В голосе слуги послышалось злорадство. Похоже, в монастыре не все любили отца Ансгария, защитника бедных и убогих. А в крепости, средь графских родичей, его не любили еще больше.

Ночью Симон вновь молился. Иногда сквозь его монотонный шепот Сигурду в полусне чудился топот конских копыт и ржание, доносящееся со двора. Он просыпался, отрывал голову от лавки, вслушивался.

В углу бил поклоны брат Симон, пред изображением Бога потрескивала свеча, в маленьком оконце упивалась тишиной ночь. Никаких других звуков не было. Успокоившись, Сигурд ложился, закрывал глаза и опять слышал стук копыт.

Он промаялся всю ночь, а к рассвету слез с лавки и, переступив через заснувшего прямо на полу монаха, направился к конюшне.

На дворе было сыро и туманно. Утро еще не пробудило крикливого петуха, будоражащего криками весь монастырь, не выгнало из келий монахов, не распахнуло рукой смиренного служки наглухо запертые ворота. Проходя мимо пристройки, где спали Ингия с княжной, Сигурд остановился. Дверь в пристройку была приоткрыта, внутри раздавались женские голоса. Одна женщина что-то рассказывала, другая то ли хихикала, то ли всхлипывала. Сигурд попытался разобрать слова, однако женщины разговаривали слишком тихо.

Проскользнув мимо щели, из которой лилось ласковое тепло, бонд пересек двор, толкнул плечом дверь конюшни. В ноздри ему ударил пряный, жаркий аромат сена и лошадиного пота. В темноте, почуяв чужака, всхрапывали лошади, переминались, гулко стуча копытами. Привыкая к сумраку, Сигурд вытянул руку и нащупал балку стойла. Перебирая по ней руками, бонд медленно двинулся вперед. В темноте он различал очертания загонов, светлые пучки сена па полу, что-то белое справа от выстроившихся в ряд загородок.

— Айша! — Сигурд остановился в ожидании. Сердце у него в груди гулко отсчитывало удары, капля пота соскользнула на шею. Здесь, в духоте и темени, среди шорохов и шепотков невидимых глазу духов, имя колдуньи звучало зловеще.

Ответа не было.

Желание уйти настойчиво погнало бонда назад к дверям.

— Айша! — вновь позвал он.

Что-то легкое и прохладное коснулось его обнаженной до локтя руки.

Вздрогнув, бонд обернулся. Колдунья стояла прямо перед ним — худая, бледная, с распущенными черными волосами. Огромные кошачьи глаза испытующе взирали на бонда. Сигурд вдруг забыл, зачем пожаловал к ней. Слова, которые еще недавно так ловко укладывались у него в голове, не шли на язык. Словно кто-то перепутал их, превратив в мешанину никчемных звуков.

— Не бойся. — Голос колдуньи наполнил конюшню прохладой, сбросил с Сигурда невидимые путы.

— Я не боюсь, — прошептал он.

Ведьма повернулась к нему спиной. Длинные волосы взметнулись, одна из прядей скользнула по плечу Сигурда.

— Идем, — позвала она, и Сигурд пошел, так же послушно, как недавно шел за ней рыжий жеребец.

Тонкая фигурка проскользнула между двух длинных загонов, миновала третий и остановилась перед распахнутой дверью четвертого.

— Смотри. — Ведьма вытянула к двери худую руку.

Сигурд заглянул в пустое стойло. В кормушке лежала свежая охапка сена, на полу дымилась куча навоза. Совсем недавно в этом стойле была лошадь. Догадка, пришедшая на ум бонду, окончательно развеяла его страхи.

— Ты его выпустила?! — воскликнул он.

Айша молча склонила голову набок, повернулась, показывая Сигурду левую щеку. Она была в чем-то измазана. Бонд потянулся к грязному пятну, осторожно провел по нему пальцем. Страх вернулся новым, непонятным ему чувством. Теперь он больше всего боялся разрушить понимание, молчанием связывающее его с маленькой белокожей женщиной Бьерна. Но Айша не отшатнулась, лишь закусила нижнюю губу, словно от боли. Сигурд почувствовал шероховатость неглубокой, но широкой ссадины, быстро убрал руку.

— Конь? — никогда еще в его голосе не было столько гнева. Останься рыжий жеребец в своем стойле, Сигурд, не задумываясь, ударил бы его.

— Нет, — колдунья печально улыбнулась. — На меня напал тот, кто его увел. Я даже не успела проснуться. А когда очнулась, коня уже не было. Ты видел, кто его увел?

— Нет.

