— Больше пить…
Он отхлебнул воды прямо из запотевшего графина. Застучали каблучки, и вышла Лина, сияя своими карими глазами навстречу Томику. Ярчук вдруг остро позавидовал этому хмурому верзиле, представил, как здорово в эту августовскую жару мчать куда-нибудь на мотоцикле среди душистых полей… Упругий ветер в лицо, за спиной — прелестная девушка.
Но Томик, похоже, не разделял мечтаний Ярчука. Он вразвалку сопроводил Лину к мотоциклу, и некоторое время они вполголоса беседовали о чем-то, судя по всему, не особенно приятном. Губский перевел взгляд с них вновь на Клима и вдруг спросил:
— Так что, молодой человек, какие у вас планы на будущее?
Сказал шутливо вроде бы, однако в тоне вопроса была какая-то фальшь. Пара возле мотоцикла прекратила свой спор и уставилась на Ярчука, словно он невесть что должен был изречь. Даже робкая хозяйка дома высунулась из проема двери.
— Да как сказать, — Клим был озадачен всеобщим вниманием. — К землевладению у меня особой тяги нет.
— Это ты еще не разобрался, что к чему. А все-таки, как же поступишь с майном?
— С имуществом? Продам, скорей всего, если кто купит…
Климу показалось, что Губский и Томик переглянулись. Напряжение будто спало, это все ему показалось из-за хмелька.
— Куда тебе спешить, — продолжал Губский, — поживи, осмотрись. Что, разве хуже, чем в Сибири твоей?
— Там иначе. И мне скоро в университет, я же вечерник.
— Вечерник? Это ж каторга, я слыхал. Но если так тебе хочется иметь высшее, переводись к нам. Здесь такого добра хватает, миллионный город, как-никак.
— Посмотрю, подумаю, — ответил Ярчук уклончиво. И вновь уловил во взгляде хозяина непонятное напряжение…
Мотоцикл взревел, повернулся на одном колесе, расшвыривая гравий, и исчез — будто ветром сдуло парня и девушку, слившихся на ревущем механизме. Треск двигателя постепенно замирал за дачами.
— Племяш мой… пятиюродный, — рассеянно заметил Губский, думая о чем-то своем. — Кроссмен. Ездит как бешеный, но уверенно. Дочку ему не боюсь доверять.
— Понятно, — неопределенно ответил Клим.
— Значит так, юноша, — сказал Губский, вставая наконец из-за стола, — какие там будут у тебя осложнения, затруднения — сразу ко мне. Я за тебя теперь, вроде, ответственный. Экс темпоре, как говорится, без размышлений — ко мне. Надумаешь жить — живи, буду только раз такому соседу. Надумаешь продавать — подыщем покупателя, проследим, чтоб тебя не облапошили, знаешь сам — людей порядочных не так уж много…
— Чего там, хватает. А за предложение спасибо, непременно воспользуюсь. Мне надо до сентября со всем этим раскрутиться.
— Ага. Ну, ты, я вижу, парень твердый. Видать, есть там какая-то сибирячка…
Балагуря так, Губский проводил Клима до самой калитки и здесь распрощался с подчеркнутой сердечностью. «Что же ему все-таки от меня надо? — подумал Ярчук, бредя к своему неказистому домику. — Ведь такие зря в гости не зовут, голову наотрез дам. И где работает — даже не заикнулся. Но зато Лина!..»
В саду под яблоней чернела гора свежевырытой почвы. Кто-то копался здесь в его отсутствие.
6. Пташко
Он оказался сухопарым, энергичным, немного похожим на дятла в своих очках. Лет 55–60, но здесь можно было ошибиться: Пташка молодила резкая порывистость движений и темно-бордовый спортивный костюм. Он с видимым удовольствием демонстрировал Ярчуку достижения своих питомцев. Мастерская кружка помещалась в полуподвале, и свет дневных ламп ложился бликами на ребристые остовы кораблей.
— «Соверин он зе сиз», что значит «Властелин морей». Тридцатипушечный галион, шестнадцатый век.
— Красавец! — не удержался Клим, рассматривая почти законченную модель. — И ведь даже ядра есть, возле пушек.
— На это идет дробь подходящего диаметра. А здесь «Титаник».
Пташко подвел Клима к жестяному остову, возле которого тихонько шаркал надфилем длинноволосый мальчуган.
