— Да ты никак с ума спятил?! — закричал старик. — Ведь Анфуса Гавриловна, чай, была моя жена, — ну, значит, все мое… Я же все заводил. Кажется, хозяин в дому, а ты пристаешь… Вон!

Старик рассвирепел и выгнал писаря. Вот бог наградил зятьями! Другие-то хоть молчат, а этот так в ухо и зудит. И чего пристал с духовной? Ведь сам писал.

Приставанья и темные намеки писаря все-таки встревожили Харитона Артемьича, и он вечерком отправился к старичку нотариусу Меридианову, с которым водил дела. Всю дорогу старик сердился и ругал проклятого писаря. Нотариус был дома и принял гостя в своем рабочем кабинете.

— А я к тебе с секретом, — объяснил Харитон Артемьич, доставая из кармана духовную. — Вот посмотри эту самую бумагу и научи, как с ней быть.

Нотариус оседлал нос очками, придвинул бумагу к самой свече и прочел ее до конца с большим вниманием. Потом он через очки посмотрел на клиента, пожевал сухими губами и опять принялся перечитывать с самого начала. Эта деловая медленность начинала злить Харитона Артемьича. Ведь вот как эти приказные ломаются над живым человеком! Кажется, взял бы да и стукнул прямо по башке старую канцелярскую крысу. А нотариус сложил попрежнему духовную и, возвращая, проговорил каким-то деревянным голосом:

— Завещание недействительно, Харитон Артемьич.

В первую минуту Малыгин хорошенько даже не понял, в чем дело, а только почувствовал, как вся комната завертелась у него перед глазами.

— Как недействительно?! — вскипел он уже после драматической паузы.

— Очень просто… Недостает одного свидетеля.

— Как недостает? Целых двое подписались.

— В том-то и дело, что двое… По закону нужно троих.

— Врешь… Я сам подписывал духовную у старика Попова, и нас было двое: протопоп да я.

— Совершенно верно: когда подписывает духовную в качестве свидетеля священник, то совершенно достаточно двух подписей, а без священника нужно три. И ваше завещание имеет сейчас такую же силу, как пустой лист бумаги.

— Не может этого быть, потому как у меня деньги на жену положены были.

— Дело ваше, а духовная все-таки недействительна.

— Значит, все прахом?.. Нет, не может этого быть… Тогда что же мне-то останется?

— По закону вы получите четвертую часть из движимого и восьмую из недвижимого.

— И это только потому, что нет третьего свидетеля?

— Только поэтому. В законе сказано прямо.

— Да ведь жена была моя, и я свой дом записывал на нее и свои деньги положил на ее имя в банк?

— Это все равно. Вы только наследник после нее.

Харитон Артемьич забегал по кабинету, как бешеный. Лицо побагровело, и нотариус даже испугался.

— Успокойтесь, Харитон Артемьич… Бывает и хуже.

— Да ведь это мне зарез… Сам себя зарезал… Голубчик, нельзя ли поправить как-нибудь? Ну, подпишись третьим ты сам.

— Нельзя.

— На коленки встану… не уйду отсюда.

— Ничего не могу.

— Ну, чего тебе стоит? Будь отцом родным… Ведь никто не узнает.

— Не могу… Я присягу принимал.

— А ежели я сам подпишусь третьим?

— Нельзя.

С Малыгиным сделалось дурно, и нотариусу пришлось отпаивать его холодною водой.

— Это меня проклятый писарь подвел! — хрипел старик, страшно ворочая глазами. — Я его разорву на мелкие части, как дохлую кошку!

— Успокойтесь, Харитон Артемьич. Ведь со своими дело будете иметь, а не с чужими.

— Со своими? Вот в том-то и вся моя беда… Свои! Ха-ха!

От нотариуса Малыгин направился прямо в ссудную кассу Замараева. Он ворвался, как ураган, и сгоряча не узнал даже зятя.

— Где разбойник? где погубитель?

— Тятенька, кого вам нужно? — спрашивал Замараев.

— Ах, это ты!.. Тебя нужно!.. Тебя… Задушу своими руками!

— Какие вы слова, тятенька, выражаете… Вот лучше напьемся чайку и потолкуем.

— Чайку? Вот где мне твой чаек… Твоя работа, разбойник! Ты составлял духовную!

— Все по закону, тятенька, и духовная по всей форме.

