— Воспитанник Олава Гейрстадира хочет сказать.
В сумраке лица обернувшихся к Рюрику казались круглыми белыми пятнами.
"Словно лепешки из белой муки", — подумал Сигурд.
— Король не станет ждать, он нападет на нас и погонит. Если же не нападет, то время будет на его стороне, а не на нашей. — Звонкий голос мальчишки поднимался вверх, рвался к небу. — Мы — на его земле, он — на своей. Кому спокойнее ждать?
Хевдинги молчали.
Рюрик покачал головой:
— Слова Трира говорят о незнании. Бароны Нейстрии союзны с Карлом. Если дать им время, они вскоре соберут против нас большое войско. Будет славная битва, но она не поможет нам добыть богатства Парижа. Ждать нельзя. Но нападать самим тоже нельзя. Я слышал, что многие из баронов имеют боевые корабли и что в войске Карла они тоже есть. Если так, то нападать с реки на левый берег, зная, что в спину ударят корабли и стрелы с правого — неверно…
Он рассуждал как опытный хевдинг, но его слова не нравились ни эрулу, ни дану. Сдерживая недовольство, Красный повторил:
— Что ты хочешь?
Рюрик задумался, поковырял носком сапога землю.
Пока он размышлял, Сигурд подумал, что о кораблях и баронах Рюрику наверняка рассказала его женщина. В Руане она упросила Рюрика купить ей оберег — мешочек на красной веревочке. Она присмотрела этот оберег на шее у какой-то старухи, долго говорила с ней, а потом то ли лаской, то ли нытьем выпросила его за одну серебряную монету. Тогда Рюрик впервые назвал ее Эрной, что на северном языке означало "затейница". Она не спорила с новым именем, ластилась к Рюрику, многое ему рассказывала о стране франков и вроде ничего не держала за душой, но Сигурд чувствовал в ней что-то потаенное, неприятное. Бонду не нравилось, как по утрам она, просыпаясь, воровато выбиралась из-под старой шкуры, как она улыбалась, глядя на берег, и как постоянно гладила пальцами висящий на шее оберег. Но она оставалась первой женщиной Рюрика…
— Легко рассказывать о возможных бедах, не говоря, как их избежать, — насмешливо сказал Трир.
Мысли бонда плавно переплыли на предсказанные Рюриком беды. В голове Сигурда возникла картинка вроде тех, что иногда рисовал Тортлав: река, по обоим берегам — вражеское войско, у берегов — корабли короля, и меж ними, словно в волчьей пасти — драккары… Вот если бы драккаров не было…
— Надо напасть с суши, — сказал Сигурд.
От вперившихся в него внимательных взглядов бонду стало жарко. Ладони вспотели, кровь ударила в голову.
— Что ты сказал, бонд? — устало переспросил кто-то.
Звонкий голос Рюрика перебил его:
— Он сказал, что мы должны оставить корабли здесь, а сами сойти на левый берег и напасть на "малое" войско Карла. На то, что стоит на левом берегу…
Мысленно Сигурд вознес хвалу Богам и своему юному хевдингу, — все взоры вновь устремились на мальчишку.
— Нам нельзя оставлять корабли, — задумчиво возразил Рагнар.
— Тогда пусть корабли с частью людей идут по реке и затевают бой, а другая часть людей пойдет сушей и ударит врагу в спину, — предложил Рюрик.
Убрал со лба светлую челку, облизнул губы. Он нервничал, хотя старался этого не показывать.
— Разделение губит войско, — Рагнар не сопротивлялся, просто размышлял вслух.
Трир отошел от него, приблизился к своим кормщикам. Собравшись в кружок, они принялись о чем-то совещаться.
— Хотя… — Рагнар сцепил кисти рук в замок, хрустнул пальцами. — Мне по душе слова воспитанника Олава. Кто еще думает, как я?
Думали многие. Последними руки подняли люди Трира. Клешня разумно решил не спорить с конунгом эрулов — он оставался в меньшинстве. Красный довольно выдохнул, выдернул из земли факел, осветил лица собравшихся:
— Тогда мы выступим на рассвете, дети Одина. Пусть каждый хевдинг возьмет с малого корабля десяток воинов, а с большого — два десятка и сойдет с ними на берег. Я пойду с теми, кто двинется по суше, а Трир поведет в бой корабли. Сила наших мечей и воля великого Одина решат нашу участь!
