Но до этого было еще далеко. Было «так много других дел, которые надо завершить», пока он сможет полностью сосредоточиться на монографии, писал он с горечью своим товарищам по путешествию на плоту^{154}. После многих мытарств плот «Кон-Тики» попал наконец в Осло, где он все еще валялся на прибрежных камнях перед Музеем «Фрам». Однако, если Тур надеялся, что власти в качестве благодарности за ту рекламу, что он сделал стране, возьмут на себя труд предоставить плоту какое-то место, то его постигло разочарование. В письме Кнуту Хаугланду, основной движущей силе строительного комитета, он писал, что ему было бы «в десять тысяч раз приятнее, если бы „Кон-Тики“ оставался, как огромный памятник, на рифе Раройа, чем то, что он теперь догнивает дома на прибрежных камнях»^{155}.

Все же Кнут не сдался. Частично с помощью обещания денег от Тура^{156} ему удалось поставить плот под крышу. Музей открыл свои двери в рождественские дни 1949 года. Прошло немного времени, и он стал одним из самых посещаемых норвежских музеев.

Под крышей. В немалой степени благодаря усилиям Кнута Хаугланда удалось создать Музей «Кон-Тики» на Бюгдёй. Вскоре он стал самым посещаемым в Норвегии

Помимо работы над монографией Туру пришлось в немалой степени поработать и над тем, чтобы защитить себя от нападок со стороны научного сообщества.

Не сделало ли его путешествие на «Кон-Тики» своего рода доктором Земмельвейсом от антропологии? Классический пример ученого, который послал вызов традиционной истине и должен пострадать за это.

История о докторе Игнаце Земмельвейсе — это история об австро-венгерском враче, которые в середине XIX века пошел новыми путями, чтобы предотвратить женскую смертность при родах. Он работал в родильном доме в Вене, где имелось два отделения, одно для обучения врачей, другое — для обучения акушерок. По какой-то причине смертность была в три раза больше там, где роды принимали студенты и врачи, чем в отделении для будущих акушерок. В результате научных изысканий Земмельвейс пришел к выводу, что причина смертности кроется в том, что студенты, которые учились принимать роды, также принимали участие во вскрытиях умерших женщин, а акушерки от этой работы освобождались. Чтобы проверить свою гипотезу, он решил, что врачи и студенты, резавшие трупы, должны мыть руки в растворе хлорной извести, прежде чем идти к роженицам. Смертность значительно снизилась.

Доктор Земмельвейс был уверен, что он сделал потрясающее открытие, которое получит всеобщее признание. Но Луи Пастер еще не открыл бактерии, и Земмельвейс не смог объяснить этот феномен. Вместо аплодисментов он встретил сопротивление коллег. Они находили мытье рук ненужным и раздражающим. Они также не хотели признавать, что причиной смерти могут быть врачи. Некоторые, тем не менее, требовали, чтобы отдельная комиссия проанализировала открытие Земмельвейса. Но вместо этого глава родильного дома распустил эту комиссию и уволил Земмельвейса. Затем его изгнали и из научного общества.

Потребовалось еще несколько лет, прежде чем Пастер доказал, что Земмельвейс был прав. В промежутке между этими событиями он пытался доказать справедливость своей теории, но так и не получил признания. Когда Земмельвейс умер всего сорока семи лет от роду в 1865 году, он был одиноким, забытым и полусумасшедшим человеком. Он имел достаточно мужества, чтобы сделать вызов науке, он показал путь, но это обошлось ему очень дорого. Доктор потерял работу, уважение — и, наконец, жизнь.

Теперь перед научным трибуналом стоял Тур Хейердал, обвиняемый в восстании против авторитетов, раздраженных тем, что он вторгся в их сферу, причем настолько энергично, что оказался способен влиять на общественное мнение. Его необходимо было нейтрализовать как ученого, пока он не принес еще больше вреда. Стратегия, которую они выбрали, была очень проста, но хорошо испытана. Его нужно предать молчанию, утверждать, что он не знает, о чем говорит, называть его скаутом, но в любом случае — никак не ученым.

