Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Скучно переступили люди магаладзевский порог. Еще подходили к Тамазу: некоторых принимал в собственность, других, измученных и пришедших без красивых женщин, не принимал. Кто не уходил, слуги Магаладзе палками от ворот гнали… Беция видел, как черт в зеленой чохе рядом с Тамазом стоял, на ухо шептал… Тамаз все по его желанию делал.

— А вы чьи? — Нарочно нас последними спросил.

— Из Носте? Светлейшего князя Георгия Саакадзе? Ха, ха, ха… Почему господин не пустил вас в свою родовую крепость? Нет крепости? Скажи, пожалуйста, я и не знал: такой знатный и без крепости…

Тут Нино сжала кулаки, к Тамазу бросилась… Испугались очень…

— Пусть у нашего господина нет крепости, — закричала Нино, — но зато у него благородная душа, а у князей Магаладзе — навоз вместо сердца! Кто из людей, а не собак, может издеваться над голодными детьми?

Думали, убьет Нино, но волчий сын загорелся, глаз с Нино не спускает, другим голосом говорить стал.

— Люблю смелых девушек… Что ж, войдите, ностевцы, получите хлеб, сараи, в месепе приму…

— Стойте, люди! Лучше с голоду умереть, чем Магаладзе принадлежать, идемте в Твалади, там нас на время примут! — кричала Нино.

Но многие заспорили:

— Пока примут, дети от голода умрут. У нас, спасибо Шио, жилища сожгли, где жить будем? На что свобода, когда совсем свободными остались.

— Кто со мною, пусть идет, кто не хочет, пусть у Магаладзе ярмо тащит.

И Нино, взяв Тэкле, хотела уйти. Тут Тамаз закричал:

— Эй, люди, даром хлеб вынесу, пусть девушка останется, без нее ни одного не приму.

Многие со слезами просили Нино покориться, спасти всех от голода, другие угрожали втащить насильно в ворота, но Нино вынула маленький кинжал.

— Горло перережу, кто посмеет собственность Саакадзе тронуть…

Тамаз тогда сладко обещал никого не приписывать, неделю даром кормить, потом не желающих остаться отпустить. Нине молча взяла за руку Тэкле и Маро и повернула к Носте. Тут всем стало стыдно, следом за ней пошли. На другой день от Тамаза к Нино женщина приходила, хлеб, вино принесла, все уговаривала. Нино женщину выгнала и хлеб с вином не приняла…

Когда пришли в Носте, молодежь уже тут была… Убитых хоронили — тридцать человек… Один дом целый остался, пустой стоял, старый дом Шио… Маро, как увидела изрубленных, упала мертвой, сердце оборвалось… Убитых у трех чинар в одну могилу положили, потому узнать нельзя было… В монастырь Кватахевский за помощью ходили, в Твалади ходили… Монастырь совсем мало дал, говорит, всем деревням помощь оказали; тваладцы четыре арбы хлеба, десять овец прислали. Гогоришвили тоже много прислал, Иванэ Кавтарадзе тоже вспомнил — две арбы хлеба прислал, пять овец, сыр, вино… От своих глехи собрал. Иванэ всегда везло, у него казахи ничего не взяли, тваладцы подоспели. Только наши арбы разбойники раньше отправили. Ни одной арбы, ни даже курицы в Носте не оставили. Много женщин в аулы погнали… Иванэ к себе хотел Тэкле взять, Нино не пустила:

— Когда Георгий приедет, не так печалиться будет.

Много еще рассказывали понуро стоявшие крестьяне. Георгий, как прикованный, сидел около дверей. Он с ненавистью вспомнил презрение к нему картлийских князей в Иране. И эти позолоченные глупцы держат в руках судьбу картлийского народа!

На коленях Георгия всхлипывала Тэкле:

— Брат, мой старший брат, где мы теперь жить будем?

Георгий вздрогнул, резко поднялся и, откинув назад голову, точно сбрасывая тяжесть, твердо сказал:

— В замке, моя Тэкле, в замке жить будем. И вы не печальтесь, через месяц богатыми будете, это вам обещает Георгий Саакадзе. Потом… кто хотел у Магаладзе остаться?

Ностевцы молчали.

— Если не скажете, всем сейчас вольную дам, идите, куда хотите.

— Георгий, имей жалость, от голода голову потеряли, потом опомнились.

— Станьте отдельно, кто хотел у Магаладзе остаться… Кто грозил Нино насильно собаке отдать?

Десять человек отделились от толпы, виновато теребя шапки. Георгий вынул кисет.

