— А-а-а! — удивился мужик, — все-таки опять не так едем!

И без большого труда, понукая лошадь и подергивая вожжами, он заставил ее выбраться из рва и повернуть назад. Двое других саней тоже повернули, но так, что теперь Семен очутился впереди. Они ехали и ехали, как вдруг Степан из своих саней снова крикнул Петру:

— Опять Пригорки!

— Тьфу! Сгинь-пропади, нечистая сила! — сплюнул Петр и закричал на Семена:

— Сверни назад!

— На что назад, когда и так хорошо! — ответил новый проводник.

— Может быть и хорошо! Разве я знаю?.. — буркнул Петр.

Клементий стал дрожать и стучать зубами.

— Татку! — отозвался он, — мне кажется, что меня опять эта хворь разбирает!

Хворь его не брала, но у него, не привыкшего к употреблению крепких напитков, начинала от опьянения болеть голова, а ветер пробивал насквозь полушубок, и холод стал пробирать парня. Петр сплюнул и начал шептать:

— Господи небесный! Царь земной! Смилуйся над нами грешными!..

— Поворачивай! — крикнул теперь Семену Степан, — поворачивай, Семен! Не видишь, что мы к пруду приехали!

Он узнал среди вьюги тени деревьев, росших на берегу пруда. Его сильный голос пробивался сквозь шум ветра и достиг ушей Петра, который сейчас же повернул лошадь. Другие два повернули за ним.

Уже целый час прошел с того времени, как они, почти потеряв сознание, ослепляемые снежной метелью, кружились по равнине, поворачивая в разные стороны и не умея выбраться на дорогу, через которую переезжали несколько раз в различных местах.

— Чорт пускает в глаза туман, — отозвался Петр.

— Да! — подтвердил Клементий, все сильнее трясясь от холода.

Степан закричал про себя:

— Придется замерзнуть, как собаке.

Минуту спустя он прибавил:

— Если б меня не стало, то та негодная совсем бы замучила Казика…

Он вздохнул.

А Семен плакался в своих санях:

— Ой, горькая-горькая моя доля и деток моих!

В это время Клементий приподнялся слегка на санях и закричал испуганным голосом:

— Опять Пригорки!..

Петр тоже поднялся и напряг зрение.

— А как же! Пригорки!.. — подтвердил он, — чорт водит, не иначе… чорт к нам привязался, пускает туман в глаза и водит…

— На одном месте водит… — заметил Клементий.

— Да, на одном месте… не иначе, как чорт… слезай с саней.

Он вылез из саней и вызвал сына:

— Будем искать дорогу…

Оба вылезли, а подъезжавшие сани Степана так близко придвинулись к саням Петра, что зацепились за них полозьями.

— Идем искать дорогу!.. — крикнул Петр Степану и Семену.

Все четверо, то и дело проваливаясь в снегу, прошли несколько шагов… Вдруг Клементий воскликнул:

— Видишь, татку, видишь?

Он вытянул руку к темневшей подвижной тени, которая теперь именно выдвигалась довольно близко от них из снежной мглы.

— Во имя отца и сына… — перекрестился Петр, — сгинь-пропади, нечистая сила…

Степан, наиболее отважный, прошел еще несколько шагов вперед.

— Чорт или баба?.. — проговорил он неуверенным голосом.

— Баба… — начал Семен, — шельма баба! Не дала денег, ведьма, я ее, как мать, просил… Ого! Подожди!..

И он устремился вперед. Минуты две спустя он, изо всех сил несясь на своих пьяных ногах, возвращался к зарытым в снегу саням. Он бросился к своим саням и, сопя, с проклятьями начал вытаскивать из них одну из поперечных перекладин, составлявших сиденье и покрытых соломой.

— Она самая! — бормотал он. — Ведьма та… чортова приятельница, проклятая Ковалиха… денег не дала, а по ночам водит людей, чтобы позамерзали…

— Она! Опять она! — воскликнул Петр и тоже начал вытаскивать поперечину из саней.