Улыбка, на миг осветившая ее лицо, исчезла, глаза стали печальными.

— А ведь скажут, что это сделала я.

— Но… — попытался возразить Сигурд. Ему вдруг пришло в голову, что Айша вполне могла обвинить его в нападении и воровстве. Захотелось оправдаться, но он не знал как…

— Ты же подумал, что это я его выпустила? Так подумают и другие. А тем, кто не захочет так думать, помогут те, кто увел коня. Тише!.. — Она внезапно замолчала, приложила палец к губам, попятилась. Невольно Сигурд пригнулся, прячась за загородкой опустевшего стойла. Снаружи, за воротами конюшни, зашаркали чьи-то шаги.

— Хоть бы раз заперли, как положено, мать твою! — выругался кто-то. И тут же покаянно выдохнул — Прости меня, Господи.

В дверной щели промелькнул свет факела, скрипнули затворяемые чьей-то рукой створки. Стало совсем темно. Сквозь прелые тяжелые запахи до Сигурда долетел свежий травный аромат. Айша была совсем рядом, он чуял ее дыхание, биение ее сердца. Кровь ударила бонду в голову, зашумела в ушах.

— А что ты делал здесь, на конюшне? Зачем пришел? — Вопрос отрезвил Сигурда. Сдерживая стон разочарования, он впился ногтями в деревянную балку.

Все-таки Айша подозревала его…

— Хотел предупредить, — глухо пробормотал он. — Проверить…

Объяснения давались с трудом. Он шел к маленькой колдунье сказать, что здесь у нее слишком много врагов, что его томит неясное предчувствие беды и что история с рыжим конем не окончится просто так. Он хотел предупредить, что отец Ансгарий наверняка затаил обиду на осмелившуюся возражать ему гостью, что Ингия называет ее посланницей ада, Гюда ненавидит, а монахи считают ведьмой.

— Поздно, — коротко сказала колдунья, и Сигурду стало нечего объяснять.

Он тяжело сполз по стене, сел на корточки, сжал ладонями виски.

— Тебя обвинят в краже. Этот конь — подарок их короля. Монахи изгонят тебя, а люди графа поймают и накажут.

— Как в этих землях наказывают воров? — Она присела рядом, по-детски обхватила руками острые коленки. Теперь в ней совсем ничего не осталось от той ведьмы, которой боялись глупые бабы Каупанга.

— Не знаю. Отрубят руку. Убьют. Не знаю. — Мысли Сигурда метались пойманными в ловушку мышами, путались.

Кто мог выпустить проклятого жеребца? И куда он исчез, если его выпустили?

— Я погляжу на дворе. — Бонд стал подниматься.

Колдунья взглянула на него снизу вверх.

— Его там нет.

— Но куда еще он мог деться? Ворота монастыря заперты, их сторожит служка.

Она развела руки в стороны.

— Коня зовут Ветер. Смешно спрашивать, куда мог деться ветер.

Не понимая, шутит она или говорит серьезно, Сигурд нахмурился.

— Скоро сюда придут. — Ведьма поднялась, отряхнула юбку, принялась увязывать в пучок длинные волосы. Сигурду показалось, что она хочет остаться одна.

— Я останусь с тобой, расскажу людям, что случилось на самом деле, — возразил он.

— А ты знаешь, что случилось на самом деле? — Айша вытащила из-за пояса ленту, зажала ее в зубах, принялась собирать волосы на затылке. Затем, удерживая их одной рукой, другой потянула конец ленты, ловко завела его за ухо, обмотала волосы у корней, продолжила:

— Ты хороший человек, бонд. Я поняла это еще в Каупанге, когда ты помогал мне хоронить Финна. Но ты зря ушел из своего дома.

Затянув ленту узлом, она опустила руки, взглянула бонду в глаза.

— Я вижу ту, что стоит за твоим левым плечом. Она еще дремлет ^[50]. В Каупанге ты мог бы сделать еще очень много добрых дел.

Она вновь стала Белой колдуньей, которую Бьерн нашел в страшной вьюге, где не было ничего живого, лишь снег и ветер. От ее взгляда — пустого, словно пронизанного холодом, по спине Сигурда побежали мурашки.

— Я могу увезти тебя отсюда, — пристально глядя куда-то ей в переносицу, произнес бонд.

Он на самом деле был готов увезти ее. Утащить куда угодно, спрятать от людей, от завистливой княжны, от монахов, от графа, от Бьерна. "Мы заслужили то, что желаем! Подумай об этом, бонд", — прозвенели в голове слова Гюды.