Стол Торбеева располагался у окна так, что в поле обозрения попадал весь цех и кабинет начальства, отгороженный от основного производства прозрачной стеклянной перегородкой. Мастер таким образом являлся связующим звеном между руками и головой цеха. А его обязанности входило наблюдать за работой монтажниц, обеспечивая их необходимыми материалами и деталями, предупреждать неисправность аппаратуры и совершенствовать процесс производства, что впрочем, особенно привлекало его как молодого специалиста, так как именно в этом, по его мнению, таился мощный скрытый потенциал будущего прогресса.

Как всякий начинающий инженер он получал небольшой оклад в сто тридцать рублей, без всяких премий и доплат, естественно, денег не хватало, тем более, что он учил сестру и был обязан ежемесячно высылать ей как минимум рублей сорок – пятьдесят. Но благодаря тому, что в последнее время инженерам разрешалось подрабатывать в сфере бытовых услуг, он дополнительно устроился в ателье по ремонту телевизоров. Дополнительный заработок был невелик, но всё-таки очень его поддерживал уж если не материально, то, во всяком случае, духовно, так как, во-первых, общение с частными лицами расширяло его общий кругозор и жизненный опыт, а во-вторых, он получал истинное удовольствие от самого процесса работы, от поиска неизвестного и восстановления нормального ритма аппаратуры. Он работал самоотверженно, как врач, за считанные минуты возвращающий безнадёжного пациента к жизни.

Но подрабатывал он по вечерам, а в основное рабочее время давал план и пробовал вводить новшества.

Сергей сидел на своём обычном рабочем месте, склонившись над столом, когда к нему подошел начальник цеха Пётр Иванович Рыкунов и поинтересовался:

– Чем занимаемся?

– Хочу подать рационализацию. Я произвёл некоторые расчёты и пришел к выводу, что весь этот блок с массой деталей, – он указал на чертёж, лежащий перед ним, – можно заменить одной крошечной микросхемой. Это позволит при монтаже повысить производительность труда, сократить расход ценных металлов, ускорить срок изготовления. Но самое главное – конструкция упрощается, облегчается и удешевляется.

Косматые брови Петра Ивановича, напоминавшие заросли декоративного кустарника, в приятном удивлении слегка сместились кверху и он довольно протянул:

– Да ты малый с головой. Человека ценят не за те идеи, которые приходят ему в голову, а за те, которые он осуществляет. Подавай рационализацию, это нашему цеху плюс. Не забудь только включить меня, Крабова, Стронкина, Вилкина и Торпедова.

Если молодой специалист новой микросхемой приятно удивил начальника, то тот перечислением целого ряда фамилий малоизвестных ему людей, наоборот, даже озадачил мастера. Но ввиду того, что он принадлежал к числу людей сдержанных, а в глазах его постоянно мерцала мрачноватая самоуглублённость, мимика лица не вполне отразила тех богатейших чувств, которые он испытал в душе по поводу названных лиц, и только прямой вопрос, направленный прямо в лоб Петру Ивановичу, выдал его с головой.

– Какое отношение они имеют к моему предложению?

– Эхе-хе, – наигранно сочувствующе проговорил Рыкунов. – Молод ты еще, ничего в производственных отношениях не понимаешь. Меня ты обязан включать в любую рационализацию, так как я – начальник, а следовательно, – человек, способствующий продвижению твоего предложения по всем инстанциям. А я ведь могу и зарубить его, вот не подпишу, и куда ты денешься? Кто поверит, что ты умнее меня?

– Вы хотите сказать, что вы – та бюрократическая инстанция, которая всякое начинание способна зарезать на корню? – мрачно уточнил Сергей.

– Не бюрократическая, а поддерживающая или отвергающая, то есть – оценивающая. Но если ты считаешься со мной, как, к примеру, с лицом консультирующим тебя и руководящим твоею работой, то я – не бюрократическое препятствие, как ты сказал, а лицо, сугубо заинтересованное, чтобы твою идею субсидировали материально. Таким образом, мы оба становимся соучастниками или на современном языке – соавторами: я разделяю твою идею, а ты – вознаграждение за неё.