— А где третий свидетель?

— Это уж было ваше дело, тятенька… Вы подбирали свидетелей.

— Не говори, душегубец!

Старик страшно бунтовал, разбил графин с водой и кончил слезами. Замараев увел его под руку в свой кабинет, усадил на диван и заговорил самым убедительным тоном:

— Тятенька, напрасно вы на меня мораль пущаете… И даже лучше, что так вышло.

— Что-о?!. Ах, разбойник!

— Нет, вы меня выслушайте… Допустим, что духовная была бы правильно составлена — третий свидетель и прочее… Хорошо… Вы предъявляете духовную, ее утверждают, а деньги получили бы ваши кредиторы. Ведь у вас векселей, слава богу, выдано достаточно.

— Всего-то тысяч на шестьдесят. Значит, мне осталось бы чистых сорок тысяч да дом.

— Ах, какой вы, тятенька! Тогда бы кредиторы получили сполна все свои шестьдесят тысяч, а теперь они получат всего из капитала богоданной маменьки вашу четвертую часть, то есть двадцать пять тысяч, да вашу восьмую часть из дома. Значит, всех-на-всех тридцать тысяч.

— Ну, ну, говори, разбойник!

— Я, тятенька, по закону. Я тут ни при чем. Уж лучше, ежели деньги достанутся родным детям, чем чужим.

— Значит, по закону?

— Точно так-с.

Замараев взял счеты я принялся подводить баланс.

— Вы, тятенька, яко законный супруг своей жены, получите из движимого свою законную четвертую часть, то есть двадцать пять тысяч, да из недвижимого свою восьмую законную супружескую часть. Теперь… У вас шесть дочерей и сын. По закону, дочерям из движимого должна быть выделена законная седьмая часть, и Лиодору достанется тоже седьмая, значит на персону выйдет… выйдет по десяти тысяч семисот четырнадцати рублей двадцати восьми копеек и четыре седьмых-с. Из недвижимого, что останется после вычета вашей восьмой части, дочерям шесть четырнадцатых, значит, близко половины, а три восьмых — Лиодору. Вот и все по закону, тятенька… Я ничего от вас не скрываю. Заметьте, что я ни одной вашей копейки не желаю получать… Анна, как знает, так и пусть делает.

— А ты забыл еще подсчитать, что на всех на вас креста нет… Ах, разбойники!.. Ах, душегубы!.. Ведь я-то, значит, хуже нищего остался?

— А стеариновая фабрика, тятенька? Это капитал-с…

История с малыгинским наследством сделалась злобой дня для всего Заполья. Пересудам, слухам и комментариям не было конца. Еще ничего подобного в купеческой среде не случалось. Положение Харитона Артемьича получилось трагикомическое в самой обидной форме. Дело в том, что всем было ясно, как он хотел скрыть капитал от своих кредиторов и как глупо поплатился за это. Сложилась целая легенда о малыгинских дочерях, получивших наследство до последней копеечки при живом отце и пустивших этого отца буквально нищим. Малыгинские зятья вошли в пословицу.

В действительности происходило так. Все зятья, за исключением Пашки Булыгина, не принимали в этом деле никакого участия, предоставив все своим женам. Из сестер ни одна не отказалась от своей части ни в пользу других сестер, ни в пользу отца.

— Все равно у тятеньки опишут кредиторы, — объясняла «полуштофова жена» с обычною авторитетностью. — Вольно ему было засаживать весь свой капитал в фабрику, да еще выдавать векселя… Он только нас разорил.

— Конечно, разорил, — поддакивала писарша Анна. — Теперь близко полуторых сот тысяч в фабрике сидит да из мамынькиных денег туда же ушло близко тридцати, — по седьмой части каждой досталось бы. Плакали наши денежки… Моих двадцать пять тысяч сожрала проклятая фабрика.

Сестры ужасно волновались и смело говорили теперь все прямо в глаза отцу. Сначала Харитон Артемьич отчаянно ругался, кричал, топал ногами, гнал всех, а потом говорил всего одно слово:

— Прокляну!..

Первыми получать наследство явились Лиодор с Пашкой Булыгиным. Последний действовал по доверенности от жены. Харитон Артемьич едва успел скрыться от них через кухню и в одном халате прибежал к Замараеву. Он совершенно упал духом и плакал, как ребенок.