Эта история произошла в то замечательное время, когда батон белого хлеба стоил двадцать пять копеек, за бутылку «Московской» платили два рубля восемьдесят семь копеек, а красную и черную икру можно было увидеть только на экране, в любимом всеми фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Но жизнь протекала стабильно, без потрясений, и народ вдохновенно трудился над построением самого справедливого в мире общества. Поэтому мы не стали ничего менять ни в расценках, ни в человеческих отношениях, а оставили всё так, как было.

Возле двери квартиры номер семнадцать на лестничной площадке собралась толпа любопытных. За солидным полотном, обитым коричневым дерматином с золотистыми заклёпками, раздавался совершенно не солидный шум, умаляющий его достоинство. Мало сказать «шум», из-за коричневого дерматина доносилась богатейшая гамма звуков – от женского повизгивания, вскриков, переходящих в раздирающие вопли, до лязганья какого-то металлического предмета, очевидно, сковороды, о что-то твёрдое, возможно, чью-то голову. К ним периодически примешивались глухие удары, вызывающие ассоциацию падения тяжёлых тел на пол. Всё это происходило на фоне беспрерывно гудящего баса, очень напоминавшего по тональности гудок парохода, который включили и забыли выключить. Басу изредка вторил баритон, но как-то неуверенно, затравлено, чувствовалось, что он принадлежит человеку, которому наступают уж если не на горло, то на пятки – это уж точно. Несколько раз слаженное трио прерывалось громкими ударами твёрдых предметов о дверь. Сначала слышался удар, треск затем что-то осыпалось мелкими брызгами у порога.

– Ваза из чешского хрусталя. А это – пепельница из богемского стекла, – по звуку разбиваемого предмета определяла какая-то дородная дама в домашнем халате, как музыкант по первым тактам определяет музыкальное произведение.

– Как вы узнаёте? – полюбопытствовал мужчина рядом. Дама в халате с достоинством повела бровью:

– Я прекрасно знаю все их вещи.

– Бедняга, не хотела бы я оказаться на его месте, – пожалела баритон худая особа, соболезнующе схватившись за впалую щёку, как будто только что получила по ней хорошую затрещину.

Шум переместился к самой двери, после чего она распахнулась настежь – толпа отпрянула в сторону, освободив проход на лестницу весьма кстати. Вылетевший из квартиры молодой человек устремился вниз по ступеням с необычайным проворством. Одной рукой он держался за глаз, в другой зажимал чёрный «димпломат».

Следом выскочил толстяк с галстуком, болтающимся на спине; и всклоченными волосами и, сбросив вниз шарф и шляпу, пробасил вдогонку, не обращая внимания на толпу, жадно ловящую каждое его слово:

– Если вы действительно мастер, прошу после семи вечера, а в моё отсутствие – не позволю.

Молодой человек, закутав шею и подбородок шарфом, уткнув нос в воротник синей спортивной курточки и, надвинув шляпу на глаза, быстро зашагал по улице. Ветер мёл навстречу пыль, норовя сорвать с головы шляпу и открыть лицо, но этого ему не удавалось, шляпа сидела плотно, а незнакомец шагал крепко, размашисто. Вновь он остановился на улице Серебрякова перед квартирой с номером двадцать, и, позвонив, бросил давно заученную фразу:

– Мастера вызывали?

Старик, открывший дверь, не успел ещё ничего ответить, как он шагнул через порог внутрь, оттеснив хозяина назад, и сразу же стал раздеваться, повесив на торчащий на стене гвоздь курточку, шарф и шляпу.

Пока он раздевался, старик посматривал на него подозрительно, потом с сомнением переспросил:

– Ты и вправду мастер?

– А кто же? – недовольно ответил молодой человек, проходя в гостиную, где на столе в углу стоял телевизор.

Ответ не убедил хозяина, и он продолжал исподлобья сверлить гостя недоверчивым взглядом.

– И исправлять поломки, значит, способен?

– Через двадцать минут будете смотреть концерт, – убедительно заявил молодой человек, берясь за телевизор.

На какое-то время наступила тишина, мастер погрузился в работу, что-то проверял, переключал, подкручивал.

