Окошко в комнате было одно, очень большое, без форточек. За окном был широкий подоконник, а внизу — сирень и мусорные баки. И — если выглянуть чуть дальше — вид на липовую аллею, уходящую на северо-восток, к Воробьевым горам.

Но это была своя, своя комната — на пять ближайших лет, если не произойдет никаких неожиданностей. И хозяйка здесь отныне была только одна — Ирина Рубцова, семнадцати лет, студентка первого курса инъяза. Это была редкая удача, но Ирина пока не успела еще этого осознать — слишком быстро все случилось.

Она распаковала чемодан, рассовала по полочкам-плечикам вещи, сунула в сумочку паспорт, кошелек и банковскую книжку и посмотрела на часы. Если поторопиться, то можно успеть и деньги снять, и пробежаться по магазинам.

26 июня 1999 г. Москва. 22.15.

Место действия: Москва, двухэтажный особняк в Хлебниковом переулке, служебный кабинет Ю. Н. Борисова.

Время действия: начало — 26 июня 1999 года, 22 часа 15 минут по московскому времени; окончание — 26 июля 1999 года, 22 часа 38 минут по московскому времени.

Действующие лица: Борисов, Юрий Николаевич, 44 года, майор ФСБ, начальник особого отдела Группа по Расследованию Аномальных Ситуаций (сокращенно — ГРАС); Ларькин, Виталий Юрьевич, 31 год, капитан ФСБ, заместитель начальника вышеуказанной структуры ФСБ.

Тема беседы: Ирина Рубцова, лейтенант ФСБ, стажер, назначена в ГРАС с 26 июня 1999 года.

Борисов: Заходи, заходи. Располагайся. Чай будешь? Я все равно уже поставил.

Ларькин: Нет, наверное, нет. Набулькался за сегодня чаю-кофею. Хотя — давайте за компанию.

Борисов выдергивает из розетки вилку закипевшего чайника. Заваривает — прямо в стаканах — чай. (Звук падения в стаканы сублимированных чайных листьев, потом — звук льющейся кипящей воды.) Сам он пьет чай без сахара, для Ларькина же достает из ящика стола и пододвигает поближе пачку «пиленого». (Звук трения картонной коробки о стол.) Ларькин пьет вприкуску.

Борисов: Ну, как она?

Ларькин: Нормальная, в общем, баба. С интеллектом — полный порядок. Со стервозностью тоже. Где сядешь, там и слезешь. Не курит. Выпивает, похоже — в пределах разумного. Про университет говорит охотно, про учебку — слова не вытянешь. Стажировалась где-то за бугром, и климат там, похоже, был теплый. Языки — английский, французский, испанский, немецкий. Может быть, какие-то еще. Пока не знаю. Реакция хорошая. Похоже, девка тренированная — хотя и не перекаченная. Про нашу контору явно не всю жизнь мечтала. Да, в компьютерах сечет, но не слишком, опять же в пределах разумного. Илья отвечает.

Борисов: Как он вообще с ней?

Ларькин: Помирились. Цапались весь день от души — любо-дорого было послушать. Нашла коса на камень. Вообще, эти, похоже, споются. Время от времени переходила с ним на английский. Не слишком явно в мою сторону, однако я при этом был не слишком далеко. Тоже — прощупывает почву.

(Молчат. Пьют чай.)

Борисов: Ренат к вам туда не заходил?

Ларькин: Куда — туда?

Борисов: В беседку.

Ларькин: В беседку не заходил. Илюха ей потом компьютерный парк показывал, и так вообще — железками хвастался. Ну, тут уж куда без Ренатика.

Борисов: Как он ей?

Ларькин: Как и следовало ожидать. У нас университетский диплом. У нас верхнее образование. Плюс — лейтенантские погоны. Куда выше. Тут прапорщику Ахмерову вообще рядом делать нечего. Не так, конечно, не явно. Но пару раз просквозило. А в целом — очень ровно, доброжелательно, с улыбочкой.

Борисов: А она ему?

Ларькин: Ну, девка она видная…

(Пауза.)

Борисов: Ох, чувствую, начнутся у нас с ней проблемы. Если кто затеет из-за нее стреляться, уволю к чертовой матери.

Ларькин: Вместе с секундантом?

Борисов: Вместе с секундантом.

Ларькин: И останетесь, стало быть, с девушкой один на один?

