— Может, откинешь чадру? — бросил Клим.

— Спешишь, как голый в баню. Пока это ни к чему, так оно и мне, и тебе безопаснее. Твоя хата, сдается мне, под присмотром?

— А то как! И знаешь под чьим — под твоим, дядя! Хата с начинкой, ясное дело, как не потеребить. Напустил землероек, жуков навозных… Но, дядя, я говорю — не на того напал! Мое при мне будет…

— Ладно, хлопчик, — донеслось все так же мирно из-за двери. — Сколько там у тебя добра? Пятера в кармане? А в сортире тебя еще никто не топил?

Клим сорвался со стула, но Дональд Дак перехватил его, щелкнув выпрыгнувшим лезвием. Ярчук дернул ворот, сел, мрачно улыбаясь.

— Бабка надвое сказала — насчет сортира. Думаешь, взял телка голыми руками, сейчас из него кишки мотать будешь, хрен старый! На, сглотни!

Ярчук отвесил портьере оскорбительный жест.

— Выступай, хлопчик, приятно смотреть. И все там такие?

— Не махлюй, дядя, сам оттуда вылупился. У нас страховка всегда крепкая была, в случае чего, достанем. На тебе долги висят еще те.

За шторой переваривали услышанное.

— Кто ж тебя тут кроет, сынок? Один ты, как палец, в наших местах.

Голос вроде показывал озабоченность судьбой Клима.

— Не интересуйся, дядя, я же не лезу к тебе за твою тряпку. Одно скажу только: я человека предупредил — если вдруг потеряюсь, напускай ментов на гнезда. И на эти Выселки в том числе. Свояки далеко, так я ментами поквитаюсь, они и так тебя уже нюхают.

Наступило долгое молчание. Дональд посматривал на Клима — видимо, тот угадал место безошибочно. Наконец донеслось:

— Вот так верь человеку. А говорил же — кровью харкать буду, а сына в эти дела не допущу… Ладно, тля, выкладывай, где коробка!

Лишь теперь в голосе прорвалась злоба. Клим и ухом не повел.

— Я в законе, дядя, свое беру, то что за батей, не больше. А раз банк держу, значит и цену назначаю, справедливо? Мог бы на все рот открыть, но порядок знаю.

— Сопля, на что заришься? Ты к нему руку приложил? Пачкался, ходил возле вышки? Да ты ж до аэропорта не дотянешь… с коробкой. Потухнешь в канализации.

Ярчук хмуро молчал.

— Потому и делюсь, — выговорил он с натугой. — И еще, кроме откупной доли, вот у меня какой вопрос…

За портьерой все замерло. Климу все время казалось, что там не один человек.

— …вопрос такой — выставь мне человека, что отца убрал. За это половину доли своей снимаю — на твоих ребят.

Утенок Дональд шмыгнул носом одобрительно и спрятал прыгун: шел уже вполне деловой разговор. В соседней комнатке молчали.

— Я ж все равно дознаюсь. Лучше сразу засвети его мне, дядя. Он человек решенный, на него расчет не делай.

— Ладно, пацан, считай, — договорились. — Это было сказано с внезапной решительностью. — Доля твоя — четверть…

Ярчук протестующе нахмурился.

— Не понти, с тебя хватит. Радуйся, что целый ушел, только по старой дружбе с Данилычем. Теперь, вот еще что — все бумаги, что там будут — мои. И не пробуй зажать хоть одну!

— Если не денежные, дядя. Для меня все другие бумаги — макулатура.

— Годится. Завтра привезешь коробку.

— Сюда? Дядя, мне же не хочется рисковать. Давай вечером ко мне в усадьбу, все получишь на месте.

— Так она там? — не удержался от вопроса голос.

— Вроде того. — Клим многозначительно ухмыльнулся и встал. — Завтра, надеюсь, увижу тебя без паранджи… А это тебе, приятель, за хамство со мной!

Ярчук вдруг отвесил ничего не подозревающему Дональду оглушительную пощечину. Ничего не понимая, тот бросился на Клима; они возились у мебельных стеллажей, грохоча падающими полками. Ярчук придушил Дональда возле зеркального серванта, и, яростно тиская жертву, не спускал глаз с тусклого отраженья портьеры. Она резко отодвинулась, и Клим увидел лицо.