Старик вышел на кухню и, вернувшись с молотком в руках, уселся на табуретку, не спуская подозрительного взгляда с гостя.

Закончив ремонт, тот проверил видимость, экран показывал достаточно чётко, звук был чистым, ясным.

– Нормально. А вы не верили, – повернулся он к хозяину и попросил: – Дайте-ка сюда молоток.

– Зачем это? – испугался старик.

– Табуретку подобью, а то сидите на ней – шатаетесь, как петух на насесте.

– Сам забью, когда уйдешь.

– Как хотите, мне на ней не сидеть. Хотел как лучше.

Мастер вынул из «дипломата» большую отвертку, посмотрел на неё приценивающим взглядом, что-то соображая про себя, но до него донёсся голос старика.

– Ты мне это брось-ка. Я ведь и милицию могу вызвать, – он боязливо покосился на отвертку. – У меня вон – телефон рядом, и голос звонкий. Ты не смотри, что старый – как закричу, в другом квартале услышат.

– Вы чего, дедуля, такой нервный? – мастер приставил к телевизору заднюю крышку и прикрутил отвёрткой.

– Будешь тут нервный, коли с такими физиономиями начнут приходить, – пробурчал дед.

– С какими это? – на лице подозреваемого отразилось неподдельное удивление.

– Взгляни на себя, вон зеркало, – указал старик на прихожую, где висело небольшое круглое зеркало.

Когда молодой человек увидел собственное отражение, то присвистнул:

– Вот это да! А я и не знал.

Старик, внимательно наблюдая за ним сбоку, недоверчиво спросил:

– Что, и вправду не знал?

– Откуда ж. Утром выходил нормальный, а больше в зеркало не заглядывал.

– Где ж это так тебя?

– Производственная травма.

– Током трахнуло, что ли?

– Почти что. Придётся замаскироваться, а то ведь в дом не впустят. Правильно я говорю?

Он вынул из нагрудного кармана зеркальные очки и надел на глаза, прикрыв синяк.

– Конечно.

– Удивляюсь, как это вы меня впустили.

– Растерялся. Не успел дверь захлопнуть, а ты уж и вошёл.

– Пластырь есть?

– Сейчас найду.

Перед следующей клиенткой мастер предстал во вполне приличном виде: в тёмных очках и с пластырем на щеке. Такой вид не только не испугал женщину, но наоборот, даже привлёк особое внимание. Это была холёная домохозяйка, пышная и скучающая без общества и без мужа-начальника, задержавшегося на очередном заседании.

– Проходите, пожалуйста. Очень рада. Как вы быстро отреагировали, а то пока вызовешь – неделю приходится ждать, да потом месяц ремонтируют. Вы, наверно не очень давно работаете?

– Да.

– Оно и видно. Новенькие всегда всё быстро делают, а старые, у которых опыта больше, и делать, казалось, должны бы всё втрое быстрее – наоборот, втрое затягивают. Я это уже давно заметила, – болтала она, пока мастер раздевался.

– Где телевизор?

– На тумбочке, проходите сюда. Вам помочь?

– Нет, я сам.

Она села здесь же на диване и тоже, как старик, не спускала с него взгляда.

Молодой человек не выдержал и несколько раздражённо с вызовом проговорил:

– Можете не беспокоиться, ничего я у вас не украду.

– А я и не беспокоюсь.

– Так что же вы на моём лбу дырку протёрли?

– Интересно следить за вашей работой. Приятно наблюдать, как добросовестно трудится красивый молодой человек. Мой муж, к примеру, уверяет, что вся молодёжь – бездельники, а я вижу противное…

– Принесите зеркало. У вас есть большое зеркало?

– Да, конечно. А зачем оно вам?

– Буду делать сведение лучей.

Женщина принесла.

– Встаньте сюда перед экраном и держите зеркало вот так, – он показал – как, а сам, машинально сняв очки и засунув в карман, так как тёмные стёкла мешали видеть изображение, встал за телевизор и, что-то подкручивая сзади, начал наблюдать за изменениями полосок на таблице настройки.