— Что, брат, попался?

— Видишь, братец, сижу… Делать нечего. Был вчера в маскараде, а нынче проспал ученье.

— Вольно же тебе ездить в маскарады! По-моему, нет ничего скучнее: ходишь себе на рассвете с какой-нибудь старушонкой да удивляешься своему счастью…

— Зато, — прибавил насмешливо Сафьев, — вы, может быть, душа моя, сделались поверенным важных дамских секретов.

— Послушай, Щетинин, — спросил Леонин, — ты член английских гор?

— Да. Хочешь, я тебя запишу?

— Сделай одолжение.

— Хорошо. Да к чему оно тебе? Холод престрашный; того и гляди, что заморозишь пальцы или какойнибудь ловкий барин сломает тебе шею.

— Все равно. Скажи, пожалуйста, какие теперь визитные карточки в моде: с гербами или без гербов?

— И, братец! Будто не одно и то же?

— Кажется, что с гербом и золотыми буквами: оно красивее. Их, кажется, у Беггрова заказывают?

— У Беггрова.

— Послушай, не хочешь ли, как меня выпустят, поехать со мной по Невскому верхом?

— Нет, брат, слуга покорный: боюсь простуды.

— Ты бываешь у графини Б. на ее раутах?..

— Бываю.

— А у английского посланника ты бываешь?

— Бываю.

— Как бы перейти мне в гвардию?

— А что?

— Да так… Меня, может быть, пригласят на бал во дворец.

— Может быть.

— Скажи, пожалуйста, ты видел, как я танцую мазурку?

— Не помню, право.

— А что ты думаешь, можно мне будет пуститься в мазурку?

Щетинин посмотрел на Леонина с удивлением.

— Что это с тобой? Откуда эта светскость? Уж не вздумал ли ты пуститься в свет?

— А что?.. А что?.. разве это невозможно? Разве ты находишь, что я недостоин? А я думал, что ты еще поможешь мне: у тебя так много родни и знакомых. Тебе бы легко было меня представить в лучшие домы.

Щетинин покачал немного головой.

— Не советовал бы я тебе…

— Ты отказываешься? — прервал Леонин полуобиженным тоном.

— О, нет! представить могу я тебя кому хочешь; во-первых, всем моим кузинам. Надобно тебе сказать, что в Петербурге у меня кузин целая пропасть: княгиня Галинская, княгиня Красносельская, графиня Воротынская…

— Графиня!.. — закричал Леонин, и весь жар молодости отразился на его щеках. — Ты повезешь меня к ней — она примет меня? Я буду ее видеть? Я буду говорить с ней?

Щетинин улыбнулся. Оба начали курить, и оба задумались.

О чем могли они думать, молодые люди, — нетрудно отгадать. Когда молодой человек курит и думает, то верно положить можно, что в тумане беглых помышлений его мелькают и блещут кудри шелковые, глаза томные, ножки сильфидины — все прелести, все очарования.

Графиня во всем блеске своей красоты являлась Леонину, прекрасная и лучезарная, и как будто манила его за собой в раззолоченные чертоги петербургских вельмож. Леонин мысленно горделиво любовался ею…

О чем же думал Щетинин? Нам, которые нескромно подняли кончик завесы тайны его, догадаться нетрудно.

Он видел перед собой белое платьице, волосы, приглаженные за ушами, черный передник, пальчик немного в чернилах, взор потупленный и стыдливый, девочку в пятнадцать лет, в той поре, когда она уже не дитя и еще не женщина, в той поре, когда ей надобно еще учиться, а уже хочется на бал.

Сафьев нетерпеливо барабанил пальцами по окошку; наконец, с взглядом истинного сожаления, обратился он к Леонину:

— Итак, душа мой, вы пускаетесь решительно в свет? Скоро вы решились… Берегитесь, молодой человек: плохо вам будет; у вас нет ни знатного батюшки, ни знатной матушки, которые могли бы вас выдвинуть вперед…

— Я не прошу увещания, — сказал Леонин.

