Торопливо дернув поводья, Керим поспешно свернул в глубокий овраг. Солнце подымалось такое красное, словно проливало сок граната. На дне оврага белели кости верблюдов.

Караван медленно выполз из оврага и остановился перед бывшим домом гречанки. Тень от глинобитного забора неровно лежала перед верблюдами. Керим ключом открыл ворота, и караван вошел во внутренний двор. Было тихо. Арчил вынул маленький плоский кувшинчик ширазского вина, кожаный стакан и, по грузинскому обычаю, предложил другу вылить за спасение знатных и незнатных картлийцев.

– О святой Георгий, пусть сопутствует нам удача! Аминь!

– Иншаллах!..

В тот час, близящийся к рассвету, когда Керим рассказывал купцам в караван-сарае последнюю притчу о разбойнике Альманзоре, из чапар-ханэ, отстоящего от Гулаби в шести фарсахах, вылетел на свежем коне Рустам-Джемаль-бек. Десятки скакунов и не меньшее число чапар-ханэ остались позади, он не терял ни одной секунды, как не теряют в пустыне ни одной капли воды. Для него сейчас время и вода были в одной цене: они помогали преодолеть пространство, разграничивавшее его позор и славу. С избытком познав шипы позора, бек был охвачен страстным желанием в такой же мере вкусить плодов славы. Даже в стуке копыт слышались ему призывные слова: «Правитель Казвина! Правитель Казвина!» – и он, беспрестанно вскидывая нагайку, обжигал коня.

На всем протяжении пути, проложенного калантарами по повелению шаха Аббаса между Исфаханом и Гулаби, во всех чапар-ханэ гонцов с особыми полномочиями шаха ожидали вода и свежие кони.

Рустам-Джемаль отлично знал, что юзбаши из шах-севани и московские сокольники во главе с сотником, предводимые придворным ханом, направились в Гулаби по другой, дальней дороге, где, конечно, не было ни чапар-ханэ, ни воды, ни скакунов. Он намного опередил русских, но все же мчался вперед как одержимый.

Когда Керим и Арчил, благополучно выведя караван с драгоценным грузом из караван-сарая Тысячи второй ночи, двигались к дому гречанки, Рустам-Джемаль в тот же час достиг Гулаби. Он так властно постучал ножнами сабли в ворота, так огрел нагайкой сторожевого сарбаза за медлительность, так яростно разнес выскочившего из крепости онбаши за неповоротливость, что предъявление им фермана шаха Аббаса хану Али-Баиндуру было уже излишней роскошью.

Али-Баиндур с завистью смотрел на представшего перед ним шахского посланца. Рустам-бек, баловень судьбы, всегда был заносчив и надменен, но сейчас его высокомерие достигло предела. Он, откинув голову и выпятив грудь, явно подчеркивал презрительной усмешкой свое превосходство над ханом Али-Баиндуром. Голос чапара звенел, как дамасская сталь.

– Какое повеление шаха привез ты, Рустам-бек?

– Я – бек Джемаль! Советую запомнить тебе, хан, мое настоящее имя. Оно обнаружилось несколько дней назад. Раньше я жил под вымышленным.

– Бисмиллах, Джемаль-бек, для чего обнаружилось оно?

– Для того, чтобы выполнить то, что шах-ин-шах доверил мне!

– Что доверил тебе, Джемаль-бек, шах-ин-шах, великий из великих?

– Дело Ирана! В Гулаби следуют сокольники Московского царства. Наш милостивый шах Аббас решил избавить царя гурджи Луарсаба от мук. – И Рустам-Джемаль выразительно провел пальцем по шее.

– От земных мук, о бек?

– Во славу аллаха, да!

– Велик шах Аббас! – обрадованно воскликнул Али-Баиндур, готовый расцеловать приятного вестника. Рустам-Джемаль надменно сделал шаг назад и покачнулся, – он не смыкал глаз с того момента, когда чуть не смежил их навеки.

– Помни, хан, повеление шах-ин-шаха да свершится завтра. И да будет все скрыто от остальных, дабы, разойдясь по Ирану, они говорили бы про змей в саду Гулабской крепости и… ни слова про твою ловкость.

