря потеряет время. Но скажи мне, она тоже влюблена в тебя или только забавляется?

Я ответил, что тетушка Хулия не легкомысленный флюгер вроде нее самой (последнее Нанси очень понравилось). Такой вопрос кузина задавала мне не раз. Через несколько дней я задал его тетушке Хулии. Мы сидели с ней у моря, в небольшом парке с непроизносимым названием (нечто вроде Домодоссола). Здесь, обнявшись и беспрестанно целуясь, мы впервые заговорили и нашем будущем.

— Я знаю его во всех подробностях. Я видела наше будущее в волшебном хрустальном шаре, — сказала мне тетушка Хулия без малейшей горечи. — В лучшем случае наша связь продлится три-четыре года, то есть до момента, когда ты встретишь соплячку, которая станет матерью твоих детей. Тогда ты бросишь меня, и мне придется соблазнять другого кавалера. И появляется слово «конец».

Целуя ее руки, я сказал, что ей вредно слушать радиодрамы.

— Вот и видно, что ты сам их никогда не слушаешь, — возразила она. — В постановках Педро Камачо редко говорится о любви. Сейчас, например, мы с Ольгой увлечены его драмой, которую передают в три часа. Речь идет о трагедии молодого человека, лишившегося сна, потому что, как только он закрывает глаза, ему снова и снова представляется, будто его автомобиль сбивает маленькую девочку.

Возвращаясь к нашей старой теме, я уверял тетушку Хулию, что я — больший оптимист, чем она. С горячностью, необходимой, чтобы убедить самого себя — так же как и ее, — я утверждал: какова бы ни была разница в возрасте, любовь кратковременна лишь в том случае, если зиждется на чисто физиологической основе. С утратой новизны, с появлением привычки слабеет, а потом угасает сексуальное влечение (особенно в мужчине), после чего совместная жизнь пары может продлиться лишь при наличии иных магнитов — духовных, интеллектуальных, моральных. Вот для такой любви возраст не имеет никакого значения.

— Звучит красиво, и меня бы устроило, будь это правдой, — произнесла тетушка Хулия, потирая о мою щеку свой, как всегда, холодный носик. — Но это — ложь с начала до конца. Физическое влечение второстепенно? Да оно самое главное для того, чтобы мужчина и женщина переносили друг друга, Варгитас.

Может быть, она вновь встречалась с эндокринологом?

— Он звонил мне несколько раз, — сказала тетушка Хулия, разжигая мое нетерпение. Потом, поцеловав меня, рассеяла мои сомнения. — Я сказала, что больше никуда с ним не пойду.

Пребывая на вершине блаженства, я долго повествовал ей про свой рассказ о «летающих» беспризорниках. В рассказе насчитывалось десять страниц, он уже завершен, и я собирался опубликовать его в воскресном приложении к газете «Комерсио» с зашифрованным посвящением: «Женскому полу от Хулио».

Трагедия Лучо Абриля Маррокина, молодого коммивояжера, рекламирующего медицинские препараты, которому все предрекало обнадеживающее будущее, началась в солнечное утро в окрестностях исторического городка Писко[40]. Юноша только что закончил свои визиты. Вот уже десять лет — с тех пор как им была избрана эта бродяжная профессия — он объезжал города и селения Перу, посещая врачебные кабинеты и аптеки, вручая образцы лекарств и проспекты «Лаборатории Байер». Лучо Абриль Маррокин собирался вернуться в Лиму. Посещение медиков и провизоров городка заняло у него около трех часов. И хотя в авиагруппе № 9, в Сан-Андресе, служил школьный друг, ныне капитан, в доме которого юноша обычно обедал, приезжая в Писко, на этот раз Лучо решил незамедлительно поехать в столицу. Он был женат на белокожей девице с французской фамилией, и его горячая кровь и влюбленное сердце толкали к скорейшему возвращению в объятия жены.