Вновь открыв книгу, Мило прочёл:

«Указ № 574 381-Ю: На территории Скукотищи смех возбраняется. Улыбаться дозволено только в четверг после дождичка. Нарушители привлекаются к ответственности».

– Ладно, – сказал Мило. – Смеяться вам нельзя, думать тоже… Чем же вы тут занимаетесь?

– Да кое-чем, только чтобы ничем, и вообще всем, лишь бы чего не вышло, – объяснил следующий. – У нас уйма дел и очень плотный распорядок дня:

В 8:00 – подъём и утренняя зевота,

с 8:00 до 9:00 – витание в облаках,

с 9:00 до 9:30 – первый утренний мёртвый час,

с 9:30 до 10:30 – безделье и ничегонеделание,

с 10:30 до 11:30 – второй утренний мёртвый час,

с 11:30 до 12:00 – ожидание полдника,

с 13:00 до 14:00 – зевание по сторонам и подсчёт ворон,

с 14:00 до 14:30 – первый полуденный мёртвый час,

с 14:30 до 15:30 – откладывание на завтра того, что можно сделать сегодня,

с 15:30 до 16:00 – второй полуденный мёртвый час,

с 16:00 до 17:00 – предобеденное лежание на диване и плеванье в потолок,

с 18:00 до 19:00 – битьё баклуш,

с 19:00 до 20:00 – вечерний мёртвый час,

а потом до отбоя в 21:00 – свободное время, которое мы убиваем.

– Сам видишь, полениться да полодырничать, посачковать да резину потянуть, стенку подпереть да в носу поковырять – даже на это у нас времени не хватает, а если ещё отвлекаться на думанье и смех, мы вообще не успеем чего-нибудь не сделать.

– Вы хотите сказать: «что-нибудь сделать», – поправил Мило.

– Да нет же! – сердито воскликнул кто-то. – Нам обязательно нужно что-нибудь именно не сделать! А ты нам только мешаешь.

– Видите ли, – примирительно продолжил кто-то ещё, – ежедневно соблюдать такой жёсткий распорядок ротозейства – очень трудно и утомительно. Поэтому раз в неделю у нас бывает выходной, когда мы не делаем всё, что хотим. Сегодня как раз такой день. Давайте проведём его вместе!

«Почему бы и нет, – подумал Мило. – Дело привычное».

– А скажите-ка, – он зевнул, почти уже засыпая, – здесь что, все-все занимаются тем, что делают ничего?

– Все! Все! – ответили разом два ротозея. – Кроме… – и голоса их задрожали, – кроме ужасного часового. Он тут бродит, вынюхивает, не тратит ли кто время попусту. Очень неприятный тип.

– Часовой? А он кто?.. – начал было Мило, но его перебили испуганные вопли:

– Часовой! Часовой!

– Лёгок на помине!

– Вон он!

– Просыпайся кто может!

– Спасайся кто может!

Ротозеи с криком разбегались во все стороны и исчезали, а по дороге, вздымая пыль и захлёбываясь лаем, мчался пёс.

– Р-р-р-г-р-я-ф! – рявкнул пёс, всеми четырьмя лапами затормозив перед автомобильчиком. Бока у него ходили ходуном, он громко пыхтел.

Мило вытаращил глаза. Перед ним стоял большущий барбос: голова, хвост и лапы – самые обыкновенные, собачьи, зато вместо туловища – часы, а точнее – будильник, и будильник этот тикал.

– Чего это ты тут делаешь? – прорычал часовой пёс.

– Да ничего, просто убиваю время. – Мило развёл руками. – Видишь ли…

– Что? – взревел пёс так, что даже будильник сорвался в звон. – Ты убиваешь время? Тратить, транжирить, терять – это ужасно, а уж убивать… – И он содрогнулся от отвращения. – И всё же, – продолжил пёс, – как ты попал в Скукотищу? Куда ты направлялся?

– Я хотел добраться до Словаренции, а тут почему-то застрял. Может, ты мне поможешь?

– Я? Тебе? Сам себе помогай, – пролаял пёс, выключая звонок будильника задней левой лапой. – Надеюсь, ты ещё помнишь, как тут очутился?

– Ну, кажется, я только на минутку зазевался и не подумал…

– На целую минуту! – вскричал пёс, и будильник снова затрезвонил. – Стало быть, тебе немедленно нужно кое-что сделать. Ты понял – что именно?

– Не совсем, но сейчас пойму, – проговорил Мило, чувствуя себя ужасно глупо.

– Сей час? Да ведь это целый час, – возмутился пёс, теряя терпение. – Сам подумай: если ты заехал сюда не подумав, значит, надо думать, что ты выберешься отсюда, как только соберёшься с мыслями и начнёшь думать. – С этими словами он запрыгнул в автомобильчик. – Ты не против? Ужасно люблю кататься!

