— А потому, девочка, что мне была нужна хаза. Хорошая хаза, где меня никто и никогда не станет искать. И слава Богу, что к этой хазе в придачу полагалась ты, а не какая-нибудь сучка. Ты классная баба, Иришка. И в постели — просто ураган. Но с ребенком ты мне на хрен не нужна, ясно? И если хочешь, чтобы я время от времени к тебе теперь, к бездомной-бесквартирной наведывался — просто так, по старой памяти, по дружбе, потому что мне с тобой тоже было очень хорошо, — то ты избавишься от этой маленькой проблемы, пока она не переросла в большую. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше. Раз в месяц на три дня квартиру я устрою. Но — только так, Иришка, поняла? Только так, и никак иначе.

Ирина встала и молча вышла из ресторана. Олег за ней не пошел.

28 июня 1999 года. Москва.

Через два дня Ирина со всеми была уже на «ты» — кроме Борисова, естественно. Большаков оказался и впрямь изрядным стервецом, причем стервецом умным, не злопамятным и готовым идти на уступки — не потому что перед ним дама, слабый пол, волос долог, да ум короток. А по той простой причине, что прикалывался он исключительно для собственного удовольствия. А если в пределах слышимости оказался кто-то еще, кто способен оценить юмор, — что ж, тем лучше Прикол не был для него элементарным средством самоутверждения за счет самооценки ближнего. Прикол был жизненной позицией, и это радовало Ирину, поскольку выдавало родственную душу.

Доставалось от него всем — и Ирине, и Ларькину, и Ренату, и даже шефу, и все, похоже, успели к этой его стервозной манере притерпеться, и если отбрехивались, то больше для порядка, чтобы совсем не зарывался: потому что, во-первых, все разно паршивца не переделаешь, пороть поздно, убивать вроде рано, а во-вторых, так проще — нагнулся, просвистело. А свяжешься — себе же дороже и выйдет.

Ларькин бывал порой грубоват, но не из хамства, а скорее по природе, которая, как телосложение, досталась от родителей и коррекции не подлежит. Будучи к тому же усугублена медицинским образованием. Поэтому юморок у него проскакивал все больше черный, а по шершавости и прямолинейности приближался порою к солдатскому. Но зато бывали и отдельные перлы, смешные сами по себе, безо всякого дежурного умствования, по сравнению с которыми блекли даже стильные Илюшины приколы. И если первый специализировался на приколе «на случай», на верчении так и сяк словами, на каламбурах и на «зазорах» между разными смыслами схожих по звучанию слов, то второй был от природы рассказчик — когда находило, конечно. А находило на него, по правде говоря, не слишком часто — по крайней мере, Ирине так показалось.

Весь первый день ушел на то, чтоб ознакомиться с распорядком жизни ГРАСа, с многочисленными прибамбасами занимаемого командой особнячка и со спецификой будущей службы. Насчет последнего ничего конкретного Ирина не узнала, хотя разговоров было много, и вообще у нее сложилось впечатление, что ее весь день старательно передавали из рук в руки, по кругу, и водили ее так же, кругами, вокруг и около, чтобы она, не дай Бог, ничего лишнего ненароком не узнала и не подсмотрела. Были какие-то «дела», уже проведенные командой за полтора года существования. Была «мусорная куча» — один из большаковских компьютеров, куда заносилась вся мало-мальски проходящая по «аномальному» профилю группы информация и откуда в свободное от конкретных и срочно надобных начальству дел вынималась очередная фишка, чтобы покрутить ее, повертеть и подумать, к чему бы это. И у Ирины возникли серьезные опасения, что именно здесь и будет ее рабочее место. Структурная лингвистика в качестве специальности по университетскому диплому, несколько иностранных языков (информация, кстати, была там, судя по всему, на всех человеческих и нечеловеческих языках, включая мапаялам и суахили), методы сбора и обработки информации — контентанализ и прочее — в качестве специализации в школе ФСБ: а зачем еще подобная команда пошлет в верха запрос на такого как она специалиста. А то, что был запрос, причем давно, Ирина поняла в первый же день. Причем никто ей об этом не говорил. Сама поняла. Контентанализ.