Борисов: Иди ты! Умник… Пойдем лучше покурим на свежем воздухе — да и по домам скоро. Тебе дежурить, а мне — в метро.

(Ставят стаканы на стол, выходят из комнаты.)

(Конец записи.)

Борисов и Ларькин вышли в «кущи» и закрыли за собой дверь веранды. Темные сумерки, черные силуэты листьев на фоне пронзительно-темно-синего неба. В углу, под нагретой за день кирпичной стеной заливался сверчок. Стоявшие вокруг высокие дома отчасти экранировали шум с Нового Арбата и с Никитского, но общий гул большого города с отдельными всплесками звуков был тут как тут, никуда от него не денешься.

Они прошли по ясно различимой в полумраке дорожке в беседку, сели на лавки, но свет включать не стали, и только Ларькин, немного повозившись у одного из больших деревянных коробов, щелкнул тумблером. В коробе, под откинутой крышкой, загорелись три шкалы и еще несколько разбросанных тут и там зеленых и красных индикаторов. Ларькин поколдовал над приборами, потом удовлетворенно кивнул и повернулся к Борисову.

— Слушают. Здесь тоже слушают.

— Мы теперь у них молчим?

— Не совсем. Пленка номер три. Борисов и Ларькин. Покашливание, затяжки, пара фраз, под конец — анекдот. Пятнадцать минут.

— Какой анекдот?

— Про двух рыбаков на рассвете.

— Не слышал.

— Пришли два мужика на рыбалку. Утро, половина пятого, тишина, красота. Наживили, забросили, закурили. Вдруг из леса, издалека откуда-то — крик: «Да пошли вы все на хрен!» Мужики переглядываются. Пожимают плечами, сидят дальше. Проходит минут десять, снова тот же крик: «Да пошли вы все на хрен!» Мужики вынули, перенаживили, сидят дальше. Волнишка так тихохонько в бережок — шшш, шшш — комарики жужжат. По речке из-за поворота на маленькой такой лодчоночке выплывает маленький такой мужичок. И сидит, паршивец, на корме и таким вот малю-юсеньким веслом, вроде как совочек детский, за собой подгребает. Вот мужики смотрели на него, смотрели, а потом и говорят: «Эй, мужик! Ты бы хоть весло себе, что ли, нормальное нашел…» А мужик им в ответ: «Да пошли вы все!..»

— Смешно.

— Пусть ребята повеселятся. Кем бы они ни были.

— Кем бы они ни были.

— Ну что?

— Что — что?

— Зачем она к нам?

— Заказывали лингвиста — получите лингвиста.

— С задержкой на три месяца. И совсем не из той конторы, из которой мы их попросили.

— Точно так.

— Так что, казачок-то засланный?

— Вероятнее всего.

— А сам казачок в курсе, что он засланный?

— А вот это надо бы Лесника спросить. Его кадр. Только если с нее где сядешь, там и слезешь, то на Лесника если сядешь, то он потом с тебя не слезет.

— Ну и что мы с ней будем делать?

— Посмотрим, приглядимся…

— Как? У нас же сейчас самая работа пошла по Оренбургу. Я только-только всех этих тварей вылущил…

— Вот и славно, что вылущил. Ты свое дело сделал. Дальше — мы с Ильей и Ренатом сами справимся, без тебя.

— То есть?

— То есть присматриваться к ней имеет смысл чем дальше отсюда, тем лучше. Понял?

— И амбразуру закрывать пойдет товарищ Ларькин?

— И амбразуру закрывать пойдет товарищ Ларькин. А что, есть возражения? Ренат бы обзавидовался. В командировку на две недели, за счет конторы, да еще с такой девушкой, да еще на Волгу?

— Куда?

— На Волгу. Ничего матерного. Если не считать того, что Волга — она Волга-мать.

— За йетями, что ли?

— Именно. За ними самыми. Сигнал поступил, группа захвата — на выезд.

— Но ведь смешно же, Юрий Николаевич! Честное слово — смешно. Меня недавно Прокопенко на улице встретил — здорово, говорит, турист. Сколько, говорит, марсиан поймал за отчетный период.

— Ой, какие мы нежные. Прокопенко засмущались.

— Ну нет, конечно. Но, может — может, ее одну туда послать, а? У меня работы до черта. Пусть собирает фольклор и плещется на пляжах. А разберемся со всем этим делом — как раз и она подоспеет. Приглядеться еще успеем.