Литмир - Электронная Библиотека

А это кто у нас такой, сам-третей? Прячется в кустах. Да так прячется, что не увидит его разве что слепой. Или эти два придурка, краснокожие с подсветкой. То есть один из них как раз не придурок, тот, что поменьше.

Потому что и видит, и понимает. И проскакивает между ними нечто вроде молнии. А большой придурок — ни-ни. Ослеп и оглох. Только губами шевелит неслышно. И садится под дубок. Отдохнуть от трудов праведных. И от собственной глупости.

Так, рассмотримте болотника попристальней. Вполне приятно сложенный молодой человек. Но шерсть у него вовсе не черная, как описывали очевидцы. А белая, как будто седая. И кожа — не темная, а наоборот, светлая. Куда светлее, чем у наших краснокожих братьев. Из которых на сцене остался теперь только один. Сидит под деревом и гладит грибы по головкам. Сцена, достойная кисти Грюневальда. Св. Франциск Ассизский разговаривает с птицами. Только грибы — они ведь тоже не такие. Нет, не те грибы я перед собою видел, ребята. Совсем не те. Мои были поддубники. Красно-коричневые такие грибочки. А эти — зеленые с прожелтью. Нет, не в тех химикатах они пленку замачивали. Но — крупный план. Болотник. Смотрит пристально. Прямо в глаза. Вам никто не говорил, что у вас очень выразительный взгляд? Вы много страдали? Стоп-стоп-стоп. Что еще за коловращение в природе? Что за изгибание стволов и взбудораживанье вод? И почему, смятением охваченный, спешит народ укрыться по домам? А придурок под деревом — гляньте, гляньте, господа! — придурок-то валится на бок. Уснул, уснул, мерзавец, на посту. Разжаловать в рядовые пожарники. И сходятся, и сходятся к нему со всех сторон такие же седые шерстью великаны обезьяньей наружности. Ну да, как же, снежные люди. А цвет у них — для маскировки. Просто зима давно прошла, а они как раз проснулись. И не успели переодеться из маскхалатов в привычный камуфляж горилльего спецназа.

Вот так, значит, они меня и завалили. Ничего себе техника снятия часового. На расстоянии и совершенно бесшумно. И проснулись караульные под треск догорающего штаба. Гипнотические способности. Причем, очевидно, врожденные на видовом уровне. Либо воспитываются. Не зря ведь говорят про умение «отводить глаза». Поэтому их никто нигде и не замечает. А замечают, очевидно, только больных, увечных, несовершеннолетних и тому подобных маргиналов. Которые слишком заняты собой и не успевают вовремя спохватиться. А спохватится — и нет его. Исчез. Только что видели. И фотоаппарат приготовили. И даже на мушку взяли. А он раз — и растворился. И снимать некого. Потому и не снимают. А зря. Фотоаппарату они вряд ли глаза отводить научились. Потому и большая часть существующих кадров снята по чистой случайности. Улыбающийся турист на фоне леса, а за плечом у него — такая же вот образина. Которой не было, ну точно не было, когда снимали кадр. А это просто любопытный болотник решил посмотреть, чего это они там все напряглись и застыли. Эти самые, краснорожие с инфракрасным подогревом.

Так, так, так. Это еще что такое? Ни черта не понятно. Был нормальный фильм, а это что за кинохулиганство? Вода, молния, какие-то рыбы, глаза — причем глаза болотника, потом рука, тоже болотникова, в седой шерсти, дерево, снова рыбы, странные какие-то, ни разу таких не видел. Цветок, опять глаза, обезьяна падает навзничь. Ирина, батюшки-светы, Ирина, тоже себя ни за что не узнала бы в переводе на йетину систему виденья. И ручкой машет. Я. Андрей. Лодка. Вода, молния, рыбы, глаза, рука, дерево… Э! Э! Вы это уже показывали! Я это все уже видел. Ладно, досмотрим до конца. Сейчас Ирина, машет рукой. Теперь я, теперь Андрей и лодка. Дальше — что?

Вода, молния, рыбы, глаза… Все ясно, по третьему кругу. Механика на мыло! Простите, может быть, я и не ас кинопроката, но, по-моему, у вас замкнуло аппарат. Стоп, стоп, что такое? Почему опять гаснет свет? Я не хочу обратно в темноту! Давайте поговорим по-человечески! Объясните же мне, наконец, что тут у вас происходит! Эй, кто-нибудь…

Глава 5

30 июня 1999 года. Саратов. 08.02.

