Марк Лициний Красс (115—53 гг. до н. э.) происходил из древнего плебейского рода Лициниев. Отец его и братья погибли во время переворота, устроенного в Риме Марием и Цинной. Это событие привело Красса в стан их смертельного врага Суллы, где он быстро сделался одним из самых близких к диктатору людей. Молодой Марк Красс отличился в битве у Коллинских ворот. В то время как все войско Суллы было отброшено, Красс, предводительствовавший правым крылом, разбил неприятеля, обратил в бегство и превратил поражение в победу.

Период единоличного правления Суллы ничего не прибавил к славе Красса. Можно сказать, что на его биографии, как и на всей римской истории I века до н. э., правление Суллы осталось сомнительным пятном. Про Красса говорили, что он скупает за бесценок имущество казненных, выпрашивает себе крупные подарки, говорили даже, что в списки проскрибированных он внес кого-то, польстившись на его состояние.

В дальнейшем Красс приумножил свое состояние, скупая строения, пострадавшие после пожаров, частых в тогдашнем Риме. Целая армия рабов-архитекторов и строителей, Плутарх говорит, что их было у Красса до пятисот, возводила на принадлежащих Крассу пустошах новые жилые дома. Таким образом, он сделался владельцем большей части жилищной собственности в Риме. Владел Красс и серебряными рудниками, и поместьями, он покупал по низкой цене молодых рабов, обучал ценным профессиям: секретарей, домоправителей, ювелиров, — и затем перепродавал за большую цену. Словом, это был в современном понимании деловой человек, знающий цену деньгам и умеющий их преумножать. И по контрасту следовало бы упомянуть еще об одном обстоятельстве, немаловажном, несмотря на всю свою интимность. Женившись на вдове одного из своих братьев по имени Тертулла, Красс оставался всю жизнь примерным семьянином, и это в то время, когда многократные браки и разводы римского нобилитета зачастую имели политическую подоплеку. О младшем сыне Красса — Публии, трагически погибшем в Парфии вместе с отцом, Цицерон писал: «Красс был юноша, не просто прекрасно образованный, но по-настоящему глубоко ученый. Он обладал и довольно живым умом и богатым, не лишенным изящества, слогом; он казался внушительным без надменности и скромным без робости».

Однако сами по себе деловые качества Красса не вызывали ни малейшего сочувствия в глазах его современников. С точки зрения римлян способность преумножать капиталы ничего не прибавляла к достоинствам гражданина, ведь разбогатеть, пожалуй, сумеет и вольноотпущенник. Красс же вполне был сыном своего времени и своего народа. Роль преуспевающего коммерсанта была чужда его самолюбию. Он желал выдвинуться на общественном поприще, и здесь деятельность Красса контрастирует с уже знакомым его обликом. Красс брался защищать ответчиков по делам, от которых отказывался Цицерон. Дом его был открыт для гостей, причем в этом проявлялось своеобразное кокетство Красса, желающих поглазеть на роскошь известнейшего богача угощали незатейливыми блюдами с самой простой посуды, зато отменным было радушие хозяина.

Предупредительностью, простотой обращения, неизменной готовностью оказать помощь (если она не касалась денежных вопросов) Красс вызывал всеобщее одобрение в народе. Это была его дипломатия, его способ добиться популярности, и все же Помпей, в двадцать пять лет прозванный согражданами Великим, увенчанный славой своих побед, неизменно маячил перед ним, точно раздражающее напоминание о недостижимом.

В этом характернейшая черта тогдашней римской политики. В Риме не существовало непроходимой пропасти между карьерой гражданской и военной, напротив, одна обуславливала другую. Заметно, насколько больше доверия питали римляне к государственным деятелям, увенчанным лаврами победоносных полководцев, чем к «людям тоги». Ни Цицерону, ни Катону даже в минуты своего наивысшего торжества не удавалось достигнуть солидного политического капитала Помпея Великого. Это обстоятельство легко объяснимо, если вспомнить ту лихорадку, в которой жила Республика времен кризиса. Владение ораторским мастерством было обязательным условием участия в политической жизни. Какие слова гремели с трибун и сколько произносилось слов, но как определить, кто из ораторов способен на практике руководить государством? Полководец же, добившийся победы над врагом, сумевший мобилизовать все, необходимое для армии, проявивший стратегический талант на поле боя, конечно же, обладает всеми качествами, которые необходимы государственному деятелю в эти нелегкие времена.