— Проверь-ка шаблоном форштевень… Да, ребята, выключите пока фрезу. Зачем зря гонять мотор.
Назойливый гул тут же прекратился. Видно было, что разномастные подростки боготворили хозяина полуподвальной мастерской. Клим удивился, что, несмотря на летнее время, кружок функционировал вовсю.
— А то как же! Надо приобщать сызмала к технической культуре. Они прямо-таки все впитывают. А не будь этого увлечения? Болтались бы на улице, как у них говорится, балдели…
Этот фанатизм технического рукоделья, очевидно, неудержимо привлекал детвору, хотя престарелый учитель был страшно придирчив. Ярчук подумал о том, что люди сносят любой деспотизм ради достойной цели.
— Ну, теперь вы все у нас видели, можно и переговорить. Давайте уединимся в каптерке.
Они прошли узким проходом между верстаками. Над одним из них Клим заметил знакомую физиономию и подмигнул.
— Привет, Константин! Как вечный двигатель?
— Водородный, — сурово поправил тот. — Скоро заработает…
Пташко открыл железную некрашеную дверь и указал на табуретку под стеллажами с инструментом и материалами. Сам уселся на какой-то ящик. Он начал без предисловий.
— Что мне не нравится в этой истории, так это причина гибели. Знаете, мы, технари, никогда не делаем такие вещи тяп-ляп. А Никандр был технарь… В лучшем смысле этого слова — человек, относящийся к технике, как к определенному виду культуры. Чрезвычайно уважительно, я бы сказал.
— У меня складывается похожее представление.
Пташко поглядывал на ребят сквозь неплотно прикрытую створку.
— Ну вот. А тут какая-то проводка, сигнализация, незаблокированная, голые провода без изоляции… Варварство, совершенно не свойственное Данилычу. Можете вы мне нарисовать схему этой сигнализации?
— Приблизительно.
— Рисуйте. — Пташко подвинул к нему чистый бланк какой-то накладной и ручки. Клим начал набрасывать домик и сарай. Пунктиром нанес проводку сигнализации.
— Ага, ввод здесь?
— Да, там он подключается…
— Странно. Неподходящее место… А датчик?
— На двери сарая.
— Какой он из себя? Я имею в виду, какого типа?
— Обычный, какие ставят в магазинах на витринном стекле.
— Черте-что. Ведь он тут совсем ни к чему. Этот датчик работает от сотрясения, вы знаете. А у этой двери лифт — я ведь там сто раз бывал, она же хлопает от ветра, даже запертая. Никакого смысла. А звонок где?
— Вот здесь, под потолком передней. А тут, в комнате, эти голые концы, теперь, конечно же, отключенные.
— Еще бы. Это сделано на уровне кустаря-любителя. Отказываюсь считать, что Никандр хоть пальцем пошевельнул с этой чепухой.
— Но тогда кто же? И зачем?
— Вам интересно мое мнение? — Пташко прикрыл дверь.
— За этим и приехал, честно говоря.
— Это преступление. Лишь только Костя рассказал мне об этом, я тут же решил — не мог Никандр выполнить что-либо столь неряшливо — технически, я имею в виду. Сами знаете, в нашем деле бывает и спешка, бывают дела обыденные, неинтересные… Но — профессионал всегда профессионал, он не опускается до халтуры. Это, так сказать, внутренний принцип любого специалиста. А теперь, после ваших подробностей, я в этом убежден.
— Но…
— Зачем и кому, вы хотите сказать? Это вопрос. Тут я могу только строить догадки. — Пташко задумчиво вертел в руках какой-то болтик. — Дело в том, что у покойного Данилыча был, как бы это сформулировать, крайне широкий спектр знакомств. Автомобилисты, радиомастера, моделисты — наш брат, электротехники. Когда я жил в Загородном, насмотрелся у него на всяких. Главное, я не могу понять — как такой разносторонний человек мог якшаться со всякой… — видно было, что учитель удержался от крепкого эпитета, — словом, это меня всегда удивляло. Иной раз придешь к нему — а там сущий вертеп. Или это такая уж особенность холостяцкой жизни… Вот вы, Клим… так, кажется?
— Да, именно так.
— Вы женаты?
— Нет еще. Но эту особенность холостяцкой жизни узнал рано.
— То есть?
