В 1885 г. Толстой ставит в один ряд (по силе реалистического воплощения) образы Федора Карамазова и Ивана Грозного в знаменитой картине И. Е. Репина. В 1886 г. он писал с негодованием о тогдашней царской цензуре: „Все запрещают <…> Старца Зосиму и того запретили“. [88]Толстой имел в данном случае в виду не пропущенную цензурой переработку для издательства „Посредник“ главы из романа Достоевского под заглавием „Старец Зосима“.

Эмоциональны и глубоки суждения о романе „Братья Карамазовы“ художника И. Н. Крамского. 14 февраля 1881 г. он писал П. М. Третьякову: „Я не знал какую роль Достоевский играл в Вашем духовном мире, хотя покойный играл роль огромную в жизни каждого (я думаю), для кого жизнь есть глубокая трагедия, а не праздник. После «Карамазовых“ (и во время чтения) несколько раз я с ужасом оглядывался кругом и удивлялся, что все идет по-старому, а что мир не перевернулся на сваей оси. Казалось: как после семейного совета Карамазовых у старца Зосимы, после «Великого инквизитора“ есть люди, обирающие ближнего, есть политика, открыто исповедующая лицемерие, есть архиереи, спокойно полагающие, что дело Христа своим чередом, а практика жизни своим: словом, это нечто до такой степени пророческое, огненное, апокалипсическое, что казалось невозможным оставаться на том месте, где мы были вчера, носить те чувства, которыми мы питались, думать о чем-нибудь, кроме страшного дня судного. Этим я только хочу сказать, что и Вы и я, вероятно, не одиноки. Что есть много душ и сердец, находящихся в мятеже <…> Достоевский действительно был нашею общественною совестью!». [89]Прочность, долговременность такого отношения И. Н. Крамского к роману Достоевского подтверждается его письмом к А. С. Суворину от 21 января 1885 г.: „…когда я читал «Карамазовых“ то были моменты, когда казалось: «Ну, если и после этого мир не перевернется на оси туда, куда желает художник, то умирай человеческое сердце!“» [90]Восторженно отнесся к „Братьям Карамазовым“ и великий русский физиолог И. П. Павлов. Противоположное Крамскому критическое отношение И. Е. Репина к „Братьям Карамазовым“ отражено в его письме к художнику от 16 февраля 1881 г. [91]Из суждений русских писателей конца XIX — начала XX в. о романе надо выделить также суждения В. Г. Короленко, критиковавшего утопические идеалы автора „Карамазовых“ и сочувственно выделявшего в нем главу „Бунт“.

В конце XIX и начале XX в. философская и этическая проблематика романа привлекла пристальный интерес представителей символистской критики и русской идеалистической философской мысли — В. В. Розанова, А. Л. Волынского, Д. С. Мережковского, С. Н. Булгакова, Вяч. Иванова, Л. Шестова, Э. Л. Радлова, Н. А. Бердяева и других, уделивших „Карамазовым“ значительное место в общих трудах о Достоевском, а также ряд специальных статей. Обратив серьезное внимание на философско-этическое содержание „Карамазовых“ и подвергнув философскому анализу многие из образов романа, эти критики и исследователи — идеалисты и символисты — стремились опереться на „Карамазовых“ в построении собственных философских и эстетических концепций. Идеалистическое направление в толковании романа вызвало отпор А. Луначарского и М. Горького. [92]

Первые переводы „Братьев Карамазовых“ появились в восьмидесятые годы XIX в. сначала в Германии (1884), а затем во Франции (1888). В 1890 г. перевод „Карамазовых“ выходит в Норвегии, в 1894 г. — в Чехословакии, в 1901 г. — в Италии, в 1912 г. — в Англии, в 1915 г. — в Румынии, в 1923 г. — в Сербии.

