– Ты в уме ли?

– Я просто так спросил. Что такого? Война, всякое бывает.

– Это у вас, нав, бывает всякое! – Баюн остановился, чтобы перевести дух, Пока не хватало еды, он старался поменьше расходовать силы. Сейчас перед глазами у него потемнело, сердце заколотилось.

– Ты чего?

– Я не ел со вчерашнего утра. В городе нет провизии.

– Понятно. – Наместник подозвал стрелецкого голову: – Степан, у тебя там в суме строганина осталась? Наш героический зверь умирает с голоду.

– Финист, – спросил Баюн, прожевывая жесткое мясо, – честно скажи, для чего я тебе нужен? Я Волха вернул, ну и мы вроде как квиты...

– Ты несешь сейчас, – ответил маршал, осматривая горизонт, – какуюто ересь. Нужен, не нужен... Почему, если я темный, у меня просто друзей не может быть? Что у тебя за метания, как у влюбленного юнца, постоянно? То ты нормальный, а то кручинишься на ровном месте и меня во враги возводишь. Тебя заколдовали, что ли?

За ушко, да на солнышко! Баюн так и сел.

– Ты видишь во мне тьму? – спросил он. – Какуюнибудь?

– Глупости я в тебе вижу много. Я не чародей, чтобы такие вещи зрить.

– Если я себя начну както не так весто, сразу мне скажи. Хорошо?

– Как пожелаешь. А в чем дело?

– Да если бы я сам знал...

Несколько недель выжимали из Лукоморья летучих обезьян. Весь город встал на подмогу. Пришли с востока воеводы. Нашелся Федотстрелец: он, оказывается, уходил с вместе с Финистом. А Емелю рысь увидел случайно, среди ополченцев.

– Ты куда пропадал? – обрадовался ему рысь.

– Добрый человек мне помог спрятаться, – ответил Емеля. – Я тебя с ним потом познакомлю – он умный, и всевсе знает...

Кощей и генерал Пикман удерживали царский терем. Генерал удивил, оказавшись, для заморца, не лишенным чести. Он объявил, что биться будет до последнего, и вызвал Финиста на поединок. Финист ответил, с удовольствием – только если генерал для этого из терема выйдет. На то у Пикмана чести уже не хватило, а вот у Кощея ее и не было. Он выскользнул из осажденного терема одной ночью, пал в ноги русичам и сказал, что сдается в плен.

– Какой еще плен, собака? – фыркнул Финист. – По тебе жаровня плачет, на которой Гвидон Страшный сына замучил. Или, может, моему котулюдоеду скормить тебя? Эй, Баюн, у нас сказочный улов – сети притащили подлеца!

Услышав про коталюдоеда, Кощей издал слабый вскрик. Он дернул изза голенища нож и зажатой в угол крысой бросился на маршала. До Финиста предатель не достал, повиснув на копьях его дружинников. Тело Кощея сожгли, а прах развеяли по ветру.

Измором Пикмана было не взять, потому терем штурмовали. От разъедающих зелий, которые защитники взяли из запасов Хеллион, лестницы накрыли шкурами, а шкуры обмазали особым навьим средством. Обезьян отстреливали нещадно, целясь прежде всего в них, а потом уже в хозяев – если хоть одна выживет, за город бесконечно будут сражаться. Пикман, как и обещал, не сдался. Финист первым вломился в покои, где был зажат генерал упырей, бился с ним на саблях и легко распластал от плеча до паха. Дурны заморцы стали в ближнем бою, сабли да мечи у них все пуще для украшения. К Отцу с ними входят. Это у русичей специальным указом запрещено боярам в царский терем заходить при оружии. Даже если ты с похода.

Как только пал упырь, и с его головы свалилась вышитая колдовскими буквами шапка, все оставшиеся обезьяны разом исчезли. Радостные возгласы вырвались у русичей, но тут же оборвались. В небе на краткий миг появился Змей Горыныч. Обезьяны облепляли его со всех сторон, держа за голову, шею, лапы, не до конца развернутые крылья. Вспышка, затмившая солнце – и они пропали.

– Ты же говорил, он в спячке! – завопил Баюн на Финиста, как будто тот был во всем виноват.

– Пробудили, значит!

– И что теперь? – спросил ктото. – Помирать ползти?

