Конечно, маму не беспокоить не надо. Мама бы никуда не отпустила! Никаких карточек и психологов, никаких анализов. Таня была уверена. Если бы она с мамой жила, встала бы на учет в обычную консультацию, ходила бы туда, как положено. Там тоже врачи нормальные работают. Но Вероника по-другому устроена. У нее если зубной врач, то такой, чтоб за два месяца записываться, если у мужа язва – только к профессору.
А аборт вот в этой клинике дорогущей надо делать, в «Мадонне». Хороша мадонна, убийца детей. Таня слышала, как свекровь говорила по телефону со своей задушевной подружкой Лизуней: «Ой, ни до чего сейчас… ага… у нас тут чепе небольшое!.. Как ты догадалась? Ну что ты! Конечно, в «Мадонне». Там контроль, что ты, со здоровьем нельзя шутить!» Лизуня всегда суть проблемы схватывала на лету. Таню она считала за плесень земную и едва замечала при встрече. Приходя в гости, орала на всю квартиру, ни капельки не стесняясь, что ее могут услышать: «Ну что, дорогая, твои мезальянсы в порядке? Не разбежались?»
Она тут сходила с ума на этой даче. Третье лето в полном одиночестве и тоске. Зачем она здесь? Почему нельзя послать все к черту и уехать к маме, не думая больше о том, что быть замужем – значит порвать все прошлые связи и страдать. Первое лето пролетело быстро, дел было слишком много. Павлуся в манеже сидеть не хотел, требовал, чтобы его носили на руках, играли, плохо засыпал. В прошлом году он уже радостно топал вокруг дома, самостоятельно играл машинками, купался в надувном бассейне. Теперь – совсем большой человек, три года, не шутка. Носится везде, завел приятеля, ходит к соседям с собакой играть, тащит Таню гулять в центр поселка, где качели и песочница. В его, Павлушечной маленькой жизни идут большие свершения, в Таниной жизни – сплошная паутина. Конечно, она наблюдает за сыном, играет, разговаривает, малюет вместе с ним медведей и белок в книжках-раскрасках, лепит из пластилина. Изредка звонит подружкам или маме, что-то читает, с раннего утра включает телевизор. Но все не то, не то… Третий год Таня листает одни и те же старые журналы и почти ни с кем не видится. А мама? Наверное, забыла, как дочка выглядит. Вероника и Сергей Сергеич с годами не стали роднее, Боря вообще…
О чем подумаешь, глядя с балкона в темный сад? Вот Полкан, был бы он щенком, она бы гладила его мягкий животик, чесала бы за ушами и не боялась. Он бы вырос тогда не страшным и охранял ее по-настоящему. Таня представила, как приедет Боря, а у нее тут пес. «Нельзя, нельзя, Полкан, не рычи. Это свои…» Своих тут сейчас никого нет, кроме Павлуси. Хоть бы приехала Вероника, наболтала бы сплетен городских.
У нее тут всякие соседки в знакомых. Вечером шашлыки бы пожарили, а Таня бы сидела в сторонке и слушала, все не одна. А у них, то есть у мамы, в подъезде поставили кодовый замок. Можно было бы коляску внизу оставлять, под лестницей. А в их родном хрущобном районе детский сад стоит прямо под окнами, Павлусю можно с осени отдавать в младшую группу и до декрета поработать у мамы в аптеке. Павлуся прописан у Касинских, и место в садике могут не дать. Как быть? «Как?» – спросила Таня в темноту яблоневых веток. Так. Надо его оттуда изъять и перевести к маме. И Таню тоже изъять.
Полкан фыркнул и загремел цепью. Сверху его лохматая спина выглядела еще страшнее. Как будто он не собака, а чудище мохнатое, возится там, внизу. Он потерся боком о яблоневый ствол. Ш-ш-ш-бум. Пронеслось и упало яблоко. Папировка в этом году с Павлуськин мячик размером. С другой стороны – карточка, анализы эти. Во вторник ехать. Сказали, что не надо ни тапочек, ни сорочки, все дадут. Чтобы помочь эмбриончику умереть, Таню нарядят как невесту – в белый махровый халат и розовые тапочки с помпонами. Ей уже показали и идеально продезинфицированный эшафот, и топчан, на который она покорно сложит свою одежду, и веселенькую палату, где после наркоза проснется под тихую музыку и ласковую улыбку психолога. «Чтобы не было никаких удивлений, волнений дополнительных. Вот, смотрите – ваша кроватка… Будете уже готовы. Тут ванная, тут туалет…»
Нет, готова она никогда не будет. А срок у нее в конце марта, она посчитала точно. Ну, не срок, конечно, а просто если бы родился еще один маленький, то это было бы в марте. А Павлуся – майский, Телец-теленок. Упрямец и аккуратист. Сейчас уже поучает: «Мама, не тлогай кубики, они должны быть так и так, а ты кладешь не по-длугому!» Таня почему-то вспомнила, как рожала. Просто, быстро, не успела намучиться. Маме позвонила: «Мам, я все!» А потом как бы к себе домой, Касинским набрала: «Здравствуйте, это Таня, а Борю можно?»
