– Ты меня прости, Емеля, – говорил Баюн, – что я спорил с тобой. Я не знал тогда. Мне Светлый Князь не объяснил толком, почему медлил.

– Да я и не сержусь, – отвечал Емеля. – Со мной все спорили. Это сейчас я братьев по духу нашел. И то не все с самого начала нам поверили. Калечные у людей души. Ущербные. Их жалеть надо.

Неподалеку в тот момент случился нава, который не преминул язву вставить:

– Ущербная душа – это ерунда. Ущербные мозги страшнее.

– А ну глохни! – рыкнул на него Баюн. – Повылазило вас, честным людям проходу не даете! Знаете, что Емеля правду говорит, вот и ополчились на него!

Нава так вытаращил глаза, будто его только что укусило конское седло. А рысь нарочито отвернулся и продолжил разговор с Емелей, будто ничего не случилось.

Илейка толком не помнил, как с Баюном встречался зимой, а уж о том, что тот своровал добычу – тем паче. Извиняться не пришлось, хотя Калин Калинович и настаивал. Покаяние, говорил бывший купец, есть главное, чем Вестники одолевают адские силы, покаяние и смирение. Баюн осторожно порасспрашивал Илью, а что стало с остальными из четверки.

– Варвара помре... Нава помре... Зверь крокодил убежал кудато, а куда – не знаю.

В ночь на Ивана Купалу Баюн опять увидел во сне Елену. Тот же зал огромный, и ниши, и гроб. Мертвая царевна села в нем и потянулась:

– Как же сладко я спала!

Глаза у нее светлосерые, прозрачные, лучистые. Протягивает Елена руку и гладит Баюна по голове:

– Вы меня выбрали? – не веря глазам, спрашивает рысь.

– Твоя душа открыта. Тот, кто был в небе и под землей, уже не вернется оттуда прежним.

– Но как вас пробудить? Я не знаю, где остров Руян.

– Меня не нужно пробуждать. Я сама встану в назначенный срок. Но, – она мрачнеет, – этот срок мог бы уже наступить. Меня сковали. Мне не дают открыть глаза.

– Кто сковал?

– Волх, – кладбищенским шелестом срывается с розовых губ. – Я его пленница.

Баюн низко склоняет голову, стыдясь и не зная, как попросить прощения.

– Не надо, – говорит Елена. – Ты стал жертвой игры, размеры которой не можешь себе даже представить. Но тебя давно простили. Светлый Князь Всеслав уже скачет через миры, чтобы дать Волху последний бой и низвергнуть его навсегда. То же самое делают его братья. Их мечи ударят одновременно. Ни один из демонов не получит шанса распространиться на беззащитные земли.

– А как же светлые демоны? – неуверенно спрашивает Баюн. – Муруган и Скимен? Их... тоже?

– Ты видел, с каким остервенением воюют даже эти двое. Демон всегда демон. Все, что он может добиться – права не страдать после смерти. Поверь, это уже немало. То, что Муругана и Скимена изо всех сил старались поднять ко свету, еще не значит, что они воистину стали светлы. Они были пробой, попыткой. Но и они не отказывают себе в пище.

– Все равно, – говорит Баюн. – В этом есть чтото ужасно несправедливое. Поднять руку на собственное детище не за его поступки, а за то, что ты его таким породил... Я думал, им дадут время исправиться.

– Время вышло, Баюн. Ты видишь: мир лихорадит. Тридевятое спасено, и клинок Нави пора убирать в ножны.

– Когда вы вернетесь? – спрашивает рысь. – Когда придет конец Волху?

– Я верю, что скоро, – отвечает Елена. – Но не забудь, что для небожителей столетие – как один день. Чем больше сил будет у Волха, тем дольше продлится сражение. Ослабить его можете лишь вы, смертные, на ком он кормится.

– Разве мы можем чтото сделать?

– Вы можете все. Вспомни слова твоего друга Алеши. Кстати, где он сейчас? Должно быть, перемолот жерновами войны... – Ее голос грустнеет.

– Все мертвы... – печально вторит ей Баюн. – Я как будто приношу несчастья. Вокруг меня умирают. И попадают в ад. И даже не знают, почему.

– После смерти демонов жертвы их наваждения будут подняты на небо. Так повелела Правь. Только сознательных слуг Волха оставят во мраке и боли.

– Финист – пусть мучается! – зло говорит Баюн. – Он уже достаточно врал!