Как раз лавров победоносного полководца отчаянно недоставало Крассу. Но, для того, чтоб приобрести эти лавры, нужна война, а начальство во всех сулящих славу войнах уже разобрано Помпеем и обоими Лукуллами. Когда в Рим пришла весть о разгроме Спартаком консульских армий, Красс решил, что его час пробил. Война с восставшими рабами, ради которой не нужно уезжать из Италии и бросать надолго дела, короткая и в то же время более чем серьезная (прошло время, когда над Спартаком смеялись, как над возомнившем о себе главарем разбойничьей ватаги) как нельзя лучше отвечала нуждам Красса.

Ему без труда удалось получить пост главнокомандующего. Это был продуманный и в то же время рискованный шаг. Поражение означало для Красса крах его политической карьеры. Человеку, потерпевшему поражение от рабов, римский народ вряд ли доверит сколь-нибудь важную государственную должность. Итак, победа и только победа.

При подготовке к войне Красс проявил присущие ему качества делового человека. Он ничего не упускает из виду, с должным вниманием подходит к формированию офицерского корпуса своей армии. Его сопровождают многие представители римской знати, «увлеченные его славой и чувством личной дружбы к нему» (Плутарх). Вероятно, долги и обязанность проявить благодарность за уже оказанные услуги тоже сыграли свою роль. Красс имел возможность отбирать в свою армию наиболее опытных и талантливых офицеров. К двум консульским легионам он прибавляет еще четыре, собранные и экипированные на его деньги, и во главе своей армии выдвигается к границам области пиценов, навстречу движущемуся от Альп Спартаку.

«Но Спартак переменил решение идти на Рим. Он считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в достаточной боевой готовности: ни один италийский город не примкнул к мятежникам; это были рабы, перебежчики и всякий сброд» (Аппиан).

Вряд ли у Спартака вообще было намерение атаковать Рим, но приведенный отрывок недвусмысленно свидетельствует о том, что собой представляла армия восставших. Ничего удивительного, что Спартак в Альпах отказался принимать перебежчиков, пополняя ими свою и без того огромную, но крайне ненадежную армию.

Спартак ускоренным маршем двигается вдоль побережья Адриатического моря через Циспаданскую Галлию, Умбрию и Пицен, где его безуспешно попыталась остановить объединенная армия консулов. У границ Пицена его ожидал Красс.

Рассчитывая перехватить Спартака, он расположился лагерем, «а легата своего Муммия во главе двух легионов послал в обход с приказанием следовать за неприятелем, не вступая, однако, в сражение и избегая даже мелких стычек. Но Муммий при первом же случае, позволявшем рассчитывать на успех, начал бой и потерпел поражение, причем многие из его людей были убиты, другие спаслись бегством, побросав оружие» (Плутарх).

Красс не оставил без последствий такое нарушение дисциплины. Римская армия с привычной легкостью терпела поражения от рабов, и Красса такое обстоятельство решительно не устраивало. Слишком многое было поставлено им на карту: вся его политическая карьера, все амбиции, а, значит, едва ли не сама жизнь. «Отобрав 500 человек — зачинщиков бегства и разделив их на пятьдесят десятков, он приказал предать смерти из каждого десятка по одному человеку — на кого укажет жребий» (Плутарх). Аппиан, в качестве одной из версий, называет еще более устрашающее количество казненных — 4000, причем, ссылаясь на неизвестные источники, утверждает, что жребий бросала вся армия Красса. Это было древнее, жестокое, давно не применявшееся и почти забытое за давностью лет наказание, которое Красс восстановил во всей суровости древних времен. Вид этой казни произвел на войско чрезвычайное впечатление. Отныне стиль войны переменился. Римляне отныне стали бояться рабов меньше, чем собственного полководца. Заключительный этап восстания исполнен драматизма, военные действия сделались ожесточенными, победа или поражение стали для сражающихся сторон вопросом жизни или смерти.