— Бог тебе судья! — сказал Сафьев. — Но я так давно шатаюсь по свету и по светам разных столиц, что по этой части мои советы могут только принести большую пользу всякому дебютанту. Вот тебе мое родительское наставление и необходимые правила до вступления твоего в санкт-петербургский Faubourg St. Germain [22]. Во-первых, вальсируй мастерски: в свете для бедного человека это единственное средство выйти в люди; волочись всегда за самыми первыми и важными красавицами — слышишь ли? Бог тебя сохрани из неуместной скромности стать в мазурке с каким-нибудь уродом в газовом платье; это могут себе позволить лишь устарелые мазуристы. Для начинающего подобная неосторожность может быть пагубна… Не говори почти ничего или говори вещи самые обыкновенные. Пускай думают, что ты немного глуп: это тебе не повредит, напротив… Будь всегда одет по строгой форме; не позволяй себе ни цепочек, ни лорнетов, никаких вычур армейских франтов, ничего, одним словом, что б заставило тебя заметить. Светской моды ты никогда не достигнешь, но ты можешь достигнуть привычки, то есть к тебе привыкнут, и место твое навсегда будет тебе назначено в четвертой или пятой паре всех мазурок, а имя твое смешано с теми, о которых вспоминают накануне бала и которые забываются на другой день…

Главное дело: не кажись искательным, не торопись знакомиться со всеми; не кланяйся никому низко; танцуй себе да молчи. Знакомства и приглашения придут сами по себе постепенно, тем более, что какая-нибудь дама возьмет тебя под свое покровительство, а прочие пожелают отнять тебя у нее. Но помни одно: цель твоя не может быть та, чтоб о тебе говорили: c'est in jeune homme distingue[23]. Оставь это людям богатым и людям с истинным гением. Вся цель твоя заключается в том, чтобы молодые дамы говорили о тебе: il est vraiment gentil[24], а чтоб мужья отвечали им, беспечно зевая: oui… c'est un joli danseur pour un bal[25]. Когда же ты укоренишься на своем месте, всё вообще прозовут тебя!е petit[26] Леонин, и ты, мой бедный petit Леонин, будешь petit Леонин до восьмидесяти лет. Вот тебе вся карьера твоя. Засим даю тебе мое родительское благословение!

Делай как знаешь. Пора мне ехать домой пообедать.

У меня вино чудесное, а ростбиф такой, что в Лондоне бы на диво. Поедем, Щетинин, обедать.

— Нет, брат, я отозван.

— Как досадно, душа моя! Я не могу обедать один.

Это единственная минута, в которую я имею надобность в людях.

Он взял шляпу и ушел.

— Эгоист! — сказал Леонин.

— Чудак! — сказал Щетинин. — А говорит правду.

Впрочем, я от своего слова не отступаюсь… На будущей неделе у тетки моей большой бал. Если хочешь, я могу достать тебе приглашение.

— Ты меня много обяжешь, — сказал Леонин, пожав ему руку, а потом прибавил мысленно: «Я ее увижу… а там… что будет, то будет…»

Представьте себе теперь комнатку Наденьки, комнатку маленькую, о двух окошках с белыми занавесками.

В углу несколько кукол подле толстых лексиконов; у стенки столик с тетрадями и маленьким альбомом. Рядом ширмы и зеркало, а за ширмами кровать.

Неправда ли, в этой комнатке веет какой-то душевной прохладой? В ней, кажется, воздух чище, свет светлее. Все носит в ней отпечаток таких свежих, непорочных впечатлений…

На креслах сидела Наденька и задумчиво перебирала иссохшие цветы, высушенные ею в «Русской грамматике» Греча.

У дверей стояла старушка Савишна, с повязанным на голове платком, и молча глядела на задумчивое личико своей барышни.

Девочка к ней обернулась.

— Что, нянюшка?

— Ничего, сударыня… так… поглядеть пришла на вас. Мадам-то, видно, в гости уехала. Да какое им друroe дело, нанятым, прости их господи, как только что по гостям рыскать; а о том не подумает, что вас одних оставляет. Хороши они все!.. Пришла понаведать вас, сударыня, не нужно ли чего…