Хевдинги зашумели, разбредаясь к своим кораблям. Латья и Гримли, обступив Рюрика, принялись что-то горячо обсуждать, а Сигурд подумал, что зря не взял в оружейной лавке в Руане новый меч. Деньги-то у него были… А то у старого совсем поизносилась рукоять, к тому же она была слишком широкой для небольшой ладони бонда…
Этот день Сигурд запомнил надолго. Было темно, они шли вслед за посланцем Готфрида, растянувшись длинной и широкой цепью. Иногда — по колено в воде, иногда — продираясь сквозь заросли кустов. В сапогах хлюпала вода, от волнения было зябко, тяжелый щит давил на плечо. При каждом шаге меч подпрыгивал и бил Сигурда по ноге. Сначала бонд чувствовал боль от ударов, но потом бедро словно одеревенело, и он уже ничего не чувствовал, даже усталости, — ноги шагали сами по себе. Перед ним в сумраке маячила спина Тортлава, справа сопел Гримли, слева текла Сена. Никто не разговаривал, но доспехи бряцали так громко, что скрежет расползался над рекой, смешиваясь с плеском воды, треском ломающихся веток и шумным дыханием сотен воинов.
Они шли быстро, не замедляя шага ни на подъемах, где берег взбирался вверх смятыми травными откосами, ни на спусках, где ноги вязли в илистом дне а болотина плотоядно чавкала жадной глиной. Они были похожи на проклятых богами мертвецов, неотвратимо шагающих к возмездию, и оружие, покачивающееся у них на поясах, возбужденно вздрагивало при каждом шаге, ожидая сладкой человеческой крови. А по водной глади, еле слышно перебирая веслами, ползли черные драккары. С берега они казались огромными и страшными, как тени хтонских чудовищ.
Вскоре река повернула, суша под ногами отвердела, полого отклонилась, и далеко впереди Сигурд увидел яркие глаза походных костров. Бонд ожидал, что Рагнар остановит войско, чтоб обдумать нападение, но вместо этого он неожиданно громко заорал, подавая команду драккарам. Тут же река выплюнула на берег множество горящих стрел, и на стенах походных шатров франков заплясали искры веселого Локи [70]. Передние ряды эрулов запели призыв к одноглазому богу. Вторя своим владельцам, засвистели, вырываясь из узких ножен, клинки, серебряными всполохами взметнулись в небо. От первого ряда назад, к замыкающим, покатилась волна крика и звона оружия, всколыхнула армию Рагнара, привела в движение, хлынула на лагерь франков, заставив Сигурда сорваться в бег. Бонд тоже закричал, убивая криком страх, жалость, сомнения. Вместе со всеми он побежал на франков, где полыхали шатры, суетились людские фигуры, а факелы расплескивали свет, озаряя метательные машины, обвисшие флаги на длинных палках и мечущихся в суматохе лошадей…
Сигурд не помнил, когда и как перед ним очутился первый враг. Бонд не видел его лица, да и не хотел видеть. Лицо предполагает человека, а здесь была просто фигура с оружием в руках и в блестящем шлеме, почему-то сползающем набок. Ухватившись за меч двумя руками, бонд на выпаде с размаху ударил туда, где под шлемом виднелась бледная полоска — шея франка. Враг упал, захрипел, корчась и заплескивая кровью сапоги Сигурда. Когда-то бонда мутило от подобного зрелища, внутри просыпались жалость и вина. Но это было очень давно.
Не дожидаясь смерти франка, Сигурд перешагнул через него и побежал дальше. Около его уха просвистела то ли стрела, то ли метко брошенный кинжал, но не попал, канул в возню, бряцанье доспехов, стоны и крики, окружившие бонда со всех сторон. В какой-то миг Сигурд очутился перед еще не затухшими угольями костра. Взгляд зацепил валяющийся в углях прокопченный железный котел, вытекающее из него желтое варево. Подумалось что-то про "не успели поесть".
— Не спи, бонд! — крикнул рядом чей-то знакомый голос. Подсказал: — Слева!
Сигурд оттолкнул котел ногой, перепрыгнул через костер и вонзил острие меча в живот какому-то воину. В отличие от первого этот франк был без доспехов, Сигурду показалось, что в его плече уже торчал чей-то нож, но разбираться было некогда. "В бою нельзя искать, где чужие, где свои. Битва не поединок, где все решают хитрость и ум! — еще в северном море учил его Гримли. — В битве, пока разбираешься что к чему, можешь потерять голову. Доверься воле богов, слушай свое тело. Тогда глаза сами отыщут тех, кого ты назовешь врагами, и отделят их от прочих, как семена гречихи от шелухи".
