Мальчики, со своей стороны, ценили Ивонн, и постепенно, по мере того как они знакомились с ней ближе, по-настоящему ее полюбили. Если требовалось, они вставали на ее сторону, когда отношения с Туром испортились{612}.
Ивонн очень хотела послать мальчикам несколько слов после смерти Лив. Но, расстроенная известием, она не знала, как ей правильнее выразить себя{613}. Кроме того, она была по уши занята работой для Тура и экспедиции. Только после того, как она вернулась домой из Сафи, она смогла сесть и написать. Туру-младшему она писала: «Хотя я никогда это не показывала, я очень любила Лив. […] Я восхищалась всегда ее мужеством и ее исключительными личными качествами и шармом. Я знаю, что она значила для тебя и Бамсе и как одиноко вы себя должны сейчас чувствовать, несмотря на жен и детей. Я не осмеливаюсь и думать, сколько ей пришлось выстрадать в последнее время, когда она поняла, что ей придется покинуть вас и двоих младших. […] Но помните в любом случае, что я есть и что я всегда сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам обоим»{614}.
Братья тяжело восприняли тот факт, что отец не прислал соболезнований в связи со смертью матери. Тур послал телеграмму из Египта, но она так и не пришла
Почему он и Бамсе не ответили на телеграмму, она не спросила.
Через жену одного из друзей Тура она через несколько дней узнала, что телеграмма так и не пришла. Ивонн ничего не понимала. Она точно знала, что ее послали.
Она проверила бумаги из Каира и нашла фотокопию.
«Дорогие Тур и Бамсе! Как видите из приложенной фотокопии, папа посылал вам телеграмму с полным адресом в Америку 18 апреля. […] Я узнала сейчас, […] что телеграмма так и не дошла до вас. Это очень грустно, и папа считает, что это ужасно. […] Папа много говорил о Лив и очень был расстроен, и я действительно верю, что он очень хотел вам помочь. Очень трудно найти утешение, но, когда дело касается таких вещей, у папы есть и способности, и нежные чувства. […] Больше всего меня огорчает то, что вы, скорее всего, думаете, что было очень странно не получить никаких известий от отца, и наверняка думали много по этому поводу. […] Телеграмму послали через посольство, поскольку это важная телеграмма. Поэтому еще более странно, что она так и не дошла»{615}.
Пропавшая телеграмма оставила глубокую рану в отношениях между отцом и его двумя сыновьями. И Typ-младший, и Бамсе рассердились, ничего не услышав от отца, они даже почти проклинали его, потому что «ему было важнее вязать рождественский веник, чем думать о своих двоих сыновьях, которые потеряли мать»{616}. Пока отец плавал в море и они не могли поговорить, эта рана оставалась открытой.
Папирус держался хорошо. Египетские эксперты говорили, что он потонет через две недели. Однако они ошиблись. Команде пришлось справиться с повреждениями мачты и рулевых весел, но недели шли, а корпус плыл.
Мысль о плавучих способностях тростника заставляла Тура немного беспокоиться, но не настолько, чтобы подвергнуть сомнению весь проект. То, чего он боялся больше всего, было «не столько то, как папирус поладит с океаном, сколько то, как мы, семеро пассажиров на борту, сможем поладить друг с другом»{617}.
Условия для гармоничной жизни на борту были не самыми лучшими. Площадь хижины-каюты, в которой они жили, составляла три на четыре метра, и там «нельзя было даже выставить локоть, когда мы все ложились». На палубе тоже было тесно, поскольку она была загромождена кувшинами, корзинами и мешками из козлиных шкур, в которых находились еда и питье. С первого взгляда провиант казался привлекательным и экзотическим, здесь имелись овечий сыр и оливковое масло, свежие яйца в известковом растворе, сушеная рыба, орехи и баранья колбаса, мед и миндаль, масло, мука и галеты{618}. В продолжительных экспедициях ничто не радует больше, чем хороший обед, но для современных людей такое меню из древности могло быстро стать однообразным. Хорошо, что Тур взял с собой для разнообразия кур, — время от времени они могли получать кусок мяса.