Таня хотела назвать Егором, свекровь – Никитой. Был скандал, потому что, оказывается, в молодости у нее был с таким именем серьезный ухажер, конкурент Сергей Сергеича. Таня с маленьким забились в комнату, в ЗАГС поехал Боря с приятелем, по дороге где-то приняли. Потом добавили. Приятель был случайный и редкий, сейчас уж непонятно куда делся. Звали его Павлом. Так и получился мальчик – Павлуся.
Мама в обсуждении имени не участвовала, она с самого начала как-то отстранилась. К роддому на выписку пришла, а домой – только через неделю. Приехала жалкая какая-то, постаревшая. Стрижка неаккуратная, волосы седые в проборе отросли и не крашены. Или это по контрасту с Вероникой так казалось? Принесла дурацкую маску медицинскую и в дверях напялила. «Танечка, я боюсь, как бы не заразить, что-то у меня нос не в порядке. Ну, покажи мне его из твоих рук!»
И получилось так, что Вероника, которая и тогда еще уговаривала сделать аборт, была рядом, а мама любимая, которая вся трепетала в ожидании, – далеко. Вероника, когда хотела, его на руки хватала, советовала, как одеть, завернуть, как кормить. В конце концов, она просто жила с ним в соседней комнате! А мама пришла посмотреть как чужая – глаза на мокром месте, красные поверх маски. И Таня тоже стала плакать, ругаться, совать маме Павлусю: «На, на, возьми, никакого у тебя насморка нет!» Мама не брала: «Нет, нет, что ты? А вдруг заболеет?» И чай пить не стала, пошла домой. Там ревела, наверное, одна. И Таня тоже ревела, обиделась.
Она не помнит уже, хорошо ей было тогда или плохо. Боря еще не уезжал, но его как-то не было все время, что-то было уже не так. Вместе никуда не ходили. Боря на работе, а Таня дома с малышом. Обычная ее компания – свекор со свекровью. Разве так она хотела жить? Тетя Нина, мамина подруга, сразу поставила диагноз – родители заели. «Надо было отдельно жить, разменять хоромы ихние и самим притираться. Пусть сложно с ребенком, ну и что?! А мы как – вообще все сами делали. Мать бы пришла помогла, а то Вероника эта! Знаю я, как они помогают, свекрови-то! Кто она Таньке? Никто. Сама пусть в гости ходит, не командует. Бежать надо от хищницы от этой, Шура! Они за внука ухватились! То не надо им, а то теперь понадобился!» Вероника – она не то что хищница, она другая, не своя. А Павлусю она полюбила, это точно. Да и как его не полюбить было с самого рождения, такого замечательного?
Тетя Нина держалась своей версии: «Шура! Ты не отступайся. Пришла, посидела, Таню отпустила. Ей по магазинам надо прошвырнуться, туда, сюда, к подружкам! Ты что, с ребенком не справишься? Вот помяни мои слова: отделяться им надо, а то останутся каждый при своем – сын при матери, а Танька ни при чем!»
А оказалось все наоборот – Таня при свекрови, а Боря – в свободном полете.
Шура Николаевна к Касинским приходить стеснялась и с Павлусей не оставалась никогда. Все время издалека, с других рук. Он был такой крепкий, румяный, кричал и плакал всегда громко, требовательно. Как его ни заверни, выпутывался из любых пеленок. Улыбался до ушей, смеялся. Подрастал. Таня так его полюбила! «Смотри, какой он маленький, какой кудряш, встрепыш!» Павлуся ползал по ковру, бесконечно повторяя с вопросительной интонацией: «Ма? Ма? Ма?» Таня смотрела на него, и лицо у нее было светлое-светлое, руки прижаты к груди тюльпанчиком, между бровями тонкая складочка.
