Богачев вернул Ромке картины, схватил Катьку за плечи, прижал к себе, отстранил и оглядел, как невиданное чудо:

– Но откуда ты здесь взялась? И почему это сделала?

Кокетливо покрутив носиком, Катька пожала плечами:

– Ну, я пришла, чтобы купить у вас картину воронежского художника, потому что вы сказали, что она недорогая, а мне она очень нужна. А тут пожар. – Она вывернулась из объятий Павла Петровича и указала на «Каменный мост»: – Сколько она стоит? Можно я прямо сейчас за нее заплачу?

– Бери так, – сказал Богачев. – Ты не представляешь, что для меня сделала!

Он забрал у Ромки «Восход» и, держа его перед собой на вытянутых руках, покачал головой:

– Ну надо же, нет худа без добра.

Откуда ни возьмись, появился парень с кофром:

– Вам что, удалось спасти картину?

Хозяин галереи радостно кивнул и указал на Катьку:

– Вот моя палочка-выручалочка. Если б не она…

– А вы откуда? – дернул парня за руку дотошный Ромка.

– Из «Новостей плюс», – охотно откликнулся фотограф. – Знаете такую газету?

– Еще бы не знать! У нас там друг работает, Андрей Гридин, – не без гордости объявил Ромка.

– Понятно, – кивнул парень и устремился к Катьке. Он обнял героиню дня за плечи и подвел поближе к вывеске. Со словами «Постой тут» он отобрал у Богачева «Восход» и вручил ей: – Держи-ка.

Катька прижала к себе картину, умудрившись при этом поправить челку и изобразить на лице самую ослепительную улыбку, на какую только была способна.

Фотограф отбежал, щелкнул пару раз, взглянул на то, что получилось, и покачал головой:

– Не так держишь.

Катька и впрямь держала картину изнанкой наружу. Фотограф перевернул картину, вручил ее Катьке снова, и солнечный свет с полотна брызнул навстречу яркой вспышке его фотоаппарата.

– Вот теперь хорошо, – одобрительно сказал парень и показал всем дисплей со снимками.

– Неплохо, – одобрил Ромка. – Так это что же, наша Катька теперь в вашей газете появится?

– Разумеется, – ответил фотограф. – Надеюсь, в ближайшем номере.

– Вот класс! Мы тебе, Катька, пришлем эту газету.

Но девчонка покачала головой:

– Зачем присылать, когда она у нас в Воронеже продается? Только я не хочу, чтобы моя мама меня в ней увидела и узнала, что я чуть не сгорела. Придется ее спрятать.

С озабоченным видом Катька достала из кармана зеркальце, чтобы посмотреть, как она будет выглядеть в этой самой газете в увеличенном виде и можно ли показать ее своим воронежским друзьям. И тут увидела свое лицо, сплошь в черных и разноцветных потеках, ахнула и опрометью кинулась назад в ту самую подсобку, где провела не одну страшную минуту. Лешка помчалась за ней. Катька в мгновение ока умылась, причесалась, мигом накрасила ресницы. При этом она причитала:

– Надо попросить, чтобы он сфотографировал меня снова! Прикинь, какой я буду на большом снимке? Этого ужаса допустить нельзя!

Подруги выскочили наружу, но парень с кофром уже ушел.

– Что же делать? – чуть не заревела Катька, оглядывая свою грязную, мокрую одежду. – Как его вернуть? Как теперь все исправить?

Лешка взяла ее за руку:

– Вернемся домой и позвоним в редакцию, чтобы они убрали всю грязь с твоего лица, только и всего. Идем скорее, чтобы ты успела переодеться до прихода наших мам.

Попрощавшись с Богачевым, друзья помчались в метро.

– Так отчего пожар-то случился? – спросил Ромка.

– Я не знаю, – ответила все еще расстроенная Катька.

– А я и спросить не успел. Ну да ладно. Главное, что все уже позади. – Снова оглядев девчонку, Ромка воскликнул: – А Катька-то наша и впрямь герой! Жанна д’Арк просто. Вернее, птица Феникс. Потому что Жанна д’Арк на костре сгорела, а Катьке нашей, как птице этой, огонь нипочем.

