— Всех проверяют. Это… — Она неприметно пробарабанила пальцами по Раиному бедру. — Всех девчонок. И если это — сразу узнают.

Рае почудилось, что она давно уже смутно боялась такого. Впилась в Тепу глазами: не врёт ли? Не перепутала ли?

— Три доктора, — с застывшим белым лицом шептала Тепа. — До конца раздевают и проверяют. Все–все.

Прозвенел звонок, но они не шелохнулись. Тепа не спускала с Раи увеличенных очками рыбьих глаз. Спасения ждала.

— А если не пойти? — произнесла Рая. А сама уже знала, что не пойти нельзя: не явишься сегодня — вызовут завтра.

— Они всех… По списку.

За широким окном шли, будто ничего не случилось, люди, смеялись и безмолвно разевали рты; неслышно проплыл, поблёскивая солнцем, голубой автобус. Все, и Иванова тоже, узнают скоро, какая она…

— Девочки, звонок был.

Они повернулись — медленно, словно то, чего боялись они, свершилось. В класс со стопкой тетрадей направлялась немка. Они двинулись впереди неё, молча сели за парту.

Фантастическое чертово колесо весь урок мельтешило перед Раиными глазами. Вопли матери и беспощадные удары — чем попало, куда попало; суровое молчание отца — не в силах поверить, что его Рая стала такою; встретившись с нею у ворот, брезгливо обходит её Иванова в новенькой своей форме с накрахмаленным воротничком. И снова — мать, отец, осуждающий взгляд Сани, Иванова… Придвинувшись к Тепе, Рая прошептала, что смывается на перемене. Ближе этой очкастой девочки не было теперь никого.

— А я? — растерянно спросила Тепа.

— Ты как хочешь. Я ухожу.

— А завтра? Все равно завтра вызовут.

Колесо неудержимо вращалось, и Рая не могла остановить его, чтобы подумать. Одно засело в голове: с двух последних уроков надо бежать.

— Тебе хорошо, а я не могу качарить, — пожаловалась Тепа. — Я и так слабенькая.

— Шептунова унд Тепина, ахтунг, — сделала замечание немка, и они приумолкли.

Рая заранее собралась и сразу же после звонка, пряча портфель за спину, выскользнула на улицу. Как и вчера, по–летнему пекло солнце. Куда теперь? Домой нельзя, дома можно напороться на мать. Не можно, а наверняка: пиво кончилось вчера, а в понедельник с утра его не привозят. Побрела куда глаза глядят и вышла к вокзалу.

Подъёмный кран держал на весу опору. Готовились: к Новому году обещали пустить в городе троллейбус. Рая так ждала этого, а теперь было все равно, и даже не стала смотреть, как устанавливают опору. Медленно поднялась на перекинутый через пути узкий и длинный деревянный мост.

Внизу, разветвляясь, блестели рельсы. А что если заболеть и не являться в школу, пока не уйдет комиссия? Хорошо бы простудиться, но разве простудишься в жару, если даже зимой, провалившись по щиколотку в ледяную воду, не заболела, дура здоровая! Иванова непременно слегла бы, а ей хоть бы хны. Рая презирала себя…

Поставила у ног портфель, он упал, но она не поднимала его. Может, пойти к Кожуху и все рассказать ему? Он хитрый, он придумает, как вывернуться. Конечно, он опять потребует это, ну и пусть! Узнают только про первый раз, а потом — все, потом хоть сто раз… Но про первый‑то узнают. Ничего. Она уговорит врачей не сообщать матери. Разве её вина, что она стала такой! Отец бросил, у матери хахали ночуют. Так и скажет она. Так все и скажет. Все равно ничто она теперь для Ивановой…

Из‑под моста шумно выполз паровоз, обдал Раю паром. Она зажмурилась, ожидая, что обожжёт лицо, но пар был холодным. Когда он растаял, за паровозом, мерно стуча, тянулись товарные вагоны.

Ещё два часа назад ничего не было. По школе гуляли, и Иванова благодарно говорила о марках. Теперь она вернёт их. Ну и пусть, какая разница, с кем дружить! Можно — с ней, можно — с Никой. С Никой даже интереснее. Как замечательно было в парке — огни, музыка на танцплощадке, качели, внимание мужчин! А дома у Ивановой она скучала. Не то что скучала, но почему‑то уставала. Не к Кожуху, а к Нике пойдёт она за советом. Конечно, к Нике, как сразу не сообразила она!

А вагоны из‑под моста все тянулись и тянулись. У одного была новенькая крыша — белая жесть ослепительно горела на солнце. Рая дождалась последнего, взяла портфель и пошла.

Жила Ника в закутке под лестницей Кожуха. Перед их окнами жался палисадник с зарослью мелких темно–красных георгинов. В палисаднике оказалась и шелковица — ветхая изгородь была прикручена алюминиевой проволокой к её толстому стволу.

На пятачке перед изгородью стирала Никина мать — тётя Женя. Не своё — чужое. Подрабатывали кто чем мог… Моя бабушка, например, продавала на толкучке старые вещи, мать Уленьки Максимовой белила квартиры, самодельными вениками промышляла мать Славика–гармониста из барака, а вот тётя Женя стирала белье. Раина мать тоже отдавала ей. «Несчастная женщина, — вздыхала она. — На мой характер, ноги б его здесь не было». «Его» — это дяди Вани, который пропивал все, что зарабатывал. Но в «шалмане» была с ним по–свойски приветлива и даже наливала в долг кружку–другую.

Рая поздоровалась. С усилием разогнула тётя Женя спину. Правое плечо было ниже левого — наверное, от утюга: гладильщицей работала.

— Ника дома? — бойко спросила Рая. Никогда прежде не заявлялась к ним и теперь трусила, как бы тётя Женя не заподозрила чего. Но тётя Женя безразлично проронила: «Дома», — и снова согнулась над своим корытом.

В захламлённом коридоре вкусно пахло горячими семечками: Савельевна только что пожарила их. Крупные, с белыми рёбрышками, рассыпчато светлели они в широченной сковородке. Рая постучала.

— Войдите! — Нетерпеливо–быстро, как человек, которого отрывают от чего‑то важного. Рая осторожно приоткрыла дверь. Ника — в брюках и полосатой шелковой блузке навыпуск — лежала с книгой поверх одеяла. За грязным столом скучно жевал что‑то Котя.

Рая вошла, но Ника не встала и даже книгу не отложила.

— Ты выйдешь? — серьёзно спросила Рая. — Дело есть.

Ника тонко улыбнулась.

— Передай, что я занята. Читаю. И вообще, скажи, она просит не беспокоить её дома.

На голове под куцей косынкой топорщились бигуди.

— Кому — «передай»?

— Не знаю уж, кто тебя послал. Маленький такой, чернявый?

— Никто не посылал. Мне надо поговорить с тобой.

— Тебе? — удивилась Ника.

Рая молчала, твёрдо глядя ей в глаза. Ника засмеялась и, загнув страницу, положила книгу на стол. «Граф Монте–Кристо», — прочла Рая.

На ходу мельком глянула Ника в зеркало.

— А ты ешь, ешь, не рассусоливай! — вдруг грубо сказала брату — тот сидел, перепачканный джемом, и любопытненько следил за ними. — Раззявил глаза!

Спокойно обошла сгорбленную над корытом фигуру матери. Рая — за ней. Площадка пустовала, лишь в песочнице копался чей‑то малыш. Ника села на стол, сцепила ноги и быстро, с весёлым выжиданием, взглянула на Раю.

— Ты напрасно смеёшься, — сказала Рая. Однако врачи в директорском кабинете не казались уже такими грозными.

— Ну что ты, Раечка! Я вся — внимание. — Не верит, что у неё может быть что‑то серьёзное.

Начинать все же было страшно. Рядом села.

— В школе девчонок проверяют. Комиссия специальная. В кабинете директора.

Ника молчала. Все так же беспечно–любопытен был её взгляд.

— Сегодня нас должны вызывать. Я прокачарила — мне как‑то ни к чему это. — И тоже сцепила ноги.

— Что ни к чему?

— Это… Чтобы мамаша узнала.

— Что узнала?

Рая поглядела ей в глаза.

— Не понимаешь, что ли?

Ника закусила губу. Она догадывалась, но ещё не смела поверить. Рая вытянула ноги и внимательно разглядывала их. Как не понимала она раньше, что ноги у неё и впрямь красивые! Может, даже красивее, чем у Ники.

— Ты что, уже, что ли? — Казалось, Ника прыснет сейчас.

Рая соединила носки, потом медленно развела их.

— Я! Тепе вон двенадцать было.

— Какой Тепе?

— Ну, Тепе. Есть у нас такая — Тепина. Да знаешь ты её — в очках.

— Куколка такая, пухлая?

Рая сдержанно кивнула. Даже с Никой могла она сейчас быть немногословной.