В этой атмосфере тесноты группе из семи совершенно разных людей было нужно продержаться не неделю или две, но несколько месяцев. Они должны были спать, читать, разговаривать и думать буквально на головах друг у друга. Им приходилось приводить себя в порядок и терпеть запах и звуки друг друга, вредные и хорошие привычки. Им пришлось смириться с тем, что Абдулла — правоверный мусульманин, поворачивался в сторону Мекки пять раз в день, и ему понадобилась помощь Нормана, чтобы определить направление в сторону священного города. Людям с высшим образованием пришлось жить вместе с африканцем, который всю свою жизнь спал на голой земле, который не знал, что такое лестница, пока не приехал в Каир, и который, к своему ужасу, заметил, что вода в море соленая. Абдулла должен был, со своей стороны, уживаться с шестью белыми. Дома в Чаде его отговаривали от путешествия, потому что считали, что его будут использовать как слугу для других. По этой причине он отказался мыть посуду на «Ра». Только когда Тур дал ему понять, что каждый будет выполнять эту обязанность по очереди, подозрительный Абдулла взялся за тряпку.
Папирусная лодка не была совсем изолирована от мира, они получали новости. Конфликт в Суэцком канале мог привести к горячим дискуссиям у экипажа, где были представлены как сионистская, так и арабская точки зрения. Также и война во Вьетнаме могла возбудить конфликт между Норманом и Юрием. Они были противниками и тогда, когда разговор заходил о «холодной войне» или экономическом устройстве мира.
Как во всех семьях, случались и тривиальные конфликты. Некоторые, как Юрий и Джордж, раздражали своей медлительностью, другие, как Норман и Карло, нарывались на ругань за свой резкий тон и за отсутствие умения не совать свой нос в чужие дела. Одни мешали больше, чем другие, другие больше шумели, третьим требовалось больше места, чем другим. Трения и ссоры возникали также по причине недопонимания, вытекавшего из языковых трудностей.
У Тура было чувство, что лодка нагружена, как он это называл, «психологическим бензином»{619}. В конце концов ему приходилось вмешиваться, чтобы смягчать противоречия. С помощью антрополога Сантьяго, который изучал «мир и агрессию» в качестве важной части своей научной работы, ему удалось создать такой дух сотрудничества, который и породил идею о создании на «Ра» международного экипажа{620}.
Экипаж «Ра». Слева направо: Абдулла, Юрий, Норман, Сантьяго, Тур, Джордж, Карло
«Чудо произошло. Все эти мелкие трения не выросли в экспедиционную лихорадку, потому что каждый пытался понять, как другие реагировали на то, что он делал», — писал Тур Хейердал в книге о «Ра»{621}.
Нет никаких сомнений в том, что Тур Хейердал обладал уникальными способностями руководителя и вдохновителя в своих экспедициях. Если он по отношению к своим близким мог быть упрямым и бесчувственным, то среди избранных людей на плоту или папирусной лодке он проявлял совсем другие качества. Отсутствие способности слышать других и учитывать их интересы, многократно приводившее членов его семьи в отчаяние, сменялось в море своей противоположностью. Он чутко следил за сменой настроения, привлекая всех своих людей, когда надо было принять решение. Поддерживая свой естественный авторитет самым мягким способом, он добился не только уважения товарищей, но и их доверия, что стало решающим обстоятельством для достижения успешного результата. Несмотря на незначительный опыт мореплавания, возросло его умение успокоить при возникающих опасностях. Они изо всех сил пытались спасти и «Ра», и самих себя во время драматичного плавания из Сафи к мысу Джуби и долго не могли управлять лодкой, поэтому никого не обвинили бы, если бы кто-то отказался продолжать плавание. Но после нескольких дней все поняли, что если они предадут Тура, то предадут сами себя. Если Тур привязывал себя к мачте, то и его люди делали то же самое.