Домой друзья успели вернуться до прихода родителей, и Катька, быстро переодевшись, уселась звонить в редакцию газеты «Новости плюс», чтобы попросить парня с кофром сделать ее на фотографии как можно красивее. Но в редакции никого не застала – все давно разошлись.

– Смирись и забудь. Получишься плохо – никому не покажешь газету, только и всего, – утешил девчонку Ромка. – Не думаю, что у вас в школе все подряд лишь ее и читают.

На другой день друзья отвезли картину в подарок Дарье Кирилловне, чем тронули ее до слез. Все остальное время пребывания Катьки в Москве они гуляли по нарядной, праздничной Москве. А потом праздники кончились, и Катька уехала в свой Воронеж, договорившись, что летом они непременно увидятся снова.

По правде сказать, одетым в праздничный наряд городом любовались только Лешка с Катькой, когда вдвоем, когда с родителями, а Ромка в это время чаще всего оставался дома. Вооружившись кистями и красками, он творил. А когда кто-нибудь входил к нему в комнату, тут же отворачивал свое произведение к стенке и никого к нему не подпускал.

Лишь Катьке перед самым отъездом он позволил мельком взглянуть на холст. С одной стороны, из-за уверенности в том, что совершившая геройский поступок ради спасения чужой картины Катька должна с трепетом относиться ко всякому творчеству, а уж к его – тем более, с другой – он ее пожалел. Разве можно было допустить, чтобы она уехала в свой Воронеж, так и не увидев его картины?

Но потом, еще через несколько дней, вернувшись из школы, Ромка сам подошел к сестре и молча потянул ее в свою комнату. Там он торжественно сорвал с холста старую скатерть, которой укрывал его от посторонних глаз, и, не пытаясь сдержать собственного восхищения, прошептал:

– Ну и как? Клево, да? Ну скажи, разве хуже, чем у того же Малевича? Это, я тебе скажу, не супрематизм, как у него, а суперсупрематизм. А что, это идея! Я ее так, пожалуй, и назову: «Суперсупрематизм». Звучит!

С видом знатока живописи Лешка пристально вгляделась в Ромкин шедевр. На холсте были начерчены аккуратные, ровно закрашенные квадраты, полосы и линии и, в отличие от сканированного с журнала произведения Малевича, добавлены два асимметричных овала и один круг, ярко-желтый, словно полуденное солнышко.

– Ну, чего молчишь? Классно, да? – заглянул ей в лицо Ромка.

– А Попку своего ты почему не стал рисовать? – спросила она, чтобы оттянуть момент оценки картины.

Брат помялся и сознался:

– Попка позировать не хочет, скачет по клетке, как ненормальный. Короче, он у меня не очень получается.

– Потому что ты не умеешь передавать сходство, – догадалась Лешка.

– И что? – вытаращился Ромка. – У каждого художника свое направление. Я избрал абстрактное. Имею право.

– Конечно, имеешь, – ответила сестра. Она все еще не могла выразить свое мнение о картине. Если сравнивать с репродукцией Малевича, то Ромкино произведение, несомненно, было куда ярче и красочнее. Она так и сказала: – Я нахожу картину яркой. Она украшает твою комнату.

Ромка расцвел:

– Вот спасибо. Отныне я буду считать тебя своим первым критиком и даже, возможно, когда-нибудь приведу твои высказывания в своих воспоминаниях. Жаль, Катька уехала и не видит того, что видишь ты. Это ей не физиомордию свою разукрашивать!

Вспомнив о Катьке, он встрепенулся:

– А кстати, ты проверяла сегодня почту? Если пришли «Новости плюс», то их следует спрятать. Зачем маме с папой знать, что делала Катька на этом пожаре? Начнут потом всякий раз думать, что мы с тобой тоже во что-нибудь влипнем, верней, где-нибудь сгорим ненароком.

– Сейчас я сбегаю вниз и проверю почтовый ящик, все равно мне с Диком гулять, – сказала Лешка.

Вернувшись с прогулки, она протянула брату газету:

– Смотри, как классно! Не ожидала.

Большой снимок был помещен на цветной глянцевой вкладке. Фотограф, скорей всего, намеренно не стал ничего менять, и Катькина симпатичная мордашка с сияющими глазами, улыбкой до ушей и боевой индейской раскраской украшала номер. Хоть вырезай да лепи на стенку, как какую-нибудь кино– или рок-звезду.