– Ты еще кто такой?

– Центурион Макрон. Прислан из Рима принять командование Второй Иллирийской когортой. Ты освобожден от командования, префект Скрофа. Пожалуйста, немедленно вызови старших офицеров, чтобы сообщить им о моем назначении.

Скрофа разинул рот. Раб продолжал махать опахалом, не меняя выражения лица.

– Что ты сказал?

– Ты свободен. – Макрон высунул голову за порог. Какой-то слуга шел в сторону лестницы. – Эй!

Слуга обернулся и мгновение рассматривал Макрона, потом вопросительно взглянул на Скрофу:

– Командир?

– Центурион Скрофа освобожден от командования, – Макрон шагнул вперед, загородив префекта, и продолжил: – Я хочу немедленно видеть всех центурионов и декурионов.

– Даже дежурных, командир?

Макрон задумался. Учитывая то, что Баннус со своими людьми все еще поблизости, это было бы неразумно.

– Нет. Дежурных не надо. Поговорю с ними позже. Ступай!

Скрофа, собравшись с мыслями, откинулся в кресле и хмуро поглядел на Макрона.

– Объясни, во имя Гадеса, что тут происходит?

Макрон, желая как можно скорее отправить отряд на поиски Катона и Симеона, прошел по комнате и остановился перед столом.

– Очень просто. Твое назначение было временным. Я получил приказ канцелярии императора принять командование Второй Иллирийской. Сейчас не время для официальных церемоний, Скрофа. Мне нужен кавалерийский отряд, готовый к действию.

Скрофа покачал головой.

– Не может быть! Кассий Лонгин уверял меня, что пошлет в Рим запрос о моем постоянном назначении.

– Послушай, – сказал Макрон мягко, желая как можно скорей взять власть в свои руки. – Об этом я ничего не знаю. Меня послали в Бушир с приказом принять командование.

На площадке раздался звук шагов, и через мгновение в комнату вошел центурион Постум. Скрофа поднял руку и указал на Макрона.

– Этот человек говорит, что прислан из Рима, чтобы принять командование когортой.

– Он был с отрядом кавалерии, которых преследовали до самого форта, командир, – неуверенно заметил Постум.

– Есть еще один офицер и проводник – они еще там, прячутся, – нетерпеливо сказал Макрон. – Мне нужны люди, чтобы разыскать их.

– Это я мигом организую, – заверил Скрофа. – Как только мы разберемся с твоим назначением.

– Нечего тут разбираться! – заорал Макрон, чье терпение истощилось. – Я командую! Ты смещен. Забирай своего раба и отправляйся к себе.

– И не подумаю! Как ты смеешь являться сюда и так себя вести? Кто отправил тебя из Рима?

– Я уже говорил. Я действую по приказу канцелярии императора.

Центурион Постум громко кашлянул и встал у стола лицом к Макрону.

– Прошу прощения, командир. Если ты действуешь по приказу, можно на него взглянуть?

– Что? – Макрон уставился на Постума.

– Твой приказ, командир. Подтверждение твоего назначения.

– Да чтоб вас всех! Хорошо. Я покажу. Они у меня в седельной сумке.

И тут Макрон застыл – перед его мысленным взором встало нынешнее утро, скачка по плато, внезапное появление Баннуса и его бандитов и то, как эскадрон сбросил поклажу, отчаянно готовясь прорываться к форту.

Губы Макрона снова зашевелились:

– Ох, проклятье…

Катон снова оказался лицом к лицу с друидом, но на сей раз враг оказался гораздо выше и нависал так, что центурион чувствовал себя ребенком. Глаза друида чернели, как угли, а зубы торчали, словно заточенные иглы. В руках друид держал косу и, когда Катон уставился на сверкающее лезвие, поднял ее повыше. Лезвие мелькнуло в луче серебряной луны и рухнуло вниз, к горлу Катона.

Он проснулся с криком, рывком приподнялся на локтях и, широко раскрыв глаза, осмотрел все вокруг. Затемненная комнатка, почти без мебели – только ложе, на котором лежал Катон. Он попытался пошевелиться, но в голове что-то застучало, словно тяжелая колотушка ритмично била в череп изнутри. К горлу подкатила тошнота, молодой центурион поспешно повернулся – и его вырвало. Дверь открылась, пропуская в комнатку свет.

– Лежи смирно, римлянин, – тихо сказала женщина по-гречески, подойдя к ложу, и осторожно поправила подушечный валик под головой Катона. – Тебе все еще плохо после удара. Это пройдет, лежи смирно и отдыхай.