На второй день, прямо с утра ее вызвал Борисов и объявил, что завтра группа в составе двух человек: капитана Ларькина и лейтенанта Рубцовой — отправляется в двухнедельную оперативную командировку. Старший группы — естественно, капитан Ларькин. Что, куда и зачем — узнавать у него, поскольку сам Борисов в данный момент очень занят.

Ларькин тоже, судя по всему, был в данный момент очень занят, но отвел Ирину к Ренату и велел получить по списку целый арсенал различной звукозаписывающей, оптической и видео-фотоаппаратуры, а заодно в ударном темпе научиться всем этим пользоваться, если Ирина еще не умеет. Если что непонятно — спросить у Рената. К вечеру все собрать и упаковать, выезд завтра в час дня, из конторы. В итоге Ирина просидела у Рената в каптерке до поздней ночи, разбираясь с линзами, затворами, объективами, телевиками, системами перемотки, наведения-наблюдения, ночного виденья и черт знает какими еще системами. Ренат оказался человеком на удивление обстоятельным и безотказным, и откровенно, почти по-детски радовался, когда совершенно непроходимая на первый взгляд приспособа делалась для Ирины мало-помалу — и под его чутким руководством — понятной и удобной.

Домой она добралась уже за полночь, наскоро побросала вещи в сумку — на завтра — и без задних ног завалилась спать. И всю ночь ей снились какие-то видеокамеры, которые почему-то нужно было разбирать и собирать на время, как автомат Калашникова. Причем разбирать их и собирать нужно было непременно под водой, в маске и в ластах, время от времени выныривая, чтобы глотнуть воздуха. И пока Ирина выныривала, собранные детали сами собой рассыпались, терялись какие-то винтики-шпунтики, и она катастрофически не укладывалась в норматив. Зато потом, уже под утро, она плавала с собранной наконец камерой по подводным джунглям, где высились невероятных размеров — метров, наверное, по сорок в высоту — мерно покачивающиеся столбы водорослей, и проблема дыхания ее больше не беспокоила; Ирина все пыталась поймать в объектив некое постоянно ускользающее от нее между живыми колоннами существо, не то рыбу, не то кальмара, не то такого же как она двоякодышащего антропоида. В ушах звучали странные шумы, обрывки смутных фраз, слитный ровный гул, как от многоголосого хора, поющего на одной и той же ноте, и было немного тревожно, но страха не было, и нервозность прошла, и появилось ожидание встречи — с чем-то неизвестным, могучим, довольно опасным, но почему-то настроенным к ней, к Ирине, благожелательно и ровно, все откладывающего по непонятной причине самый миг свидания.

Проснулась она в прекрасном расположении духа и почти сразу же, успев только встать и одеться, позвонила Леснику. У них была договоренность: не только в случае получения любой сколь-нибудь значимой информации, но и в случае любой непредвиденной перемены обстоятельств она тут же выходит с ним на связь. Лесник взял трубку сразу, как будто дежурил у аппарата в ожидании ее звонка.

— Иван? Это Ольга. Срочная встреча.

— Лады. Через час, метро «Кропоткинская», у первого вагона к центру.

Что означало — минус две станции, то есть на «Фрунзенской», через сорок пять минут, и вагон последний. В том, что телефон не прослушивается, она была уверена почти на сто процентов. Почти. Но если бы и на все сто — это ничего бы не изменило. Договариваться между собой о встрече вслух прямым текстом, тем более по телефону, Лесник отучил их раз и навсегда. Кодов существовало несколько — в зависимости от места, времени и обстоятельств встречи. И все было понятно само собой. Лесника звали отнюдь не Иваном, как и она, естественно, была не Ольга. Она могла назваться любым двусложным женским именем, начинающимся на гласную. Если он звонил ей — тоже были свои правила.

Ирина глотнула кофе, подхватила сумку и выскочила из дома. Через сорок пять минут она вышла из последней двери последнего вагона поезда на «Фрунзенской», заметила краем глаза Лесника, стоявшего у стены двумя вагонами дальше, и тут же, ни даже взглядом на него не среагировав, пошла вдоль поезда, свернула налево, вышла к противоположному перрону, прыгнула в открывшуюся перед ней дверь встречного поезда, прошла в конец вагона и только тут обернулась. Лесник вошел в другую, ближнюю дверь, и стоял теперь прямо перед ней. Случайная встреча в случайном месте. Как и положено.