Послушник (внимательно слушающий, горячо). Так чего же вы ходите! Ничего так ничего. А то ходят, ищут. Как это нехорошо. Ей-Богу!
Тюха (мельком взглядывает на послушника, упирается взглядом на Савву). Савка!
Савва (раздраженно). Да чего тебе надо, ну?
Тюха не отвечает и прячется за Сперанского, выглядывая из-за спины; в течение дальнейшего он неотступно глядит на Савву, дергает ртом и бровями и иногда обеими руками крепко зажимает рот. Очень мрачен.
Сперанский. Народ очень волнуется, Олимпиада Егоровна. Сломали старые ворота, что на той стороне, к лесу; ворвались. Отец игумен выходил усовещевать. Кричат, ничего разобрать нельзя. Многие в корчах валяются на земле, больные, должно быть. Очень странно, даже совсем необыкновенно!
Липа. Скоро понесут? Надо идти. (Встает.)
Сперанский. Теперь, говорят, скоро. Повозку одну повалили с безруким, с безногим. Лежит на земле и кричит, такой странный.
Послушник. Да нет! Вы сами видели.
По дороге из монастыря идет Кондратий с двумя богомольцами, внимательно его слушающими. Увидев Савву, Кондратий что-то говорит своим спутникам, и те останавливаются.
Савва. Ага! Вот он!
Кондратий (чистый, благообразный, сияющий). Здравствуйте, Олимпиада Егоровна. Здравствуйте и вы, Савва Егорович!
Савва. Здравствуй, здравствуй! Пришел-таки, не побоялся!
Кондратий (спокойно). Чего же мне бояться? Авось не убьете, а если и убьете, так от вашей руки и умереть сладко.
Савва. Какой храбрый! И чистенький какой, смотреть больно. В луже-то не такой лежал, похуже был.
Кондратий (пожимая плечами, с достоинством). Напрасно только вспоминаете: теперь это ни к чему. А вам, Савва Егорович, пора бы вашу злость и оставить. Да!
Савва. Ну?
Кондратий. То-то, что не — ну. Понукали и будет.
Савва. С чудом поздравить можно?
Кондратий. Да, Савва Егорыч, с чудом. (Пристойно плачет, вытираясь платком.) Дал Господь дожить.
Савва (поднимаясь и делая шаг к монаху, внушительно). Ну, ты, того.
Будет именинника разыгрывать. Поиграл — и будет! А то я из тебя именины-то эти повытрясу, слышишь!
Послушник. Савва Егорыч, голубчик, не надо!
Кондратий (слегка отступая). Потише, потише! Мы не в лесу, когда купцов резать можно. Тут и народ близко.
Савва (хмуро). Ну, рассказывай. Пойдем!
Кондратий. Зачем же идти? Я и тут все рассказать могу, — у меня секретов нет. Это у вас секреты, а я весь тут.
Савва. Ты врать тут будешь.
Кондратий (горячо, со слезами). Грех вам, Савва Егорыч, грех. За что обижаете человека? Что в луже видели? Грех вам, нехорошо!
Савва (с недоумением). Да что ты?
Кондратий. В такой день и врать я буду! Олимпиада Егоровна, хоть вы! Боже мой, Боже мой! Ведь нынче Христос воскрес, понимаете вы это?
Прибывает народ. Некоторые мельком оглядываются на группу с двумя монахами и, обертываясь, проходят.
Липа (взволнованно). Отец Кондратий…
Кондратий (бьет себя в грудь). Понимаете ли вы это? Э-эх! Жил всю жизнь, как мерзавец, и за что только Бог привел! Олимпиада Егоровна, понимаете вы это? Понимаете вы это? а!
Савва (в тяжелом недоумении). Говори толком! Будет хныкать.
Кондратий (машет рукой). Я на вас не сержусь. Вы что…
Савва. Говори толком!
Кондратий. Я Олимпиаде Егоровне расскажу, не вам. Знали вы меня, Олимпиада Егоровна, за пьяницу, за беспутного человека, — теперь послушайте. И вы (к Сперанскому) послушайте, молодой человек, вам это будет полезно: как Бог невидимо направляет.
Липа. Я вижу, отец Кондратий. Простите вы меня.
