В начальных классах я училась хорошо, а вот вела себя плохо. У нас завуч была жесткая, не очень любила детей. Когда она уезжала, мы ее ворота дегтем мазали. А это – самый позор. Мы наматывали ей на дверную ручку катушки с проводами. Если корова утром не успела выйти – попробуй найди, на какое поле ушел пастух. А калитка-то не открывается! И когда стали выяснять, кто хулиганил, завуч вдруг говорит: «Это Надя Бабкина, я слышала ее смех!» Мне тогда опять досталось.

У папы был мотоцикл. Мы с братом как-то решили покататься. Брата в люльку, я – за руль, и погнали. Нас увидела милиция. Брат спрыгнул, потом я, мотоцикл рухнул в яр. Достали – а он цел, крепкие тогда были мотоциклы. А в старшие классы я ходила учиться в Черный Яр за 7 километров – пешком или на попутках. Школа называлась «Овощевод-механизатор». У меня появилась тяга к вождению, и мне доверили гусеничный трактор. Села я в него, а он прет прямо на школу, все выскочили, кричат. Подбежал учитель труда и спас меня, остановил трактор прямо у стены школы.

А как-то я решила проколоть уши. Ночью зажгла свечи, прокалила на огне иглу, проколола уши и надела крупные сережки. Пришла в школу очень гордая. Мальчишки дернули меня за сережки, было очень больно. Я закричала, и меня выгнали из класса. А перед выпускным балом я решила подстричься и даже покрасилась в блондинку. Выхожу за аттестатом и слышу от завуча: «Я вызывала Бабкину, а ты кто?» Я сразу ушла и первой же «Ракетой» уехала оттуда, весь класс меня провожал. Больше я туда не возвращалась. В Москве я долго чувствовала себя провинциалкой. Но вообще-то я рада, что мои корни в деревне. Это дает мне силы до сих пор.

Детство для меня – самая светлая, счастливая пора жизни. Папа – военный моряк, мама – фотограф, но она работала только до встречи с папой. А потом уже ездила с ним как верная жена-декабристка по всем морям, где находились подводные лодки, куда папу перебрасывали.

Папа у меня родом из города Энгельс (рядом с Саратовом). Там были немецкие поселения, но вряд ли он был немцем. Булановы – фамилия хазарская. Был такой хан, это у Льва Гумилева написано. Что-то ханско-хазарско-татарское наверняка в моей крови есть. Глаза карие, папа был черноволосый. Он загорал всегда до смугло-коричневого цвета. А мама родом из Петербурга, и у родителей была мечта вернуться туда. Я родилась уже в Северной столице. Родители мечтали о втором ребенке, о девочке. И вот родилась я.

Помню, когда мы купили первый цветной телевизор «Радуга», от него осталась огромная коробка, домик такой. Я в ней придумала жить. Видимо, мне не хватало замкнутого пространства, мне там очень нравилось. Когда появились первые цветные телевизоры, родился миф, что их смотреть вредно. У «Радуги-716» сзади была кнопочка, можно было переключать на «цвет» и «не цвет». И мама сказала: «Мы будем смотреть черно-белый телевизор, но когда надо будет узнать, какого цвета костюм у фигуристов, то переключим и посмотрим». С точки зрения нормального человека – люди с ума сошли. Мы так очень долго переключали, потом плюнули и смотрели уже цветное изображение.

Тогда принимали в пионеры в два приема, и в первый раз меня не взяли, это была жуткая трагедия. Само мероприятие проходило на крейсере «Аврора», и мы заранее на уроке труда шили себе пилотки. У всех были пилотки как пилотки. Почему у меня вышла такая огромная – я не понимаю. Но я нашла выход: сложила ее пополам, и она более-менее приобрела нормальный вид. В то время мама меня водила в разные кружки. В первом классе пришла из школы художественной гимнастики тренер и стала отбирать девочек. Я была всю жизнь не то чтобы толстая, но… Мама моя блокадница, для нее самое главное – чтобы все были накормлены. Это у людей, переживших блокаду, в крови. Меня тоже пытались все время накормить. Поэтому я была такая, что тренер на меня даже не обратила внимание. Я расплакалась, мне было ужасно обидно. Девчонки побежали за тренером: «Посмотрите, какая у нас девочка гибкая!» Я тут же в фойе легла на живот, сделала «рыбку». И меня взяли. А во втором классе мы услышали, что есть спортивная школа с батутом. Мне жутко нравилось, но я буквально три занятия туда ходила. Мама меня ждала в предбаннике. И когда пару раз с занятий вышли девочки с переломанными ключицами, покалеченные мальчики, меня оттуда забрали.