– О упрямый джинн, гурджи-царю и тут повезло! Разве не лучше было бы скорее подняться в башню и…

– Не лучше, ибо шах повелел так! И не позднее чем сейчас ты пошлешь навстречу русийским освободителям скоростных гонцов с печальным известием. Пусть донесут до слуха посла Тюфякина, что слишком неосторожен был царь гурджи: поддавшись очарованию роз, он уснул в саду, забыв о змеином жале. Гяуры-сокольники поспешат в Исфахан. Эта весть ввергнет в отчаяние «льва Ирана», он даже объявит трехдневный траур. И князь Тюфякин поведает царю Русии о доброй воле шаха Аббаса, пожелавшего выполнить желание своего северного брата, и о злом роке, неизменно подстерегающем не только рабов, но и властелинов на коротком пути, именуемом Жизнью.

Али-Баиндур безмолвно приложил к губам шахский ферман, в котором повелевалось выполнить беспрекословно все то, что на словах передаст начальнику Гулабской крепости, хану Али-Баиндуру, исфаханский чапар Джемаль-бек.

Шатаясь от усталости, Рустам-Джемаль повалился на тахту в отведенном ему помещении, перед глазами запрыгали кувшины, мутаки и коврики стремительно завертелись, образовав один пестрый поток.

На заре Али-Баиндур поспешил к беку, но дежурный сарбаз сообщил ему, что шахский чапар не более чем тридцать минут назад покинул Гулаби.

Грозного гонца уже не было. «Шайтан с ним!» Зато был день, открывающий перед ним, Али-Баиндуром, неожиданность, прекрасную из прекрасных.

Рассвет, мутный, как вода в болотце, застал Керима и Арчила за перегрузкой товара, предназначенного для подкупа стражи, с верблюдов, остающихся в пределах дома гречанки, на верблюдов, отобранных для перехода в крепость. Покончив с обвязкой вьюков, Керим укрыл десять верблюдов в зарослях, примыкавших к глухой окраине сада, где находился замаскированный колючками проход, знакомый лишь Кериму.

Остальной товар внесли в дом. Груды тканей искусно разложили на тахтах, обложив их драгоценностями и обставив кувшинчиками с благовониями и коробками с пряностями. Они как бы воссоздали надзвездный приют гурий, что соответствовало задуманной Керимом мистерии соблазна.

Предполагалось, что как только Али-Баиндур, один или сопровождаемый Керимом, прибудет в дом гречанки, Арчил, уже переодетый погонщиком, по сигналу Керима выведет верблюдов на заглохшую тропу.

Коня Баиндура отведут подальше – ведь пешком ночью хан не пойдет. А Керим, наверняка зная, что алчный хан не допустит его дальше наружной стены, поспешит за Арчилом в крепость, где и начнет приводить в исполнение задуманный план. Если же Али-Баиндур потребует, чтобы Керим остался при нем, то по истечении условленного времени Арчил из Гулаби вернется в дом гречанки на помощь Кериму, предварительно заперев караван, как бы по приказанию хана, в запасном верблюжатнике.

Если рассматривать дом гречанки гласами хана, то это оазис неземного блаженства. А если смотреть глазами Керима и Арчила – то это ловушка для крупного зверя.

Дальше Керим решил действовать по обстоятельствам: или с быстротой летящей звезды, или с осторожностью оленя.

Так предполагалось. Но изменчива погода на пути, именуемом Жизнью, и нередко расстраивает, казалось, тщательно продуманные планы.

Лишь после первого намаза Керим, перебравшись через ров, обогнул каменную стену и въехал в крепость. Непривычное оживление, охватившее сарбазов, слуг и даже евнухов, изумило его. Все бродили, словно опьяненные. И что-то тревожное, леденящее сердце было в поспешном шепоте Селима:

– Клянусь Кербелой, важный гонец из Исфахана привез приятные вести, ибо скупой Али-Баиндур повелел накормить сарбазов вареной бараниной!

– Вареной бараниной?!

Скрыв беспокойство, Керим с притворной веселостью вошел к хану и, словно не замечая его странного состояния, с восхищением принялся рассказывать о несметном богатстве, превысившем самые смелые ожидания: одного жемчуга столько, что его можно считать батманами, а тюки с парчой, а ларцы с… Керим перечислял, а сам все сильнее тревожился: почему алчный Баиндур тут же не вскочил и не помчался к хранилищу? Чем так озабочен хан?

– О шайтан, еще как озабочен! – воскликнул Али-Баиндур и, подведя Керима к овальному окну, выходящему в сад, загадочно процедил, что отсюда у некоего хана начнется дорога освобождения. А привезенное богатство, иншаллах, как раз вовремя.