Елена проводит пальцев по его морде от уха к подбородку:

– Иди и неси мою весть, маленький витязь.

Баюн проснулся с радостью на душе. Больше его ничего не тяготило. Словно вернулись к ему те дни, когде он жил в избушке Ягжаль, дружил с белками и лисами, смотрел, как творит чародейства или упражняется с оружием его хозяйка, играл с Серым Волком в шуточные догонялки – да мало ли было светлых моментов в кошачьей жизни. Он каждый вечер, сидя у Ягжаль на руках, смотрел яблочко, негодовал, переживал за жертв Заморья и втайне мечтал быть большим, сильным, зубастым, как Серый Волк, чтобы призвать к ответу всех лиходеев. А тепрь он обрел и зубы, и силу, но почемуто принесло это ему лишь кручину да потери...

Когда он рассказал Калину Калиновичу свой сон, тот даже обнял его от избытка чувств:

– Ты молодчина, Баюн! Я говорил – душа твоя чистая!

За истекшее время к Вестникам Рассвета пришло еще человек десять. Люди приводили друзей и родичей, в ком могли быть уверены. Но недавно Калин Калинович сказал, что надо приостановиться, переждать. Насторожился Финист. Чтото учуял в вотчине, которую считал своей и только своей.

Баюн и сам знал, что царь учуял, На днях он спрашивал своего первого советника, не замечал ли он кривотолков каких, заговора, тайн в Лукоморье. «Не замечал», ответил Баюн с честными глазами, а у самого сердце туктуктук. Теперь пройден рубеж, теперь Финист не простит и не вспомнит о дружбе. Голову снимет за предательство. Или Волху скормить повелит.

– Медленно движемся, – сказал Калин печально. – Упускаем. Демон обратно крепь нагуливает, раны свои зализывает, новые присоски растит. А пойдем побыстрее – выдадим себя и все на плахе окажемся.

Если не считать стычек на западе, то Волху и вправду была дарована передышка. Он оставил за ЧиЮ право сокрушить Заморье – или хотя бы сильно его изранить – а сам переводил дух и залечивал свою истрепанную плоть. Помогало и то, что в королевствах начались волнения. Люди были сыты по горло. Балору приходилось отвлекаться, и Скимен, разрывая на себе путы, боролся все упорнее. Муруган дожал берендеев и сказал, тяжело дыша, что из войны выходит. У него есть возможность поглотить коекакие княжества, но пестовать зажегшуюся в нем тьму он не станет. С этими словами хидушский демон устало повалился ничком на базальт, раскинув щупальца, и прикрыл глаза. Равана отдал приказ восстанавливать страну и более ни во что не вмешивался.

– Надо сделать, как Светлые Князья с демонами, – ответил Баюн Калину Калиновичу. – Всем одновременно сказать. А потом скрыться и смотреть, что будет. Заодно узнаем, кто и сколько за нас.

– Это чародеем надо быть, – возразил ему Калин. – Сильным притом, очень сильным. Только демоны могут внушать всем единовременно.

– Яблочки! – озарило Баюна. – Новостито все смотрят! Надо выбрать вечер, и вместо птицы Гамаюн на блюдцах появиться.

Калин Калинович хлопнул себя по колену:

– Ай да рысь! Где ж ты раньше его прятал, Емеля? Только как ты, Баюн, вместо птицы появишься? Здесь снова чародейство нужно...

– Яблочки – навья штуковина. Навы должны знать, как можно все блюдца заставить сменить картинку. Мне они вряд ли откажут.

Рысь разузнал, какие навы надзирают за цехом, где мастерят дальнозоры – блюдца с зеркальцами. Он привык уже, что не встречал в Тридевятом ни отказа, ни отпора, и даже растерялся сперва, когда нава спросил:

– А для чего тебе?

– Надо! – ответил Баюн. – Государственное дело. Много будешь знать, плохо будешь спать.

– Надо... Хе... Эти приборы, да будет тебе известно, все настроены на Цитадель. Может, ты шпионить вздумал. У меня инструкция верховного навы – никому не давать копаться в настройках. Спрашивай маршала. Пусть он персонально разрешит.

Баюн эту речь плохо понял, но сообразил, что ему отказали. Ну ладно, в дверь не вышло – полезем через окно! Он стащил из казны золотых, подкупил главного мастера и узнал, каким чародейством можно перебить яблочку кадр. Слов при этом, правда, непонятных услышал – аж голова загудела. Хоть ругайся ими.