Тур хотел завоевать Парнас. Однако пока ему приходилось довольствоваться тем, что он завоевал признание публики.

После нападок Карстена он хотел все бросить. Но силы вернулись к нему. Ему нужно было следить за каждым своим шагом, если он хотел избежать ударов скептиков^{157}. Борьба с ортодоксальной наукой стала «борьбой всей жизни»^{158}.

В первую очередь Хейердала поддерживала мысль о том, как монография сможет заставить критиков замолчать. «Пока всемирно известные ученые, такие, как Питер Бак, и остальные называют в мировой прессе все это ерундой, мы не будем там, где должны быть, когда игра закончится, но я гарантирую, что Бак и его клика пожалеют о своих безжалостных словах», — писал он своим товарищам по путешествию^{159}.

Времени было мало, и Тур знал, что его «повесят» противники, если он вскоре не подготовит монографию^{160}.

Но не успел Хейердал поставить последнюю точку, как поднялась новая буря. И это были не кредиторы, не налоговые органы или ученые, которые ставили палки в колеса. Это была женщина с Таити.

На самом юге Хедмарка, в дремучем лесу у шведской границы, находится озеро под названием Скьярванген. Там у отца Тура Хейердала была дача или скорее даже целый хутор. Он назывался Углевика и состоял из главного дома, амбара, дровяного сарая и сторожки. Владение включало также шестьдесят гектаров леса.

Отец купил Углевику у двоюродного брата в 20-е годы. Как только дела на пивоварне в Ларвике позволяли ему, он сейчас же устремлялся в этот, по его словам, «рай на Земле»^{161}.

Однажды во время войны, в феврале 1944 года, когда он жил там, поправляя здоровье, ему пришла в голову мысль составить завещание; вскоре ему исполнялось семьдесят пять лет, и он уже не был в состоянии посещать Углевику так же часто, как и прежде. Он знал, что Тур любит жить в согласии с природой, и считал, что лучшего места, чем здесь, у Скьярвангена, для него и Лив с детьми, не найти, пусть только закончится война. Отец, конечно, знал, что Тур очень полюбил Свиппопп у Лиллехаммера, но «я не сомневаюсь, что Тур предпочтет жить в Углевике», — писал он Алисон^{162}.

Отдавая Углевику Туру, он обделял троих детей от первого брака. Но он так любил Тура и восхищался им: «Он мой любимчик, его я люблю больше всех из моих четверых детей»^{163}. Но у него были и прагматические соображения. Тур не получил, как другие, «приданое при женитьбе», и, кроме того, «его образование обошлось дешевле»^{164}. При этом отец выдвинул одно непременное условие. Если Тур хочет получить Углевику, он должен там жить. Он не может использовать ее только как летний дом.

К разочарованию отца, Тур предпочел после окончания войны остаться в Свиппоппе^{165}. Сына не соблазнило и то, что отец значительно потратился на ремонт Углевики. Но после развода с Лив ему понадобился новый дом. Тур согласился вступить в наследство и принял условие отца: Углевика станет его постоянным местом жительства.

Бесконечные разъезды после путешествия на «Кон-Тики» привели к тому, что прошло немало времени, прежде чем он смог добраться до Углевики. Лишь в начале лета 1950 года он переехал туда вместе с Ивонн, прихватив с собой монографию. Наконец он смог на время отойти от полемики. Защищенный тишиной леса, он вплотную занялся окончательной доработкой того оружия, что однажды должно сразу поразить всех его врагов. Чтобы монография наверняка дошла до научного мира, он писал ее по-английски. И пока он писал начерно, от руки, как он привык, Ивонн перепечатывала текст на машинке, так же как до нее это делала Лив.