— Будешь помнить, дерьмо… — Клим отпустил задыхающегося утенка, штора тут же закрылась. — Заимел пыру и королем стал, а? Да ты на меня хоть с водородной бомбой…

— Ладно, хлопец, кончай цирк! — в голосе из-за шторы было явное раздражение. — Не нарывайся. Езжай домой, Козырь тебя отвезет. Проводи его, Петро, только не заводись, видишь же — хлопец со сдвигом…

Но Дональд и не думал заводиться. Потирая щеку, он вышел из склада, закрыл пса в будке и подошел к Козырю, возившемуся около фургона. Они о чем-то переговорили; до Ярчука, стоявшего посреди двора, доносились лишь обрывки фраз.

— …Можешь в кабине, он место знает, — напоследок сказал Дак. Ярчук распахнул правую дверцу и сел без приглашения; следом за ним влез за руль Козырь, уважительно глянув на него при свете тусклой потолочной лампочки. Тут Ярчук заметил, что у него мокрая под мышками рубаха. Москвич выкатил за ворота и покатил по мощеной дороге, обсаженной тополями; месяц уже почти спрятался за лесом.

— Крепкий орех Данилыч, — начал Козырь беседу, считая, по-видимому, что теперь можно быть откровеннее. — Обшарили избушку с ног до головы, а так ничего и не нашли. Садик весь прочесали.

— Могли еще сто лет ковырять. — Клим откинулся на спинку и закрыл глаза. Сквозь ресницы наблюдал за водителем.

— Намекаешь, она не там? С Брыхом он вывезти ничего не мог, там шмон был… наш. А на нем самом глаз держал один хлопец, последние три месяца. Видно было бы, если б понес куда такую тяжесть. Он же все время налегке, с портфельчиком. Раза два со двора мусор вывозил на тачке. Смотрели потом — мусор и есть.

— Куда? На свалку? — лениво спросил Ярчук.

— Не, в лесок рядом…

— Эх ты, сам ты мусор, — пренебрежительно бросил Клим. Козырь вдруг щелкнул челюстью, глаза его остекленели — нелегко бывает рубахе-парню, когда мозг его озаряет внезапная догадка. Он покосился на Ярчука — не заметил ли тот его реакции. Но сосед тянул все так же лениво:

— Ты, паря, вот что… Я старому не особенно верю: сунет он мне завтра какую-нибудь шпану — казни, мол, этот самый батьку порешил. А что мне проку с этого куренка… Земляк, — Клим поборол сонливость и привалился к плечу Козыря, — скажи, а? За мной не засохнет!

— Отстань! — рубаха-парень отпихнул его, судорожно вцепившись в рулевое колесо. — Не я — все, что знаю! А может, на самом деле током стукнуло…

Клим отодвинулся разочарованно.

— Эту лапшу на уши розыску вешай, там проглотят. А может, сам?

Ярчук выразительно кивнул в сторону оставшихся позади Выселок. Это оторвало Козыря от назойливой мысли.

— Ты что! Не может этого быть… Он же инвалид.

— Отпадает…

Машина вбежала на бетонку и понеслась, только швы щелкали.

— Чего так гонишь? Тоже мне, раллист нашелся.

— А? — Козырь немного отпустил педаль. — Раллист, это не я… Кореш мой настоящий гонщик.

«Знаем одного такого», — подумал Ярчук. Осторожно спросил:

— Назад далеко ехать?

— С чего это — назад? Сказано у тебя заночевать.

Это не входило в расчеты Клима. Он буркнул со злостью:

— Боится — в ментовку побегу? Вы ж за мной смотрели все время — имел я с ними дело?

— Кто знает… — странно ответил Козырь. — Побуду до утра. А днем найдется, кому присмотреть…

Редкие встречные машины слепили огнями. Козырь крутнул баранку — свернули в Загородный.

Козырь уехал затемно, но Клим не спешил действовать. Он ожидал прихода квадратного Степаненко — это был повод для визита в поселковый, к нотариусу, а там можно было изловчиться и передать Станевичу записку. Но любитель древесности опаздывал к назначенному сроку.

Высматривая его, Клим подошел к калитке. В почтовом ящике углом торчала газета. Ярчук удивился — отец выписывал только журнал «Радио», должно быть, газету вложили по ошибке. Это была вчерашняя вечерка.

Но ошибки не было. На четвертой странице, в обведенной красным «Хронике ГАИ» темнело размытое фото — Ярчук без труда узнал черную диагональную полосу на капоте дико искореженной машины. Не читая, он отшвырнул газету, словно паука. Значит, Брых не успел найти другой выход… Пан демонстрировал Климу свою длинную руку.