– А при чём здесь Крабов? Он целыми днями торчит в цехе и ничего не делает. Какое отношение имеет он к моей работе?

– Ты прямо как с неба свалился, тебе всё по пальцам объясняй, – рассердился Рыкунов. – Крабов – из бывших начальников, а следовательно, и он косвенно причастен к твоей работе как авторитетное лицо. Стоит ему выразить своё недоверие или несогласие, и твоя рацуха накроется. Пойми – кому на заводе больше доверия – тебе, проработавшему без году неделя, или ему – с двадцатилетним стажем?

– Вот именно, кроме стажа, он ничего не имеет, – заметил мрачно молодой мастер, упорно сопротивляющийся против бюрократов и паразитов, цепляющихся к его идее и работе, и не способных ни на то, ни на другое.

– Не подкусывай, – назидательно заявил Рыкунов. – Начнешь возражать, все твои рационализаторские предложения будут вон там, – он указал толстым пальцем на урну. – Ты пока ноль без палочки. На твоё предложение никто и смотреть не станет. В твоих же интересах – чем больше авторитетных лиц подпишется под ним, тем быстрее его рассмотрят и быстрее оформят.

После работы, направляясь в телеателье, Сергей раздумывал над словами начальника, в душе его продолжали тесниться сомнения, сознание тяготил факт, что к его работе пытаются примазаться люди, по существу своему ограниченные, никчемные, не способные на творческую мысль, но самое главное – сознание бастовало против паразитизма. Молодой мастер никак не находил ответа на ряд наивных вопросов: если ему пришла в голову идея, которую он оформил теоретически, работая над ней в течение трёх месяцев, то почему деньги за неё должны получать другие? Стоит ли отдавать рационализацию на рассмотрение? А если не подавать, то куда запрятать творческую мысль, бьющую в нём ключом? Или попробовать подать одному, без соавторов, посмотреть на реакцию начальника и авторитетных лиц?

Пока в голове теснились подобные вопросы, ноги привели его в телеателье.

Приёмщица, как обычно в этот час, ужинала на рабочем месте за стеклянным окошком, хорошо помня, что приём пищи в строго определённые часы улучшает пищеварение и увеличивает аппетит. Даже извержение вулкана не могло бы заставить её отказаться от подобной привычки и, убегая от лавы, она бы не преминула сначала подогреть на ней котлеты, а потом, уже на бегу, пообедать ими.

Поэтому, когда молодой мастер вежливо осведомился:

– Наталья Анатольевна, мне сколько сегодня заказов? – она, не прерывая ужина, покопалась в бумагах и сообщила:

– Только четыре.

Захватив адреса, он зашёл в ремонтный зал, заваленный телевизорами, ждущими, когда к ним притронутся врачующие руки мастеров. Возле двух из них возились Пичугин и Абреков, старые кадры, люди с большим стажем работы, опытные волокитчики и вымогатели, до тонкости понимающие нужды клиента и с большим искусством очищающие их карманы.

То ли оттого, что они были поглощены делом, то ли оттого, что туфли у Сергея имели мягкую пористую подошву, но он приблизился к ним незамеченным и, остановившись чуть позади, имел возможность пронаблюдать за виртуозной работой мастеров высшего порядка. Здесь надо отметить, что и начинающий молодой инженер не был профаном или слепцом в силу своей малограмотности, позволяющей не разбираться в смысле происходящего, наоборот – только собственные довольно высокие знания позволили ему понять тончайшую игру виртуоза. С большим интересом наблюдал он, как творит опытный мастер. А работал он с песней без слов, мурлыча лёгкий мотивчик двадцатилетней давности, вероятно, то, что осталось в памяти от любимой песни его молодости. Казалось, трудностей для него не существовало, всё было знакомо, ясно, пальцы привычно что-то паяли, что-то подкручивали, меняли, бегая по деталям, как по клавишам пианино. И тут Сергей не мог не заметить, как Пичугин вынул из нового телевизора лампу, проверил её и, напевая, вставил в старый телевизор, а из старого – в новый. В марках телевизоров, а тем более в их возрасте молодой мастер хорошо разбирался, поэтому подобная замена показалась ему подозрительной и, не выдержав, он полюбопытствовал: