— Да, — сказал Петр.

— Но теперь уже полегче будет. — Как пусто, как необязательно он говорит! — и все из‑за чифа. Рогов с ненавистью поднял глаза. Антошина не было. Огляделся, не веря. Исчез, испарился! — Петя! — заспешил он. — Ты слышишь меня, Петя? — Впопыхах забыл отпустить клавиш, а когда отпустил, Петр договаривал уже:

— …Михайлович. Прием.

Рогов быстро нажал.

— Послушай, Петя, ты вот что, ты не бери в голову. По–дурацки все получилось. Ты слышишь меня? Прием.

Вместе с Петькиным голосом ворвался другой, далёкий, но тоже русский — наши переговаривались на седьмом о каком‑то тросе, черт бы их побрал! Рогов крикнул:

— На девятый пошли. «Альбатрос», але, на девятый. — Перешли, и Рогов, удостоверившись, что, Петька здесь, заторопил: — Ну–ну, Петя, я слушаю. — Сердце бухало в груди и мешало.

— Да я, собственно, ничего. Все нормально, Михал Михайлович. — Не то, не то! Рогов ждал. Может быть, Петька не понял его? Должен же он сказать ещё что‑то. Эфир посвистывал и гудел пространством.

— Петр, —сказал Рогов.

— Да, Михал Михайлович.

Не один он там, сообразил вдруг Рогов — не один, и как может говорить откровенно? Вахтенный штурман на мостике, а возможно, и капитан — ведь они отходить собираются. Как сразу не догадался?

— Петр, я не прощаюсь с тобой. Как пришвартуетесь, сразу ко мне. Ты понял меня?

— Да я не знаю, Михал Михайлович. Как там получится…

Рогов и слушать не хотел. Он требовал, ругался — перед ним опять был прежний Петька, его ученик, и тот уступил, потому что кап мог он. не уступить стармеху Рогову?

— Так договорились. Я жду тебя. Как только пришвартуетесь — связываемся. — И ещё раз, на прощанье— твердо и раздельно: — Ты понял меня — не держи в голове. Выкинь! Ты ведь знаешь меня. Я могу такого наговорить… — Пусть штурман там, пусть капитан — в конце концов, он не о Петьке — о себе.

Выключившись, некоторое время — стоял неподвижно, затем вспомнил и перевел на одиннадцатый. И тотчас:

— «Памир», «Памир», где вы там запропастились? Прием.

Стармех огляделся. Антошина не было, и он ответил сам. Вызывал «Меридиан» — что‑то там насчет тары.

— Минутку, —сказал Рогов и вышел из рубки. Чиф неподвижно стоял спиной к нему.

— Евгений Иванович!

Антошин медленно обернулся.

— «Меридиан», — сказал Рогов.

Но до чифа вроде не сразу дошло — как‑то странно глядел на старшего механика. Затем молча прошел в рубку.

Налетевший ветер приятно обдул широкое разгоряченное лицо Рогова.

Цепляли сетку, чтобы переправить счетчиков на «Альбатрос». Рогов рассеянно следил сверху. Вроде бы и бестолковым получился разговор с Петькой, и ничего не сказали друг другу, а — полегчало.

Сетку облепили трое, и она поднялась, поплыла, бережно опустила людей на палубу «Альбатроса». Лебёдки разъединили, и они разошлись, каждая к себе — одна на «Памир», другая на «Альбатрос». По палубе прокатился усиленный репродукторами голос Антошина:

— «Альбатрос» отходит. Звену Никитина стоять по местам швартовки.

А ведь чиф умышленно вышел из рулевой рубки, понял вдруг стармех — вышел, чтобы оставить его наедине — с Петькой. Теперь Рогов готов был простить чифу все, а когда подумал: что все? — удивился: -прощать оказалось нечего. Просто антипатия… Так нельзя относиться к людям — сколько раз стармех строго осуждал себя за это!

У Петьки с Антошиным даже судьбы схожи — оба без семьи, оба неприкаянно болтаются по свету. У чифа, впрочем, есть где‑то жена и ребенок, но он не живёт с ними. Скандал какой‑то был, неприятность, связанная с женщиной, из‑за чего — и капитанства лишился в торговом флоте. Краем уха слышал об этом Рогов — не интересовался, а сейчас подумал. Антошин заразил Петьку своей неудачливостю… Несправедливо думать так, и Рогов, который только что — в какой уж раз! — запретил себе несправедливо думать о людях, прогнал эти мысли. Знакомое чувство коснулось его: не только год тому, но и месяц, день, полдня назад был он глупее и наивнее, нежели в данную минуту. Чепуха! Если б и впрямь умнел, что ни час, в какого бы гения вымахал!