Саратов встретил их тихой утренней, по-июньски свежей погодой. Ночью прошел дождь, и вокзальные перроны были вымыты, как будто город специально готовился к встрече, и к привычным железнодорожным запахам — угля, масла, металла и шпальной пропитки — прибавился запах свежести и прибитой пыли.

В светло-голубом, еще неуспевшем окончательно проснуться небе неслись последние лоскутья грозовых облаков, а чуть ниже носились с пронзительным, на свист похожим визгом стрижи. И даже голос вокзального диктора казался в промытом дождем воздухе не таким металлическим и как-то по-домашнему уютным.

Ларькин при самой активной помощи Ирины выгрузил на перрон немалую гору багажа, раскивался с проводницей и подозвал носильщика. На автостоянке, где, как и было договорено (Борисов, по словам Виталия, должен был созвониться с Саратовом через два часа после их отъезда и договориться о том, чтобы их обеспечили жильем, транспортом и — по необходимости — всем прочим, что понадобится), их ждал местный фээсбэшный «уазик», старенький, но вполне поместительный и ходовой. Ключ и документы на машину были у дежурного по автостоянке. Перекидав вещи в кузов, Ларькин сел на водительское место и жестом пригласил Ирину не задерживаться.

— Успеешь еще наглядеться на малую родину. Нам на Валовую — как ехать, знаешь?

— Конечно, знаю.

— Вот адрес, — Ларькин протянул ей аккуратно свернутый листок бумаги. — Веди, абориген.

Город сильно изменился, стал как-то светлее, чище, праздничней. Этакая добротная купеческая провинциальность выглянула из-под стереотипной маски советского областного центра. Конечно, Московская, по которой они с ветерком — насколько позволяли возможности «уазика» и не слишком активное утреннее уличное движение — пролетели почти до самой Волги, Московская это все-таки самый центр. На окраинах наверняка все по-прежнему. Но, слава Богу, хоть центр преобразили, подумала Ирина.

Квартиру им устроили в новом девятиэтажном доме на Соляной — в пяти минутах ходьбы от набережной и в двух минутах, если на машине, от въезда на Новый мост — на ту сторону Волги, где стоял город Энгельс, бывший в стародавние времена заволжской Покровской слободой губернского Саратова. Квартира была просторная, трехкомнатная, лучше не придумаешь для такого вот, на двоих, выездного варианта — две спальни и рабочая комната. Холодильник был уже заполнен штатным набором, включая успевший за ночь остыть до близкого к ледяному состояния штоф осталковской «Стольной». Ирина отметила для себя, что у майора Борисова, судя по всему, есть некоторый авторитет и вес не только в пределах Московской окружной дороги — невзирая на не слишком видный чин. Надо же, один звонок, и меньше чем за сутки — такая роскошь. Безо всякого видимого присутствия местных товарищей. Машина — пожалуйте вам машину. Хата — никаких проблем. В рабочей комнате был даже компьютер, но Ларькину от него потребовался только модем — и еще бесперебойник, чтобы зря не жечь батарею привезенного с собой ноутбука. Он сразу же подсоединился и отправил весточку шефу — добрались нормально, устроились, приступаем. Сообщение ушло чистым, но Ирина успела заметить, что шифровальная программа на ларькинском чемоданчике стоит, и какая-то своя, она такой до сей поры не видела. Наверняка Илюша разработал, для внутреннего, так сказать, пользования. Они позавтракали, чем бог в лице заботливых и невидимых духов места им послал, и сели в удобных обитых темным велюром креслах, в гостиной. Покурили. Потом перешли к делу.

Прежде чем начать разговор, Ларькин вынул из сумки небольшой прибор с выдвижной лепестковой антенной, неслышно нажал пару кнопок и поднял палец вверх. Ирина заинтересованно за ним наблюдала. Ларькин встал и молча указал на висевшую на стене картинку, лубочный зимний пейзаж с избушкой, которой весьма к лицу пришлись бы курьи ноги. Впрочем, избушка настолько самозабвенно утопала в снегу, что вполне можно было представить эти самые ноги, длинные, голенастые и синие от холода, скребущие коготками во глубине замерзших вод.

19
{"b":"179920","o":1}