Витя хорошо учился, лучше всего по физике, много читал – про приключения, особенно морские. Любил читать газеты отчима, которого звал папой, и на уличных стендах. Во дворе из запчастей собирал и разбирал с дружком Лехой моторный велосипед, сидел над чертежами снегохода и мечтал соорудить космический корабль. Он занимался в секциях футбола и хоккея, а мама записала в музыкальную школу на класс баяна. Витя не только отменно играл на этом инструменте, но и неплохо пел, умело подражая голосам эстрадных знаменитостей.

Как-то осенью в леске на поваленном дереве глотали портвейн вчетвером, среди них был мелкорослый Вася Нилов. Прямо перед ними раздвинулись заросли, возникла пожухлая соломенная шляпа… Витя с Васей мгновенно переглянулись, и Витя увидел в Васиных глазах жуткое знание о том, что делает с пойманными этот мужик, как будто Васю уже вешали или топили.

– Ребя, это он… – тихо сказал Витя.

Потрясенный Вася молчал.

– Кто? – спросили остальные.

Мужик вышел на поляну, презрительно глядя сквозь них. Витя взял лежавшую на земле поджигу, которую как раз собирался пристрелять, выхватил из кармана коробок, чиркнул приделанной спичкой. Железная дребедень полетела ввысь, ударила над головой мужика, осыпая еловые иголки. Леха поднял свою поджигу, и мужик побежал, потеряв шляпу.

– Стоять! – Витя бросился следом.

Друзья – за ним.

Они бежали через весь лесок, и на опушке, когда преследуемый выдохся и, обернувшись, оскалился, Витя с разбегу ударил его головой в живот, тот упал, навалились другие, и, сидя на нем, вколачивая ему в щеки свой страх, вбивая в глазницы свои кошмары, Витя услышал, как Леха спросил: “Да кто он хоть?” – а Вася ответил: “Кто-кто, бандит”…

Классе в шестом он стал заглядываться на брюнетку Олю Рукавишникову, миниатюрную отличницу, звеньевую, торопыжку, с сухими и быстрыми конечностями, как у кузнечика. Несколько раз провожал до дома, пока она, честно задрав личико, не сказала ему заученными, бесчувственными, оскорбившими словами, которые показались ему всё равно прекрасными: “Виктор, я с тобой не хочу водиться. Ты сначала в армии отслужи – раз, в институт поступи – два, и специальность хорошую освой – это три. Ты совсем не собранный!” Никем-то она потом не стала, инженер в заводском отделе, развелась, осталась с двумя…

Он поцеловался в последнем классе с Таней Кривошеиной, чьи следы теряются – улетела к отцу в Приморский край, в город Артем. Эта Таня ему не была мила, просто в поцелуях была доступна. Она была плотная, с черными жесткими волосами, с хриплым смехом…

Как он и мечтал, его призвали на флот.

Он был отправлен в Североморск, на большой корабль “Достойный”.

Ходили по Атлантике – в Анголу, в Луанду, где вставали на боевое дежурство, и тогда соседняя ЮАР остерегалась выпускать свои бомбардировщики. Ходили по Средиземному морю – в Тартус, в Сирию. Были в Тунисе с официальным визитом, спустились в город на четыре часа, бродили по восточному базару, разбившись на пятерки. В их группе на троих купили две бутылки кока-колы на ту мелочь, которую им выдали.

Чаще всего швартовались к рейдовой бочке и вставали на якорь в одной точке метров восемьдесят глубиной, и так стояли по нескольку недель посреди воды. Ночью прожектор светил в воду, по левому и правому борту дежурил матрос в каске и с автоматом. На свет с тихим плеском всплывали рыбы или бесшумно поднимались кальмары, в первый миг похожие на диверсантов своими фиолетовыми внимательными огоньками глаз.

Тяжело было на вахте зимой на верхней палубе, когда стояли в Баренцевом море: дубак, полярная ночь, а ему, вернувшемуся из теплого странствия, приходилось убирать снег и скалывать лед.