Когда глаза привыкли к свету, Катон взглянул на женщину. Лицо и голос показались ему знакомыми. В памяти всплыли засада, бегство от бандитов и появление в деревне, где он видел эту женщину, изредка приходя в сознание.

– Где я?

– В безопасности, – улыбнулась она. – Пока что.

– Это место… Как оно называется?

– Хешаба. Ты в моем доме, римлянин.

Катон припомнил еще кое-что.

– Симеон… Где он?

– Он повел лошадей дальше по вади, чтобы спрятать. Скоро вернется.

Женщина пошуршала чем-то за валиком; Катон услышал журчание льющейся воды. Женщина положила ему на лоб мокрую тряпку и слегка прижала, так что струйки покатились по вискам.

– Хорошо. И пахнет хорошо. Что это? Лимон?

– Выжала немного в воду. Освежит тебе кожу и облегчит боль.

Катон попытался расслабиться; напряженные мышцы рук и ног постепенно отпустило, колотушка в голове притихла. Центурион уложил голову набок, чтобы лучше рассмотреть женщину.

– Я не помню твоего имени.

– Мириам.

– Верно, – ответил, чуть кивнув, Катон. – Ты и Симеон знаете друг друга.

– Он друг. Хотя не такой, как когда-то.

– Мириам, почему ты помогаешь мне? Я римлянин. Я думал, в Иудее нас ненавидят все.

Она улыбнулась.

– Большинство. Но наша община – другое дело. Мы не позволяем ненависти править нами. Теперь лежи спокойно.

Она протянула руку к голове Катона, ее пальцы легко пробежали по волосам, пока не добрались до того места, где, казалось, сосредоточилась боль. Центурион зажмурился, стиснув зубы.

– Здорово опухло. Но, похоже, ты цел. Не думаю, что повреждение очень серьезное. Через несколько дней поправишься, римлянин.

Катон подождал, пока боль стихнет, разлепил веки и снова взглянул на Мириам. Женщина, хотя и немолодая, притягивала взгляд. Она не была красавицей в общепринятом смысле, но выглядела мудрой и властной. Катон дотянулся до ее руки и слегка пожал.

– Спасибо, Мириам. Я обязан тебе жизнью.

– Ты ничем мне не обязан. Мы принимаем всех, римлянин.

– Меня зовут Катон.

– Ну что ж, Катон, если хочешь отплатить мне, лежи тихо и отдыхай.

– Мириам! – позвал детский голос из глубин дома.

Женщина повернулась к двери и сказала по-арамейски:

– Я здесь.

Через мгновение на пороге появился мальчик лет тринадцати или четырнадцати, с копной черных волос. Он был в тунике из грубой ткани и босиком. Он некоторое время изучал Катона, потом снова повернулся к Мириам:

– Это солдат? Римлянин?

– Да.

– Ему обязательно оставаться здесь?

– Да, Юсеф. Он ранен. Ему нужна наша помощь.

– Но он враг. Враг нашего народа.

– У нас нет врагов. Помнишь? Мы так не говорим.

Мальчик, похоже, не согласился; Мириам, устало вздохнув, поднялась и взяла его за руку.

– Я знаю, как тебе непросто, Юсеф. Если мы о нем позаботимся, он поправится и уйдет. Будь молодцом и иди молотить. На вечер нужно приготовить хлеб, а я еще не смолола муку.

– Хорошо, Мириам. – Мальчик кивнул, бросил последний взгляд на Катона и повернулся к двери. Когда шаги босых ног затихли, Катон улыбнулся.

– Как видно, это один из иудеев, которые все еще ненавидят римлян.

– У него есть на то причины, – ответила Мириам, глядя на мальчика в дверной проем. – Римляне казнили его отца.

Улыбка Катона растаяла. Он почувствовал себя неловко.

– Прости. Наверное, для него это ужасно.

– Ему очень тяжело. – Мириам покачала головой. – Он никогда не видел отца – родился уже после его смерти. И все равно для него это утрата, потеря, и он заполняет пустоту гневом. Долгое время главным в его жизни была ненависть к Риму и римлянам. Мать оставила его, и тогда он пришел жить ко мне. – Мириам повернулась к Катону, и он увидел печаль в ее глазах. – Кроме меня, у него ничего не осталось во всем мире. А он – все, что осталось у меня.