– Может, самолет «Юнайтед парсел сервис»[15].

За тарелками дымящегося супа-пюре из цветной капусты и белой фасоли с эстрагоном мы решили, что оптимальный для меня вариант – провести завтрашний день точно так же, как любой нерабочий день, разве что проявлять во всем большую осторожность.

– С другой стороны, – указала бабушка Ровена, – именно осторожность может привести его к смерти.

– Что ты такое говоришь, Ровена? Как осторожность может привести к смерти? – удивился отец.

Бабушка отправила в рот ложку супа, чмокнула губами, чего никогда не делала до того, как ей не стукнуло семьдесят пять, зато потом чмокала часто и с удовольствием.

На полпути от семидесяти к восьмидесяти годам, она решила, что своим долголетием заработала право не отказывать себе в маленьких жизненных удовольствиях. Поэтому чмокала губами, шумно высмаркивалась (за столом – никогда) и после каждого блюда клала ложку и/или вилку на тарелку рабочим концом к краю, тогда как ее мать, знаток этикета, учила Ровену, что, поев, ложку и/или вилку нужно оставить на тарелке рукояткой к краю.

Ровена чмокнула губами вторично и объяснила, каким образом осторожность может быть опасной:

– Предположим, что Джимии нужно перейти улицу, но он опасается, что может угодить под автобус…

– Или под мусоровозку, – вставила мама. – Такие большие грузовики на наших узких улицах. Если откажут тормоза, что их остановит? Конечно же, они въедут прямо в дом.

– Автобус, мусоровозка, даже разогнавшийся катафалк, – покивала Ровена.

– А с какой стати катафалку разгоняться? – полюбопытствовал отец.

– Разогнавшийся или нет, он остается катафалком, – ответила бабушка. – Разве это не ирония судьбы – угодить под колеса катафалка? Видит бог, у жизни совсем не те шутки, какие показывают по телевизору.

– Шутки жизни телезрители не поймут, – заметила мама. – Их способность воспринимать истинную иронию напрочь убил сериал «Она написала убийство».

– То, что проходит на ти-ви за шутку, на самом деле огрехи сценария, – поддакнул отец.

– Куда больше мусоровозок я боюсь огромных бетономешалок, которые на ходу перемешивают бетон. Мне всегда кажется, что вращающийся кузов внезапно сорвется, покатится по улице и раздавит меня.

– Хорошо, – кивнула Ровена. – Значит, наш мальчик боится встречи с бетономешалкой.

– Не то чтобы боюсь, – поправил я бабушку, – остерегаюсь.

– Итак, он стоит на тротуаре, смотрит налево, потом направо, осторожничает, выжидает… и вот потому, что он стоит на тротуаре слишком долго, его сбивает падающий сейф.

Отец, как мог, сдерживался, чтобы не прервать столь интересные дебаты, но тут его терпение лопнуло.

– Падающий сейф? Откуда он мог упасть?

– Естественно, из окна высокого здания, – ответила бабушка.

– В Сноу-Виллидж нет высоких зданий, – запротестовал отец.

– Руди, дорогой, – подала голос мама, – ты забываешь про отель «Альпийский».

– В нем всего пять этажей.

– Сейф, пролетевший пять этажей, расплющит нашего мальчика, – настаивала бабушка. Потом добавила, повернувшись ко мне, сочувственным тоном: – Извини. Я тебя расстроила, дорогой?

– Отнюдь, бабушка.

– Боюсь, это чистая правда.

– Я знаю, бабушка.

– Он бы тебя расплющил.

– Безусловно, – согласился я.

– Это такое ужасное слово – расплющил!

– Да уж, наводит на размышления.

– Мне следовало подумать, прежде чем произносить его. Лучше бы я сказала, убил.

И в красноватом свете свечи Ровена одарила меня улыбкой Моны Лизы.

Я перегнулся через стол и похлопал ее по руке.

Отцу, как шеф-кондитеру, постоянно приходится смешивать множество ингредиентов в точной пропорции, поэтому он уважает математику и причинно-следственную связь гораздо больше матери и бабушки. У них более идеалистический склад ума, и логика у них далеко не в том почете, что у отца.