— Пусть чертовская сила пропадет перед божьей. Пусть божья сила победит чертовскую… Поганая ее душа… Сынка моего погубить хотела, а теперь опять заморозить на поле… не дождется…

— Чего она прицепилась к нашей семье и преследует… — закричал Клементий. — Разве ж моя молодая голова должна пропадать из-за нее?..

Степан, сдерживая дыхание, тоже вытащил поперечину… В белых сумерках, окутывавших поле, не было видно их лиц. Но по их грозному пыхтению, угрюмому ворчанию и пьяным вскрикиваньям можно было догадаться, что их охватил порыв самых свирепых страстей: страха и мстительности.

Прошла минута, и среди снежной мглы, в нескольких шагах от трех сбившихся саней, затемнела возившаяся с чем-то кучка людей, и понеслись страшные вопли и стоны, которые ветер заглушал своим шумом и нес вместе со своим свистом в наполненное гулом метели широкое поле.

Они уничтожили дьявольское наваждение и нашли дорогу, стегнули по лошадям, закричали на них протяжными голосами, быстро двинулись по гладкой дороге и исчезли в густой снежной метели.

Позади них темнела неподвижным пятном Петруся, жена кузнеца Михаила. Они переломали ей грудь и ребра, обагрили кровью молодое лицо и бросили свою жертву на пустом поле, на широком поле, белому снегу на подстилку, черным воронам на съедение.

В зале суда жарко от тесноты и зажженных огней; люди утомлены продолжительными прениями сторон, затянувшимися до поздней ночи.

Наконец отворяются плотно запертые и тщательно охраняемые двери. Публика с глухим шумом встает со своих мест, обвиняемые поднимаются со своей скамьи; длинной вереницей выходят присяжные заседатели. Один из них с важным видом прочитывает звонким голосом четыре вопроса, каждый из которых относится к одному из обвиняемых, и требует очень короткого ответа: виновен, не виновен.

Четыре раза среди глубокой тишины, воцарившейся в ярко освещенном, наполненном толпой людей зале, отчетливо раздались слова:

— Виновен, виновен, виновен, виновен!.

После короткого перерыва другой голос громко объявил приговор:

— Петр, Степан, Семен и Клементий Дзюрдзи приговорены к лишению всех прав состояния, десяти годам каторжных работ и пожизненному поселению в Сибири.

Приговоренные слушали, слушали… Голос, объявлявший приговор, умолк… Свершилось. По бледному, как платок, лицу Петра катились одна за другой тихие тяжелые слезы; он медленно поднял руки и скрестил их на груди.

— Господь небесный! Царь земной! Да будет воля твоя, яко на небесах, так и на земле! — проговорил он громко, выразительно и устремил глаза вверх.

Степан: не дрогнул, только лицо его, покрытое тысячью морщинок, ярко покраснело, а в его черных глазах блеснула молния отчаяния и гнева.

Семен остался так, как был: с опущенными руками, открытым ртом и влажными неподвижными глазами. Казалось, что он был уже равнодушен ко всему на свете или даже совсем не понимал, что его теперь ждет.

Но за этим слабоумным пьяницей поднялись здоровые молодые плечи, и две руки, не успевшие еще огрубеть и почернеть от труда, судорожным движением вцепились в густые, светлые, как лен, волосы. Клементий схватился за голову и громко зарыдал.

Затем все четверо, один за другим, покинули скамью и, медленно и тяжело ступая, по очереди ушли в открывшиеся перед ними низкие двери. За этими дверями виднелись боковые сени здания, резко выделявшиеся своей темнотой среди яркого освещения залы.

Из ярких потоков все заливавшего света они вступили один за другим в эту мрачную темноту; за последним из них исчезли два вооруженных солдата, замыкавших шествие. Низкие двери заперлись медленно… без звука…