— Вы что, не понимаете, что здесь невозможно читать? — заявила она. — Лампочка еле светится. Что-то надо сделать.

На следующий день Зою и Русланову отправили в карцер. Это были узкие камеры чуть больше метра в ширину и два метра в длину. Никакой мебели, лишь вдоль одной стены тянулись похожие на отопительные батареи трубы. Окон тоже не было, скудный свет шел только от лампочки, висевшей под самым потолком. В камере было холодно и сыро.

Зоя потрогала трубы. Они были ледяными, что и объясняло царивший в камере холод.

Вдруг в стену постучали. Зоя подошла к стене и тоже постучала. И услышала из соседней камеры голос Руслановой.

— Зоя?

— Лида? С тобой все в порядке?

— Надо обязательно сказать Зосе, чтобы она написала об этом в ООН! — прокричала в ответ Русланова.

Зоя принялась вышагивать по карцеру. Она ходила, ни на минуту не останавливаясь, из страха умереть от холода. Оглядев камеру внимательнее, она обнаружила между трубами опускавшуюся вниз металлическую полку, явно пригодную для сидения. Вот только полка оказалась слишком холодной.

Зоя снова зашагала по камере, время от времени похлопывая себя руками, чтобы хоть немного согреться. Однако усталость брала свое: в конце концов она решила присесть, предпочтя пол холодной металлической полке. Хотелось спать, но было страшно закрыть глаза. Что если это не усталость, а то дремотное состояние, которое, как она слышала, предшествует смерти от переохлаждения? Хотя вряд ли в их планы входит ее смерть. Какое же это тогда наказание? Не наказание, а избавление. А избавление от страданий вовсе не входит в их намерения. Даже если бы она ничему не научилась с той ночи, как впервые попала на Лубянку, то уж эту истину она знала назубок: в наказаниях эти люди достигли наивысшей изощренности. Несомненно, они не раз и не два проверили опытным путем, какую температуру надо поддерживать в карцере без риска заморозить человека до смерти.

Наконец открылась дверь — надзирательница принесла ужин: кружку тепловатой воды.

— По-вашему, на этом можно прожить? — спросила Зоя.

— Не болтала бы своим длинным языком, — ухмыльнулась надзирательница. — Но, видать, ты так ничему и не научилась, — и повернулась, собираясь уйти.

— Подождите, — попросила Зоя и добавила, посмотрев на нее: — пожалуйста. Сколько дней мне здесь сидеть?

— На первый раз четыре.

Зоя кивнула, на глаза ее навернулись слезы.

— Я умру.

— Вполне возможно, — пожала плечами надзирательница.

— Пожалуйста, — снова попросила Зоя, — мне нужно в уборную.

— Я зайду за тобой позже. В карцере заключенным положено пользоваться уборной дважды в сутки. В промежутках терпи, а не можешь — ходи на пол.

Когда пришло время идти в уборную, дорога туда показалась ей раем. В коридоре и умывалке было тепло. Зоя тянула время, пока надзирательница силком не заставила ее вернуться в карцер.

Через несколько часов щелкнул замок, и в камеру вошли две надзирательницы. Одна из них приказала Зое сесть на металлическую полку и задрать ноги. Она послушно исполнила приказание. Потом они внесли и положили на пол длинный, узкий, выкрашенный в красный цвет дощатый помост, занявший почти весь пол карцера.

— Что это? — спросила Зоя.

— Твоя кровать.

— Как же на нем спать?

— Не хочешь — не спи, — ответила надзирательница и заперла дверь.

Ну что ж, подумала она, утром на нем обнаружат мой труп. Она слезла с металлической полки и стала на помост. Доски тоже были холодные, но все же теплее, чем голый пол. Постучав в стену, она крикнула Руслановой:

— Тебе принесли кровать?

— Тише, пожалуйста. Я ложусь спать.

— Замечательно.

— Мне тепло. По-моему, у меня жар.

— Позови надзирательниц, скажи им.

— Только когда буду знать наверняка. Если мне это только показалось, они продержат меня в этой дыре еще дольше.

Зоя легла на доски. Обхватив себя руками, она поджала ноги к животу. На несколько минут стало теплее, но потом тепло ушло. Всю ночь она пролежала, дрожа от холода. Утром пришли надзирательницы и унесли помост.