– С какой стати кому-то ставить сейф на верхний этаж отеля «Альпийский»? – спросил он.

– Разумеется, чтобы хранить в нем ценности, – ответила бабушка.

– Какие ценности?

– Ценности отеля.

Хотя в подобных спорах отцу никогда не удается взять верх, он продолжает надеяться, что здравый смысл возобладает, если он проявит достаточное упорство.

– А почему им не поставить большой, тяжелый сейф на первом этаже? Зачем затаскивать его наверх?

– Потому что их ценности, несомненно, находятся на верхнем этаже, – ответила мать.

В такие моменты я не могу сказать наверняка, то ли мать разделяет более чем странные взгляды на окружающий мир бабушки Ровены, то ли просто подзуживает отца.

Лицо у нее бесхитростное. Глаза никогда не бегают, всегда ясные. Женщина она прямая. Эмоции понятны, намерения не бывают двусмысленными.

Однако, как говорит отец, при всей ее открытости и прямоте, мама, если у нее возникает такое желание, в мгновение ока может отгородиться от всех глухой стеной, скрывающей истинные чувства.

И он любит ее, в том числе, и за это.

Наш разговор продолжался и за цикорным салатом с грушей, грецкими орехами и сыром, за которым последовала вырезка на картофельно-луковых оладьях и спаржа.

Прежде чем отец прикатил из кухни тележку с десертом, мы уже договорились, что завтрашний знаменательный день я должен провести точно так же, как и любой другой выходной. С осмотрительностью. Но без чрезмерной осторожности.

Наступила полночь.

Потекли первые минуты 15 сентября.

Ничего не произошло.

– Может, ничего и не случится, – сказала мама.

– Что-нибудь случится, – не согласилась с ней бабушка и чмокнула губами. – Что-нибудь случится.

Мы решили к девяти вечера вновь собраться на обед за этим же столом, если раньше тяжелый сейф, свалившийся с высокого здания, не расплющит меня. И вместе будем держаться настороже, чтобы вовремя унюхать запах газа или услышать нарастающий вой падающего самолета.

После легкого десерта, за которым последовал настоящий десерт, кофе при этом лилось рекой, отец ушел на работу, а я помог убрать со стола и помыть посуду.

Потом, где-то в половине второго, прошел в гостиную, чтобы почитать новую книгу, на которую возлагал большие надежды. Люблю детективы, где расследуется убийство.

Жертву нашли уже на первой странице, в багажнике автомобиля. Звали убитого Джим.

Я отложил книгу, взял другую, из стопки на кофейном столике, и вернулся к креслу.

Обложку украшал труп красавицы-блондинки, задушенной ярким широким шелковым поясом, обвивающим шею.

Первую жертву звали Долорес. С довольной улыбкой я сел в кресло.

Бабушка сидела на диване, что-то вышивала. Вышиванием она увлекалась с детства.

Переехав в дом отца и матери почти двадцать лет тому назад, она жила по режиму пекаря, ночами вышивая красивейшие композиции. Моя мать и я придерживались такого же распорядка дня и ночи. Вот и учился я дома, потому что наша семья бодрствовала ночью и спала днем.

В последнее время бабушка в вышивании отдавала предпочтение насекомым. Мне очень нравились ее бабочки и божьи коровки, но я решительно не хотел видеть пауков на чехле моего кресла или таракана на наволочке.

В прилегающей к гостиной нише, которую мама приспособила под студию, она работала над портретом лупоглазого бесшерстного кота с ласковой кличкой Киллер.

Поскольку Киллер терпеть не мог незнакомцев и не желал покидать родной дом, хозяева снабдили маму фотографиями, с которых она и писала портрет. И хорошо, потому что шипящий, кусающийся и царапающийся Киллер мог бы изрядно испортить столь приятный вечер.

Гостиная в доме родителей маленькая и отделена от ниши лишь шелковой занавеской. На этот раз мама отдернула занавеску, чтобы приглядывать за мной и в случае возникшей опасности мгновенно прийти на помощь.

Примерно с час мы все молчали, занятые своими делами, а потом мама нарушила тишину:

– Иногда я начинаю тревожиться, а не превращаемся ли мы в семейство Аддамсов[16].