Этот варвар цивилизовал свою Россию, строил города, а сам в них жить не хотел, бил жену кнутом и даровал женщине изрядную свободу; жизнь его для государства была великой, богатой и полезной, в частной же сфере — такой, какой могла; но смерть ему выпала красивая, ибо скончался Петр от болезни, простудился, спасая жизнь людям, потерпевшим кораблекрушение, — он, своей рукою отнявший жизнь у столь многих!
СЕМЬ ХОРОШИХ ЛЕТ
DE SJU GODA ÅREN
Перевод H. Федоровой
Мсье Вольтер, камергер Фридриха Великого, обладатель весьма почетного «Pour le Mérite»[7], академик и прочая, ныне уже третий год гостил в Сан-Суси, под Потсдамом. Теперь, в дивный вечерний час, он находился во флигеле, где его поселили, и писал письмо. Ни ветерка, теплынь, и привередливый, вечно зябнущий француз держал окно открытым.
Письмо было наполовину готово и адресовано маркизе, подруге кардинала Флёри[8], которая через переписку с заграницею вела ловкий шпионаж.
«…как известно, все преходяще, — выводило перо, — и изначально было ясно, что долго это не протянется. Я должен сидеть тут ровно этакий учитель, выправляя его скверные стихи, ведь он толком не знает ни немецкого, ни французского. Злобный, как обезьяна, он накропал сатиры на всех правителей Европы, разумеется не предназначенные для печати, но такие гнусные и несправедливые… Однако ж, любезная подруга, в помышлении о предстоящем я заручился списками его памфлетов и, когда он нанесет удар, ударю в ответ. Если б вы знали, что есть Пруссия и чем она может стать! Орлиный очерк — конец одного крыла на Рейне (Юлих-Верг), а конец другого у российской границы. Кое-где на рисунке пока есть пробелы, но, когда он будет завершен, вы увидите, что вся Северная Германия, точно стервятник, грозит трехглавому имперскому орлу Австрии. Франции стоило бы унять свою ненависть к Габсбургу и не идти на компромиссы с Гогенцоллерном, ибо не ведаете вы, что творите!.. Здесь так много говорят о планах, но я не решаюсь все записывать, потому что с ним шутки плохи…»
Из дворца донеслись визгливые звуки флейты, скачущие, переливчатые.
«…Вдобавок эта трекл. флейта! Аккурат сейчас он выводит трели… а стало быть, все мы должны плясать под его дудку! Но еще хуже флейты так называемые фуги, не знаю, можно ли назвать их музыкою (теперь он выдувает двойные ноты, а ему это не больше под стать, чем змею какому-нибудь)… Так вот, вчера здесь был Себастьян Бах, вестимо Великий, вместе с сыном, Филиппом Эмануилом; целый вечер играли фуги так называемые, а оттого пришлось мне лечь в постель и принимать лекарства.
…Что же до планов, то я упомяну некоторые из них в кратких словах. Есть план поделить Австрию между Францией и Пруссией, но он чересчур хитер, чтобы согласиться на это, ибо Австрия до поры до времени нужна ему против французов.
Есть и второй план: поделить Пруссию меж Россией и Австрией; слышал я и о третьем плане: поделить Польшу меж Россией, Пруссией и Австрией. (Флейта умолкла, и благостный покой объемлет Сан-Суси — для меня это место не «Без забот», а «Сто забот», ибо сотни мелких здешних неудобств так и норовят укоротить мою жизнь!) Наш круглый стол, за которым прежде собирались исключительно люди даровитые — Мопертюи, Ламетри, Альгаротти, д’Аржан[9] и вельможи, — теперь сплошь состоит из потсдамских гвардейцев и постепенно превращается в этакую табачную коллегию. Цитен и Дессауец[10] являются в смазных сапожищах и бахвалятся «пятью победами». Третьего дня они совсем расходились, так что всякая разумная беседа поневоле прекратилась, а в конце концов вздумали насмехаться надо мною. И более всего меня рассердило то, что он не скрывал удовольствия… Так или иначе, выходки смазных сапог означают войну… конечно, против Дамы (то бишь Марии Терезии); для другой дамы, российской императрицы Елизаветы, он измыслил иное гадкое прозвище. Это дамский вальс, и он, мерзкий женоненавистник, заделался дамским угодником. Супруга его, Елизавета Кристина, по-прежнему в заточении — в Шёнхаузене…»
В окно просунулась голова, король поздоровался:
— Добрый вечер, сударь. Вы так прилежны.
Точно застигнутый врасплох школяр, который норовит сплутовать, наш письмоводитель покопался в своих бумагах и извлек половинку голландского листа.
— Да, сир, я как раз закончил стихотворное послание китайскому императору Цяньлуну, как бы ответ на его «Похвальное слово Мукдену».
— Китайскому императору! У вас более изысканные знакомства, чем у меня!
— Однако ж у вас есть я, сир!
Эту фразу он произнес с надменной самоиронией, будто желая подтрунить над своим знаменитым тщеславием.
Король принял шутку как должное:
— Да, мсье Вольтер, вы действительно принадлежите к числу наилучших моих знакомцев, но я бы не сказал, что самых изысканных.
— Из-за той истории с Гиршелем?
— Да, гнусная была афера!
— Могу ли я теперь прочитать вам стихи к китайскому императору? Вы позволите, сир?
— А что проку, если я не позволю? Несносный вы человек!
— Так вот:
Reçois mes compliments, charmant roi de la Chine!
[11] — Да ведь он император!
— Верно, это из почтения к вам, сир, вы же только король.
— Только!
— Я продолжаю:
Ton trône est donc placé sur la double colline!
On sait dans l’Occident, que malgré mes travers,
J’ai toujours fort aimé les rois qui font des vers!
[12] — О, благодарю вас, благодарю!
— О toi que sur le trône un feu celeste enflamme,
Dis-moi si ce grand art dont nous sommes épris,
Est aussi difficile à Pékin qu’à Paris.
Ton peuple est-il soumis à cette loi si dure
Qui veut qu’avec six pieds d’une égale mesure,
De deux Alexandrins, côte à côte marchants,
L’un serve pour la rime et l’autre pour le sens?
Si bien que sans rien perdre, en bravant cet usage,
On pourrait retrancher la moitié d’un ouvrage
[13].
— Браво! Превосходно! — перебил король, который почуял шпильку, но сумел сдержаться. — Стало быть, вы полагаете, император все это поймет, притом правильно, именно так, как вам хочется?!
— Коли не поймет, значит, он глупец…
— А коли поймет, так и войну вам объявить может…
— Китай против Вольтера!
— Что же вы тогда предпримете?
— Разобью их, по вашему примеру, моими войсками, конечно!
— А вдруг у императора больше войск, чем у вас?
— Тогда я обращусь в бегство, по вашему примеру, сир… или пусть он обратит меня в бегство, чтобы я сохранил воинскую честь и славу…
Король привык к дерзостям Вольтера и, прощая ему, все же копил обиды.
— Стоит ли сидеть в четырех стенах, сударь, выходите-ка, давайте прогуляемся. Побеседуем по вечерней прохладе, мне надобно так много всего обсудить, внести ясность в мои мысли ради великого дела…
— Сир, я должен сейчас…
— Не медлите, я жду!
Мсье Вольтер в замешательстве насупился, начал прибирать у себя на столе, выдвигал и задвигал ящики и совершенно заканителился. Но король стоял как на часах, не сводя с него глаз.