— Тут двести монет, каждому по двадцать. Забирайте и уходите. Имущества ни у кого сейчас нет; вольную получите, мне трусов не нужно. Кто хочет жить у Георгия Саакадзе, даже под угрозой смерти не должен его оставлять. Напрасно не просите, своих решений не меняю. Ни одного месепе среди вас нет, самые богатые были…

— Не время, дорогой Георгий, с народом считаться, от голода они, — просил за изгнанных дед Димитрия.

Георгий только что встал. Мать Эрасти проворно приготовила пищу, уже три дня обильно присылаемую отцом Даутбека.

— Знаю, дед, не время, но иначе нельзя, сразу надо червивое дерево вырубить, от заразы сад спасу… Ты, дорогой дед, у Димитрия спроси, как он поступил бы, тогда тебя послушаю.

— Димитрий убил бы, — вздохнул дед, — твоя правда, пусть идут. Может, Иванэ Кавтарадзе их примет? Ему всегда везло. Наш священник с семьей у него укрылся… Почему молчишь?

— Иванэ примет, Дато прогонит. Посоветуй в Кватахевский монастырь, там лучше, чем у князей.

— Лучше? Одной рукой крест держат, другой монеты считают, бога обманывают. Распухли от еды, а в бедствии народу помощи не дали… Пусть лучше к царю обратно идут… Думаю, в Твалади… Ты слову не изменишь, мой Димитрий тоже слова не меняет… Пусть в Твалади идут…

Ностевцы шептались: что придумал Георгий? Раз обещал через месяц богатство, значит, будет, этому верили. Повеселев, стали чинить жилища. Но Георгий сказал:

— Поправляйте на одну зиму, потом новые выстроим.

Каждое слово ловили на лету; словно дети, цеплялись за него крестьяне.

Саакадзе собрал молодежь и объявил ежедневное учение на площади.

— Скоро на одно дело пойдем.

На третий день приехал Папуна. Осведомленный обо всем, он отправил из Тбилиси несколько ароб с хлебом и другой едой. Папуна долго возился с верблюдами и конями, хотя Эрасти и сам отлично управлялся.

Георгий с любовью смотрел из окна на друга, оттягивающего встречу с ним.

— Бедный Папуна! Конечно, тяжело переступить порог, за которым столько лет встречал ласку Маро и Шио. Только Тэкле, повисшая у Папуна на шее, сняла могильную бледность с его лица, а бежавшие со всех улиц дети заставили криво улыбаться посиневшие губы.

— Что вешаетесь, «ящерицы», ничего не привез, в мешках только солома для коней.

Георгий вышел из дому и молча обнял друга.

— Смотри, Георгий, «ящерицы» уверены, Папуна не посмеет вернуться с пустыми хурджини. Придется сейчас заплатить дань, иначе не отстанут.

Вскоре дети ходили в бусах, лентах, серьгах, обсасывая леденцовые попугаи, дули в дудки, звеня браслетами.

Георгий и Папуна до поздней ночи шептались, и когда мать Эрасти бурча напомнила о скором утре и отсутствии жалости к самим себе, они удовлетворенно улыбнулись и покорно расстелили бурки.

За окошком тревожно шелестели листья. Казалось, кто-то бродит по темному саду, раздвигая ветви чинар. Георгий прислушивался к ночным шорохам, и вдруг необыкновенная нежность и жалость наполнила его сердце. Он вспомнил свою кроткую мать, ее неустанные заботы о нем и неизменную доброту ко всем людям. В первый раз он почуствовал острую боль, будто его обожгла стрела. Тяжелый клубок сжал горло. Георгий тихо поднялся, подошел к спящей Тэкле, осторожно прикрыл ее и поцеловал разметавшиеся кудри.

В полдень Папуна уехал с несколькими ностевцами в Тбилиси. Георгий, выбрав четырех дружинников, вручил им монеты и отправил в Гори закупить хлеб, скот и птицу. Вновь закипела жизнь. Ободренные крестьяне уже не ходили с опущенными руками: спешно рубили лес, разбирали стены и складывали камни. Ввиду теплой осени разместились в садах и шалашах. На огородах женщины спешили собрать уцелевшие овощи. Георгий велел складывать в наскоро сбитые сараи и поровну делить. Сейчас никто не возражал, но многие думали: всегда — это неудобно.

С утра до вечера на базарной площади Саакадзе обучал молодежь военному искусству.

Папуна вернулся с оружием, полученным от амкарства оружейников. Раздав дружине привезенное оружие и пригнанных коней, Саакадзе приказал каждый день продолжать учение в его отсутствие.

82
{"b":"1798","o":1}