Как-то они на три месяца бросили якорь возле острова Кильдин в Баренцевом. Пустой пологий остров. Гранитные берега. Пара столбов. Виктор до одури смотрел на берег и думал: “Мертвая земля… Зачем она?” Ему уже казалось, что он обречен навечно остаться здесь, в полутора милях от проклятого острова. Клокотала стылая свинцовая вода. Над морем и над островом то и дело поднималась пурга. Снежный заряд проходил, и вновь открывался остров. И тогда он стал думать, что бессмертный. Если бы он никогда не умирал, вытерпел бы он – стоять вечность на корабле рядом с этим островом Кильдин? Конечно! И ему стало не так грустно.

Виктор был незаменим. Он был отличным радистом. Каждый день по четыре часа сидел в тесном помещении боевого поста и принимал радиограммы. Он усовершенствовал работу – изобрел передаточное устройство на базе кинопроектора “Украина”.

Он гадал, куда идти после дембеля, но замполит Крябин, костистый человек с обветренным, как бы сырым лицом, придирчиво воспринимавший все его изобретательства в радиорубке, сказал:

– Старший матрос Брянцев, в Москве есть такой институт, куда ты никогда не поступишь!

– Как называется?

– Физтех!

– Спорим, поступлю, товарищ капитан-лейтенант!

Зачем Крябин посоветовал, где учиться, если он Виктора недолюбливал?

Виктор получил на корабле сухую положительную характеристику (“Делу партии и правительства предан, военную тайну хранить умеет”) и выслал документы в Москву За несколько дней до дембеля замполит отдал ему письмо-вызов из института (“Небось, провалялось у него в каюте”, – подумал Виктор) – оказывается, до экзаменов оставалось меньше месяца, а за эти годы он все учебники позабыл…

В Москве на экзамены ходил в форменке и бескозырке, никакой другой одежды не было. Получил одну четверку, остальные пятерки, хотя моряка могли принять и с тройками.

Поступив на физтех, он вдруг понял: костистый замполит желал ему добра, иначе бы не подтолкнул учиться в Москве, и Виктор даже хотел написать ему благодарную открытку, но так и не собрался.

Он подрабатывал на Савеловском вокзале грузчиком. Выучился печатать на машинке – пригодились навыки радиста, – причем на немецкой. Взял академотпуск на год и устроился работать в ФИАН, в лабораторию спектроскопии.

В семьдесят седьмом он познакомился с Леной.

Вышли в вечерний город. Водитель Валерка упился до отключки. Связываться с ним не любили. Не в том дело, что пьяный за рулем – добыча для ментов (кому надо тормозить их машину). Просто идти близко, да и чудил по пьяни Валера. Однажды, вильнув, заехал на тротуар и врезался в подножие памятника Долгорукому. “Чо творишь?” – орал Виктор, выскочив из грузовика. “Хотел познакомиться! – объяснял Белорус счастливо. – С князем!” Такое панибратство возмутило больше всего. А если бы они взорвались? Сколько раз Виктор ловил себя на этой мысли. Взорвешься, и не успеешь заметить. Кузов машины всегда был забит множеством баллонов. Белые баллоны – с ацетиленом. Синие – с кислородом. Частенько баллонов было столько, что вылезать приходилось через боковое окно. А впереди за рулем лихачил Валерка.

…Виктор с Кувалдой затопали вниз по Тверской.

– Руки распускаешь, – сказал Кувалда.

– А? – рассеянно отозвался Виктор.

– Ты меня это… за плечо больше не бери… Если бы не твоя, я б тебя мигом успокоил… Не веришь? Хочешь, успокою?

– Да кончай ты. Извини, Кувалда. Я же не притворялся.

Кувалда был хоть и груб, но добродушен и кличку свою принимал как должное.

В сумраке всё словно разбухло и подернулось нежным жирком. Горели гирлянды, вывески, рекламные щиты, стеклянные витрины зарешеченных киосков. Поблескивал и хрустел мусор под ногами. Возле киосков разливали водку и жевали, о чем-то спорили, хохотали. Некоторые сидели на деревянных ящиках.

Людей на улице было много. В основном молодых. Виктору казалось, что прохожие хрустели мусором со значением. В каждом хрусте, стуке, хлопке слышался восклицательный знак.

Навстречу шатнуло компанию в кожаных пиджаках, человек семь.

– Атас! – закричал один, и в бликах огня вынырнула смуглая мордашка, рот до ушей. – Москва сосет! Казань решает!

Другой засвистел от души.