Чиф командовал по радио:

— На носу, елабину дайте…

На мостике «Альбатроса» в жёлтом свете плафона стояли люди. Рогов посмотрел в бинокль. Петьки не было, и это неприятно кольнуло стармеха. Капитан — молодой, хотя, пожалуй, и постарше нашего, —отдавая приказания, всем корпусом поворачивается к рулевому — чтобы голоса не повышать? Совсем другим представлял его Рогов нынче утром, когда тот не сумел пришвартоваться с первого раза — в этакий‑то штиль! Сейчас зыбь, а отходит спокойно и точно. Стармех был недоволен собой.

— На корме, придержите немного, — услышал он негромкий живой голос, и почти одновременно репродукторы раструбили это по кораблю.

Он обернулся. Чиф с микрофоном, за которым тянулся шнур, стоял в шаге от него, следил за корпусом «Альбатроса». Полоса воды между судами ширилась и бурлила, её освещали бортовые огни. Куски картона болтались там, рыбины, консервная банка со вздёрнутой крышкой.

— Хорошо, корма, — еказал Антошин. — Можете отпускать. Смотрите, чтоб конец не ушел.

Рогов снова поднес бинокль к глазам. В луче прожектора голый по пояс человек чистил над чаном картошку.

«Альбатрос» перестал пятиться, замер и, постояв так, двинулся вперёд. Рогов сказал:

— Опять быстро отшлепали. Четыреста тонн за десять часов. — Но в этом возвращении к их утреннему спору вызова не было — напротив, стармех как бы подтрунивал над собой и немного над чифом: стоило ли схлестываться всерьёз!

Антошин, опустив микрофон, глядел на удаляющийся корабль. А может, и не на него, потому что «Альбатрос» уходил в сторону, а чиф не поворачивал головы.

— Знаете, какая мысль пришла мне сегодня в голову… — Но не закончил: три долгих гудка протянулись в густой и липкой тропической ночи: «Альбатрос» прощался с «Памиром».

Антошин ушел в рубку и ответил «Альбатросу» — три, а потом один короткий, как точку поставил.

Что‑то серьезное и откровенное услышит он сейчас, подумал Рогов. Голые выпуклые глаза вспомнил, какими чиф глядел на него сегодня в бассейне.

Антошин вызывал по УКВ:

— «Херсон», вы слышите меня, ответьте «Памиру». «Херсон»…

— «Херсон» слушает, прием…

— Борт свободен, можете бежать, — и принялся объяснять своим ровным голосом, как лучше подойти.

Вернувшись, некоторое время молчал, мыслями собирался. Рогов не торопил.

— Да, так вот. Мне это пришло в голову нынче утром, когда матросы черепаху притащили. Помните?

Насупившийся стармех молча крутил окуляры бинокля. Но чиф и не ждал ответа.

— Есть такой крохотный островок — Вознесения, точка в океане, а черепахи находят его. За тысячи миль приплывают. Как? Современный корабль, оснащенный новейшей навигационной техникой, отыскивает этот остров с немалыми трудностями, а эти животные, твари пресмыкающиеся, — безошибочно. Фантастика, а? Какие только теории не выдвигались тут? Ориентирование по небесным телам. По магнитному полю земли. Даже по так называемой силе Кориолиса, то есть по разности в скоростях, с которой вращаются на разных широтах точки земной поверхности. Чушь все это! Нет никакого математического объяснения — просто черепахи находят свой остров, и все. — Он помолчал. — Вам кажется, я околесицу несу, — закончил он грустно и медленным движением снял, стянул с лица очки.

Рогов, ещё минуту назад раздраженный и недоумевающий (и правда, к чему все это — сейчас?), стих вдруг, осел, успокоился. Плохо Антошину, понимал он, — плохо и одиноко, и то, что он говорит сейчас, очень важно для него.

Стармех сказал со смирением:

— Я слушаю вас.

Не в стеклах очков, а в выпуклых и неподвижных глазах отражался теперь свет палубы — словно они и были стеклами.

— Чутье. Вера. Интуиция. Как угодно назовите, но ведь есть что‑то такое… Я не о черепахах сейчас, — уточнил он с какой‑то даже досадой. — Есть ведь что‑то такое, что заставляет простого крестьянина вести себя нравственно. Бог? Но на наш атеистический взгляд, бог столь же нелепое понятие, как ориентация черепах по силе Кориолиса. Когда стараешься назвать и объяснить такое, выходит глупо. Бога, я думаю, выдумали безбожники. Вроде Льва Толстого. От зависти. В других было, а в них нет, и они изобретали навигационные приборы. — Как ни внимательно слушал Рогов, смысл антошинских речей ускользал от него. И все‑таки у него было ощущение, что он понимает. — Самое ужасное заключается в том, что это нельзя искать и найти, это можно только иметь. Но можно и потерять, если начнешь слишком ковыряться в себе. Впрочем, вам уже не грозит это: вы перешагнули опасный возраст.