Кондратий. Бог простит, а я что!.. Так вот, Олимпиада Егоровна, ослушался я вашего совета и пошел к отцу игумену с этой самой адской машинкой. Воистину — адская! И рассказал я ему все как на духу, чистосердечно.
Сперанский (догадываясь). Так это… Какое странное событие…
Послушник (тихо). Ну, молчите же вы, ну вам-то что?
Кондратий. Да-с. Отец игумен даже пополовели. «Ах, ты, говорят, да ты знаешь, с кем ты дело-то имел?» — «Знаю», говорю, а сам трясусь. Ну, собрали они братию, посоветовались келейно и говорят мне: вот что, говорят, Кондратий, — избрал тебя Господь орудием Своей святой воли. Да. (Плачет.) Избрал тебя Господь орудием…
Липа. Ну-ну!
Кондратий. Да-с. Ступай ты, говорят, и положи машинку, как приказано, и заведи ее… Как следует! Пусть дьявольский-то помысел так весь и совершится, полностью. А мы с братией, говорят, пойдем да с тихим пением икону-то и вынесем. И вынесем. Вот дьявол в дураках и останется.
Савва. Ага!
Липа (удивленно). Постойте, отец Кондратий… Как же это?
Савва хохочет.
Кондратий. Погодите, Олимпиада Егоровна. А как, говорят, дьявольский помысел совершится, — мы ее, честную, назад поставим. Да-с. Ну и что тут делалось, как мы ее выносили, уже этого я рассказать вам не могу. Рыдает братия, петь никто не может. Горят это свечечки… мало-мало. А уж как вынесли мы ее в притвор, да как подумали, да как вспомнили… кто на ее святом месте… Лежим ниц округ иконы да горько-прегорько рыдаем — от жалости, от сокрушения: родной ты наш, сокровище ты наше, смилосердуйся над нами, вернись ты на свое место!
Липа плачет; послушник вытирает кулаком глаза.
Кондратий. А как трабабахнуло, как пошел по всей обители дым серный, дышать невозможно. (Шепотом.) И тут многие в дыму его увидели и от ужаса лишились чувств. Страшное дело! А уж как назад мы его понесли, да все без уговору «Христос воскресе» запели, — так что это такое было!
Савва. Ты слышишь, Липа?.. Да что с вами? Чего вы плачете все?
Послушник. Да жалко же очень, Савва Егорыч.
Савва. Да ведь вас же обманули! Или вы лжете все — слезами лжете?
Кондратий пренебрежительно машет рукой.
Липа (качая головой, плача). Нет, Савва… Ты этого не понимаешь. Господи, Господи!..
Кондратий. В вас Бога нет, оттого вы и не понимаете. У вас мысли одни, да гордость, да злость, оттого вы и не понимаете. Эх, Савва Егорыч, Савва Егорыч, хотели вы и меня погубить, а я вам скажу по-христиански: лучше бы на свет не рождались!
Савва. Да что ты говоришь! Что я, ослеп, что ли!
Кондратий (машет рукой, отворачивается). Кричите себе!
Послушник. Савва Егорыч, не надо кричать, не надо! Вон народ… они уж оглядываться начали.
Савва (кладет руку на плечо Кондратия, тихо). Послушай, я понимаю… Конечно, при людях… Но ты ведь понимаешь, Кондратий, ты ведь умный человек, очень умный, что это чепуха. Подумай, брат, подумай. Ведь икону вынесли — какое же тут чудо?
Кондратий (сбрасывая руку, качает головой, громко). Не понимаете? Так-таки и не понимаете, а?
Савва (шепотом). Послушай, вспомни, что мы говорили…
Кондратий (громко). Нам шептаться с вами не о чем. А вы думаете, как чудо бывает? Эх, вы! Вот вы тоже человек умный, а простой вещи сообразить не можете: все ведь вы сделали, а? Все: и машинку мне дали, и взрыв был. Все. А икона-то цела! Цела, я говорю, икона-то? Вот вы через это перескочите с вашим умом-то!
Липа (озираясь, возбужденно). Как это просто. Как это страшно. И я… И моими руками… Господи! (Падает на колени, устремив взоры в небо.)
Савва (дико смотрит на все, потом на Кондратия). Ну!
Кондратий (отступая, со страхом). Чего уставился?
Савва (кричит). Какой ты… дурак!