Я поступила в музыкальную школу, но мне никогда это не нравилось, для меня это всегда был ужас. Там прошли семь самых несчастных и сложных лет моей жизни. У меня постоянно шла борьба – с родителями, с самой собой. Классе в пятом я поняла, что хочу быть актрисой. Именно актрисой, не певицей. Уже была Алла Пугачева, и я думала: ну зачем нужен еще кто-то? Стать певицей – у меня даже мысли такой не было. И в школе у нас пения не было, урок назывался просто «музыка». Мы конспектировали биографии композиторов. Сейчас смешно звучит: тройка по пению. Тем не менее у меня была тройка. Может быть, из-за того, что я пропускала эти уроки, может быть, из-за того, что я плюнула – мне надоело конспекты писать.

Иван Купала. Этот праздник я помню с детства, мистический праздник, языческий. Я верила, перепрыгивая через костер и загадывая желание, что оно обязательно исполнится. Так и случалось.

Лето, дача, самые лучшие месяцы в году… Больше радости было на даче, может быть, потому что я проводила там меньше времени, чем в городе. Там когда-то издалека я смотрела на мальчика, который мне нравился, и тихо-тихо страдала. Там были мои первые концерты. Готовились мы очень серьезно: шили костюмы, репетировали. До сих пор помню свое радостное состояние. А девчонки чего-то боялись, я думала: ну что они боятся, это же кайф! Собиралось огромное количество народа со всей деревни. А мы просто включали пластинки известных исполнителей – Пугачевой, Ротару, Леонтьева – неважно, мужчин или женщин. Я пела по-настоящему, а кто-то просто рот открывал. Это очень захватывало.

Когда мы ставили басню Крылова, я была лисой, а моя подружка Таня – вороной. Она «р» говорила не чисто. Ей надо было «кар-р-р» сказать, а у нее не получалось. И мы придумали: она говорила «ка», а я «р». Нам было лет по шесть.

А когда нам было лет по пятнадцать, мы придумали ночью убегать из дома. Я ложилась для видимости в кровать и ждала, пока все заснут, смазывала маслом двери, чтобы не скрипели. Надо же было еще вернуться ночью, чтобы никто не заметил. На самом деле мы просто гуляли по деревне и шли обратно, ничего плохого не делали.

Еще была огромная высоковольтная вышка. До половины вышки не было лестницы, надо было взбираться по железным балкам. И мы с подружкой как-то забрались до самого верха. Это было достаточно опасно и рискованно. Если бы пошел дождик – вниз могли бы упасть два уголечка. И с моста прыгали в реку. Подружка была посмелее, чем я. Она прыгнула с перил головой вниз, а я боялась. Три ночи не могла прийти в себя, как же так! Наташа прыгнула, а я нет. Я злилась, завидовала, что она смогла, а я нет. В итоге, когда мне это удалось, я была на седьмом небе от счастья.

А это было уже в городе. Мне было 16 лет, зимой мы с девчонками поехали на каток. Сняли шапки, распустили длинные волосы и решили покурить. И вдруг я слышу мамин голос. Она с соседкой поехала кататься на лыжах. У меня был шок. Я сигарету засунула в шапку. Мама: «Ты курила?» Я: «Не курила». И тут начало проявляться мое актерское мастерство. Мама сказала: «Быстро домой. Тебе сначала от папы достанется». Я пришла домой, думаю: лучше я скажу папе, пускай он сначала меня отлупит, а потом придет мама и тоже меня отлупит. Только чтобы не вдвоем. Папе все рассказала: «Я только попробовала, мама увидела». Мне досталось очень здорово. Потом пришла мама. Слышу звонок в дверь и папин голос: «Ты слышала, чем дочь наша занимается?» Мама: «А чем?» Папа: «Ты же сама видела!» Мама: «Ничего я не видела». И тут я поняла, какую совершила ошибку. Мама папе ничего не сказала. Он болел, и она решила его не расстраивать. А может, она просто встала на мою сторону. Вот, думаю, какая я все-таки дурочка. Это был единственный раз, когда я получила по полной программе.