Вероятно, «беспокойную бригаду» неслучайно направили в распоряжение Рокоссовского. Будущий маршал, а тогда еще генерал-лейтенант знал тюремные порядки не понаслышке и потому легче мог найти общий язык с бывшими зэками, заставить их сражаться не за страх, а за совесть.
О дальнейших событиях Рокоссовский вспоминал:
«Во второй половине августа меня внезапно вызвали в Ставку. У Сталина я застал и Н. Ф. Ватутина (здесь память подвела Рокоссовского. Согласно записи в журнале посетителей кремлевского кабинета, он был на приеме у Сталина 2 августа 1942 года вместе с Ватутиным, Василевским и начальником Главного артиллерийского управления Н. Д. Яковлевым. Следовательно, наступление на Воронеж начало планироваться еще в начале августа, до прорыва немцев на дальние подступы к Сталинграду. — Б. С.). Рассматривался вопрос об освобождении Воронежа. Ватутин предлагал наступать всеми силами Воронежского фронта непосредственно на город. Мы должны были помочь ему, сковывая противника на западном берегу Дона активными действиями левофланговой 38-й армии. Я знал, что Ватутин уже не раз пытался взять Воронеж лобовой атакой. Но ничего не получалось. Противник прочно укрепился, а нашим войскам, наступавшим с востока, прежде чем штурмовать город, надо было форсировать реки Дон и Воронеж. Я предложил иной вариант решения задачи: основной удар нанести не с восточного, а с западного берега Дона, используя удачное положение 38-й армии, которая нависает над противником севернее Воронежа. Для этого надо только подтянуть сюда побольше сил, причем по возможности скрытно. При таком варианте удар по воронежской группировке наносился бы во фланг и выводил наши войска в тыл противнику, занимавшему город. Кроме того, этот удар неизбежно вынудил бы противника ослабить свои силы, наступавшие против Юго-Западного фронта. В той обстановке такой вариант, по моему глубокому убеждению, был наиболее правильным.
Но Ватутин упорно отстаивал свой план, а мои доводы, по-видимому, оказались недостаточно убедительными. Не подействовало и обещание, что, если будет принят мой вариант, Брянский фронт выделит в распоряжение соседа все войска, которые сможем собрать без ущерба для своей обороны. Сталин утвердил предложение Ватутина, обещав при этом усилить Воронежский фронт дополнительными соединениями из резерва Ставки, а также гвардейскими минометными полками, вооруженными реактивными установками М-31.
На этом визит у Сталина закончился. Выйдя в соседнюю комнату, мы с Ватутиным оговорили все вопросы, связанные с действиями 38-й армии, которая на время операции переподчинялась Воронежскому фронту, и разъехались каждый к себе».
Тогда же произошли и некоторые изменения в штабе Брянского фронта. Рокоссовский вспоминал:
«Наш штаб пополнялся командным составом. Несколько товарищей прибыли из 16-й армии. В частности, вместо М. И. Казакова, убывшего на Воронежский фронт, начальником штаба стал М. С. Малинин, на должность начальника артиллерии фронта прибыл В. И. Казаков, начальником связи стал П. Я. Максименко — старые сослуживцы, с которыми мы давно сработались. Начальником тыла оказался энергичный, хорошо знающий дело генерал Н. А. Антипенко. Моим заместителем по формированиям был генерал П. И. Батов, старый боевой командир, прекрасный строевик, с хорошими организаторскими способностями. С первого же дня знакомства с ним я заметил, что он тяготится своей должностью. Человеку с такой кипучей натурой трудно было усидеть в штабе.
Политическую работу в войсках возглавлял член Военного совета фронта С. И. Шабалин, человек одаренный, умеющий правильно нацелить деятельность политаппарата и партийных организаций. Короче говоря, на Брянском фронте сложился коллектив сотрудников, способный обеспечить боевые действия войск в любых условиях».
Вскоре этот коллектив почти в полном составе отправился с Рокоссовским на Донской фронт, командующим которого стал маршал.