На завтрак ей снова дали кружку тепловатой воды, правда, на этот раз прибавив маленький кусочек хлеба. Обеда не было. На ужин — кружка горячей воды и полкусочка хлеба.

Русланова к этому времени убедилась окончательно, что заболела. Она сказала об этом надзирательнице, но та и ухом не повела.

На третий день вместе с теплой водой и хлебом Зое дали несколько таблеток, должно быть, решила она, какие-то витамины. Она постучала в стенку Руслановой. Не получив ответа, постучала снова, приложив ухо к стене. До нее донесся едва слышный голос Руслановой, но слов она не разобрала. Зоя подошла к двери и стучала до тех пор, пока не пришла надзирательница.

— Женщина в соседнем карцере. По-моему, она очень больна.

— Тебя это не касается, — ответила надзирательница.

Зое стало казаться, что от голода и холода у нее мутится разум. В какой-то момент ей привиделось, что в камеру вошел отец и протянул к ней свои беспалые руки. Зоя сидела на полу в углу камеры. «Папа? Что такое?» — спросила она вслух, поднимаясь с пола. И тут он исчез, а она снова опустилась на пол. Она тряхнула головой, прогоняя наваждение. Нет, нет, это не отец. Он же умер.

Она снова принялась хлопать себя по бокам, по плечам, по всему телу, чтобы хоть немного разогнать кровь, но ей очень скоро пришлось от этого отказаться — от сырости каждое движение отдавало в плечевых суставах страшной болью.

На четвертый день надзирательница, открыв дверь, объявила, что она может выйти из карцера.

Две другие протащили мимо Русланову. Лицо Лиды было покрыто испариной. Зою направили в тюремную больницу для ухода за ней. У Руслановой оказалось воспаление легких.

Когда Лида чуть окрепла и могла сидеть и говорить, Зоя поделилась с ней планами начать голодную забастовку, чтобы добиться права на переписку.

— Моя сестра наверняка писала мне. Александра обязательно выяснила бы, где я нахожусь. Она знает, как это сделать. И они должны отдать мне ее письмо.

Русланова пожала плечами:

— Это рискованно. Они снова упекут тебя в карцер. Умрешь с голоду, и все.

Зоя тоже пожала плечами:

— А что я теряю? Двадцать лет, а то и больше в этой тюрьме?

Русланова взяла ее за руку:

— Если с тобой что-нибудь случится, мне будет очень тяжело. Но на твоем месте я поступила бы так же.

Когда их вернули в камеру, Зося устроила шумный спектакль.

— Внимание, дамы, внимание! После приятно проведенного отдыха к нам вернулись две наши героини. Обратите внимание, как чудесно они загорели!

На следующее утро, когда надзирательница принесла чай с хлебом, Зоя снова обратилась к ней по поводу права на переписку.

— Об этом доложено, — ответила надзирательница— вопрос находится на рассмотрении.

— Все еще на рассмотрении? — спросила Зоя. — С этого момента я перестаю есть и буду голодать до тех пор, пока вы не отдадите мне письмо от моей сестры. И не разрешите мне ответить ей. Я знаю, оно у вас.

Надзирательница передернула плечами:

— Если ты такая дура, чтобы не есть, мое дело сторона.

И унесла чай с хлебом.

— Дамы, перед вами отважная женщина, — возвестила Зося. — Надеюсь, вы гордитесь тем, что судьба свела вас с великой подвижницей, вставшей на защиту человеческого достоинства.

— Угомонись, Зося, — сказала Зоя. — Не все можно превращать в балаган.

Она не на шутку испугалась. Она объявила о голодовке в присутствии всей камеры. Теперь у нее уже нет выхода, придется идти до конца. Что, если у нее не хватит сил? Может, дальше и правда незачем жить, но ведь умирать она тоже пока не готова.

Ей стоило большого труда отказаться от обеда. Ближе к вечеру у нее начались голодные боли в желудке. Они прошли только поздним вечером. Через час после того, как она отказалась от ужина, дверь камеры открылась и вошел какой-то тюремный начальник.

— Вон та, — надзирательница указала на Зою.