Вопрос канул в безмолвие, словно в топь. Финист вложил саблю в ножны. Не поднимая глаз на бледные растерянные лица вокруг, он жестом приказал убрать мертвого Пикмана, подошел ко трону и сел. Сжав губы, маршал сбросил с плеча "Аленушку". Тяжело, вымотанно оперся на нее. Так он и сидел, и к нему не решались обратиться.

Из Баюна словно выдернули все жилы, обессмыслились разом жертвы и дни. Вокруг завозились, начали покидать терем, не зная, что еще сделать, а он стоял без единой мысли. "Войнананана", с веселой издевкою пел голос навы в его голове.

– А ну слушать сюда! – во весь голос вдруг рявкнул Финист на дружинников. Рысь дернулся. Наваждение рассыпалось. Мрачный, страшный, развалился наместник на царском троне, стискивая кулаки, будто в попытке себя собрать и воедино сжать. Люд остановился: кто у дверей, кто уже на лестнице. Страх и надежда, переплетаясь, невидимым туманом сгустились в палате. Казалось, еще немного, и пробегут искры по напруженному воздуху.

– Защитим, – сказал Финист безжалостно. – Куда собрались бежать, храбрецы? Далеко убежите? Украли старого змея – переборем. Волю схитили – считай, уже нас победили. Никто не опускает руки. Мы продолжаем.

Он сказал еще чтото, но Баюн слов не слышал. Они слились в чугунное громыхание, которое могла выталкивать многозубая массивная пасть. Легким, заметным только для зверей и блаженных ощущением шорохнулось чужеское, хищно теплое – не в голове, в груди, и дрожащий рысь изо всей силы мысленно уцепился за щупальце демона. Он смотрел, как натянута кожа на костяшках темного воеводы. Непроломная твердость была знаменем спасения, защитой от бури.

Каркающим голосом Финист раздал приказы. Такието копья – выметать заморцев с окрестностей, такието – усилить караулы. Переназначил воевод. Ропщущих не было. Не было и боярских свар по поводу того, кто под кем ходит и сколько людей возьмет. Про Горыныча маршал больше не говорил ни слова. Сказал только, чтобы дозорные на башнях бдили, не смыкая глаз, и надевали защитные балахоны из чешуи василиска.

Кольцо сжималось. Заморье вторглось в Син, где ему ответили яростным отпором. Синьцы, хидушцы и русичи сомкнули границы, сражаясь единой ратью. Оборона юга и запада проламывалась. Южные города были взяты. Королевства начали присоединяться к Авалону, и за считанные дни оттеснили аламаннцев вглубь страны. Шли и в обход Фридриха, прямо на Тридевятое. Микки Маус объявил о смерти Хеллион Климмакс и устроил траур по ней, который почти никто не соблюдал. Доблестную ведьму, сказал он, свирепые русичи растворили заживо, как только она узнала их коварный план.

– Припертые к стенке, эти безумцы не оставляют мечты поставить весь мир на колени. Они поднимают своего трехголового дракона! Кого Тридевятое царство наметило в жертву? Не бойтесь, это будем не мы, ведь зло страшится нападать на отважных и сильных. Оно бьет того, кто заведомо не сможет ответить в полной мере. И первым делом это бывшие союзники во зле!

– Неужели ему ктонибудь еще верит? – Баюн был в отчаянии. Он чувствовал себя настолько бессильным, что хотелось кричать.

– Да он может твердить что угодно, хоть заявлять, будто его вдохновляют ангелы. Кого это волнует, когда у тебя в руках вся власть?

– А ты бы что говорил, Финист?

– А я бы сказал, что я злодей, и мне нужно захватить мир. Честно и необычно.

Тем временем под Аграбой тревожно зашевелился ее демон. Уже больше полугода ему не давали лишний раз расправить щупальца. Заморье перехватывало корм, убивало навдэвов. Оно еще не нападало в открытую, но демон знал, что обречен. Когда началась война с Тридевятым царством, у него затеплилась надежда: вдруг враг отвлечется, чуть отступит – или вымотается, и его можно будет отогнать. Но сейчас демон Аграбы ощутил, как дрожат лавовые глыбы под его отощавшим брюхом, как раздвигаются каменные плиты, выпуская мягкий черный цветок, и с поверхности в его мир льются покрывала разрушения.

Тотчас огненная боль скрутила внутренности. Агония пронзила сердце. Демон заметался. Хаос устелил землю черной жижей, которая разъедала ему присоски и проникала в раны, выжигая себе дорогу сквозь плоть. Он попытался пройти через миры, как уже делал раньше, чтобы сшибиться с вечным врагом, однако сил на это не хватало.