Донскому фронту предстояло сыграть важную роль в контрнаступлении под Сталинградом. Сталин собирал под Сталинград своих лучших генералов, понимая, что именно там решается исход войны. О том, как произошло это назначение, поведал в мемуарах П. И. Батов, присутствовавший при телефонном разговоре Рокоссовского со Сталиным (хотя имя последнего предпочел лишний раз в мемуарах не упоминать):
«В один сентябрьский вечер наша судьба круто изменилась. В рабочей комнате начальника штаба командующий подводил итоги дня. Тут были Малинин, Казаков, Прошляков и Орел. Зазвонил телефон. Рокоссовского вызывали к аппарату ВЧ. В маленькой деревенской хате хорошо слышалось каждое слово, долетавшее из далекой Москвы:
— Вам не скучно на Брянском фронте? — Рокоссовский улыбнулся, но промолчал. — Решением Ставки создается Донской фронт. Весьма перспективный. Предлагаем вам принять командование им, если не возражаете…
— Как можно возражать!..
— В таком случае забирайте с собой кого считаете нужным и утром вылетайте в Москву. Брянский фронт примет Макс Андреевич Рейтер.
Рокоссовский обвел всех радостным взглядом…
— Я рад, товарищи, — просто сказал Рокоссовский. Указывая пальцем на Малинина, Казакова, Прошлякова и Орла, он приговаривал: — Вы со мной… Вы со мной.
Сердце мое не выдержало:
— Товарищ командующий, готов ехать хоть на дивизию!
— Разделяю твое желание, Павел Иванович. Но оставайся пока командовать фронтом до прибытия Рейтера, а мы в Москве вопрос решим.
М. А. Рейтер с новым начальником штаба Л. М. Сандаловым приехал через три дня. Шло заседание Военного совета фронта. Принесли шифровку. Рейтер прочитал и передал мне, сказав вполголоса: „Честное слово, завидую…“ В шифровке говорилось о назначении Батова командующим 4-й танковой армией Донского фронта».
Вскоре 4-я танковая армия, в которой практически не осталось танков, была переименована в 65-ю армию, и во главе ее Батов благополучно провоевал до конца войны, неизменно оставаясь под началом Рокоссовского.
По прибытии под Сталинград Константин Константинович писал жене и дочери: «Наступит время, и фрицы будут биты так же, как били их при Александре Невском („Ледовое побоище“), под Грюнвальдом и еще много кое-где».
В мемуарах Рокоссовский так описал начало своей деятельности на посту командующего тогда еще Сталинградским фронтом:
«В сентябре, прибыв в Ставку, я был ознакомлен с обстановкой, сложившейся в районе Сталинграда, и с задачей, которая на меня возлагалась. В общих чертах ознакомил меня с ней заместитель Верховного Главнокомандующего генерал армии Г. К. Жуков. Сводилась она к следующему. В междуречье Волги и Дона прорвалась сильная группировка немецко-фашистских войск. И вот глубоко на ее фланге, на восточном берегу Дона, намечалось с целью нанесения контрудара сосредоточить группировку наших войск в составе не менее трех общевойсковых армий и нескольких танковых корпусов. Мне поручалось ее возглавить.
Сама идея выглядела весьма заманчиво и многообещающе. Вызывало беспокойство лишь опасение, будет ли предоставлено Ставкой время, необходимое для сосредоточения войск и на подготовку их к организованному вводу в бой.
Спустя несколько дней меня срочно потребовал к себе Верховный Главнокомандующий. Прибыв к нему, я узнал о тяжелом положении под Сталинградом, где врагу удалось на северной окраине города прорваться к Волге. В связи с этим намечаемые ранее мероприятия отменялись, а силы, выделенные для их проведения, направлялись непосредственно к Сталинграду.
Мне следовало вылететь туда же и сменить командующего Сталинградским фронтом генерала В. Н. Гордова, который с этой ролью не справлялся. Остальные указания я должен был получить на месте от заместителя Верховного Г. К. Жукова.
Прощаясь со мной, Сталин добавил, что туда же, в Сталинград, вылетает специальная комиссия, которую возглавляет Боков, с задачей очищения войск и штабов от непригодного командного и политического состава. Он еще подчеркнул, чтобы я имел в виду, что Юго-Западный фронт вообще смотрит больше за Волгу. Что подразумевал Сталин под этим, я не стал спрашивать и вышел от него с невеселыми мыслями. Сознание того, что у Ставки опять не хватило выдержки для проведения так правильно задуманного контрудара, угнетало меня. Правда, меня посылали туда, где шли напряженные бои, а не возвращали на спокойный участок общего фронта, в чем я находил утешение».