„Братья Карамазовы“ не укладывались в рамки натуралистической эстетики и притягивали к себе тех, кто в Германии конца XIX — начала XX в. искал новых путей. В связи с этим здесь выходят в свет новые переводы романа, а его популярность неуклонно растет. Поэт и романист Ф. Верфель заявляет в 1910-е годы, что „Карамазовы“ способствовали формированию его поэтики, идейных и эстетических привязанностей. В стихах и романах Верфеля прямо или косвенно восходят к последнему роману Достоевского тема столкновения „детей“ и „отцов“, трактовка вины и ее искупления, мотив встречи человека с чертом. Многие его герои, подобно Ивану Карамазову, не атеисты, но „бунтари против авторитета божьего“. [93]

Большой интерес вызвали „Братья Карамазовы“ у А. Эйнштейна и Ф. Кафки. В своем дневнике Кафка пишет о Федоре Павловиче: „…отец братьев Карамазовых отнюдь не дурак, он очень умный, почти равный по уму Ивану, но злой человек, и, во всяком случае, он умнее, к примеру, своего не опровергаемого рассказчиком двоюродного брата или племянника, помещика, который считает себя выше его“. Отмечалась определенная философская перекличка новеллы Кафки „В исправительной колонии“ (1914, опубл. 1919) с „Легендой о Великом инквизиторе“. [94]

После перерыва, вызванного первой мировой войной, в 1920-е годы интерес к „Братьям Карамазовым“ вспыхивает в Германии с новой силой. Г. Гессе утверждал, что именно в „Карамазовых“ предвосхищено то, что он называл „закатом Европы“ и возвращением к „азиатскому идеалу“. Иначе осмыслил роман Достоевского С. Цвейг, писавший о нем: „Это миф о новом человеке и его рождении из лона русской души“. [95]Широкую популярность в Германии 1920-х годов получило психоаналитическое, антигуманистическое по своему духу истолкование „Карамазовых“. Как З. Фрейд, так и его ученица И. Нейфельд видели в романе концентрированное выражение „Эдипова комплекса“, т. е. импульса отцеубийства, а в его героях — расщепление характера самого автора. В борьбе с фрейдизмом в 1930-1940-х годах закладываются основы нового, действенно гуманистического восприятия „Карамазовых“. Его вершина — „Доктор Фаустус“ Т. Манна. Беседа Ивана Карамазова с чертом, входившая в круг тогдашнего чтения Т. Манна, [96]получила непосредственное отражение в „Фаустусе“, где с дьяволом беседует герой романа — духовный потомок Ивана Карамазова Адриан Леверкюн. В нем воплощена драма немецкого художника, а вместе с тем и национальная трагедия Германии в годы фашизма. [97]

Из послевоенных немецких писателей наибольший интерес к „Братьям Карамазовым“ проявлял Г. Белль, который, по его признанию испытал сильное влияние Достоевского.

Во Франции автор монографии „Русский роман“ Э. М. де Вогюэ отозвался о романе Достоевского несколько пренебрежительно, заявив, что „мало кому в России хватило терпения, чтобы добраться до конца этой нескончаемой истории“. Несмотря на это, на „Бргтьев Карамазовых“ обратил внимание Леконт де Лиль, который под впечатлением „Легенды о Великом инквизиторе“ создает поэму „Les raisons de saint-père“ („Доводы святого отца“), а «Вилье де Лиль Адан, пораженный тою же главою из „Братьев Карамазовых“, насыщает свою ранее написанную трагедию „Аксель“ при окончательной обработке ее рядом отзвуков монолога Великого инквизитора“. [98]В середине 1890-х годов с романом знакомится Ш.-Л. Филипп.

Отношение к „Карамазовым“ меняется в середине 1910-х годов. А. Жид посвящает „Карамазовым“ восторженную статью, приурочив ее к премьере в парижском Театре искусств спектакля по мотивам романа (1911). Называя последний роман Достоевского его „величайшим творением“, Жид говорит о том, что герои русского писателя обращены к современности: „Нет ничего более постоянно сущего, чем эти потрясающие образы, которые ни разу не изменяют своей настоятельной реальности“. [99]М. Пруст включил рассуждения об „Идиоте“ и „Карамазовых“ в один из диалогов романа „Пленница“ из цикла „В поисках утраченного времени“: „Я нахожу у Достоевского исключительно глубокие места, — говорит рассказчик, — которые, однако, затрагивают лишь некоторые отдельные стороны человеческой души. Тем не менее он — великий художник <…> Все эти беспрестанно повторяющиеся шуты, вся эта невероятная вереница Лебедевых, Карамазовых, Иволгиных, Снегиревых составляет более фантастический род человеческий, чем тот, которым населена «Ночная стража“ Рембрандта“. [100]