Мило изо всех сил начал собираться с мыслями (с непривычки это было непросто). Он стал думать о водоплавающих птицах и летающих рыбах. Он стал думать о вчерашнем завтраке и завтрашнем обеде. Он стал думать о словах, начинающихся с буквы «О», и числах, кончающихся цифрой «0». Так ему удалось чуть-чуть собраться с мыслями, и наконец колёса автомобильчика потихоньку завертелись.

– Едем! Едем! – обрадовался Мило.

– Давай, давай, думай, думай! – проворчал часовой пёс.

Мысли в голове Мило вертелись всё быстрее и быстрее, колёса автомобильчика тоже. Вот уже они выкатили на автостраду – Скукотища осталась позади. Краскам вернулась прежняя свежесть, дорога летела вперёд, а Мило продолжал размышлять обо всём на свете: о том, как много всяких развилок и поворотов, и как легко свернуть не туда, и как приятно ехать прямо, но больше всего о том, сколького можно достичь одной только силой мысли. А пёс сидел откинувшись на спинку сиденья, держал нос по ветру и бдительно тикал.

Так они и ехали.

– Ты, того, не серчай на меня, – проговорил пёс спустя какое-то время. – Я тебе, конечно, нагрубил. Но, сам понимаешь, мне по службе положено – порода у нас такая.

Мило, довольный тем, что выбрался из Скукотищи, ответил, что вовсе не сердится, а, наоборот, весьма благодарен часовому за помощь.

– Вот и чудненько! – воскликнул тот. – Я ужас как рад. Давай дружить. Меня зовут Тактик – ударение на втором слоге.

– Странно, – заметил Мило. – Почему не Тиктак? Ведь будильник твой тикает так: «тик-так, тик-так».

– Не надо, – тяжело вздохнул пёс, – не береди мне душу. – И на глаза у него навернулись слёзы.

– Я вовсе и не думал бередить тебе душу, – поспешил оправдаться Мило. Он и вправду не собирался этого делать, потому что понятия не имел, как это делается.

– Так и быть, – вздохнул пёс, взяв себя в лапы, – я поведаю тебе эту давнюю и очень грустную историю.

Вот что он рассказал:

– Когда у папы с мамой родился мой старший брат, они так обрадовались, что недолго думая нарекли его Тиктаком. Потому что были уверены, что часы у их первенца будут тикать как положено: «тик-так». Но когда они впервые завели щенячий будильник, он – вот ужас-то! – начал тикать не так, а наоборот: «так-тик, так-тик». Тут родители побежали в мэрию, чтобы изменить имя, да поздно – его уже вписали в книги, а что писано пером, сам знаешь, зубами не выгрызешь. Потом родился я, и родители решили не повторять ошибки – нарекли меня Тактиком. Они-то думали, что все их щенки будут тикать одинаково. Остальное понятно: моего брата зовут Тиктаком, хотя он так-тикает, а меня кличут Тактиком, хотя я тик-такаю. Вот ведь как! И носить нам не свои имена по гроб жизни! А папа с мамой так огорчились, что решили больше щенков не заводить и посвятили себя бездомным и голодным.

Тактик горестно взвыл, и Мило решил сменить тему.

– А почему ты решил стать часовым, а не сторожевым? – спросил он.

– Ну, это просто, – отвечал тот, утирая слёзы лапой. – Это у нас наследственное. Почитай, с начала времён в нашем роду все были при часах и служили часовыми. А началось это вот как, – продолжил он, приободрившись. – Когда-то, давным-давно, было такое время, когда времени ещё не было, и было это, между прочим, ужасно неудобно, потому как никто не знал наверняка, завтракать пора или обедать, и все всегда опаздывали на поезд. Пришлось людям выдумать время, чтобы каждый день всё шло заведённым порядком и всякий день знал своё место. Когда же люди расчислили всё время, какое у них появилось, то получили целых шестьдесят секунд в каждой минуте, целых шестьдесят минут в каждом часе, целых двадцать четыре часа в каждых сутках и целых триста шестьдесят пять суток в каждом году. Вот тут-то им втемяшилось в головы, будто времени у них – завались. «Чего его беречь? И так девать некуда!» – решили все как один, и настали времена хуже прежнего безвременья. Они бросали время на ветер и почти всё потратили попусту или отдали задарма. Вот после этого нам и было поручено стеречь время, чтобы никто не транжирил его почём зря. – Тактик гордо выпятил грудь. – Дело, конечно, нелёгкое, но благородное! Ибо… – Тут он вскочил на сиденье, поставил одну заднюю лапу на лобовое стекло, а обе передних воздел к небу и возгласил: – Ибо сказано: время дороже всего, дороже всех сокровищ на свете. Оно уходит, оно истекает, человеку за ним не угнаться, и…