– О! – сказал я. – Просто чудо.
– Но только ты мне скажи честно, – сказала она. – Ты на самом деле, действительно хочешь поехать со мной? Или…
– Или что? – спросил я.
– Или это блажь?
– В каком смысле? – спросил я.
– В обыкновенном, – сказала она, высвобождаясь из-под моей руки, лежащей у нее на плече.
И села, сложив руки на коленях. Мы сидели, как это бывает зимой, на спинке заснеженной скамейки.
Я тоже сложил руки на коленях. Мы так просидели минуты три. Или дольше.
– Холодно так сидеть, – сказал я.
– Ты не ответил, – сказала она.
– Честно? – спросил я.
– Да, – сказала она.
– Это просто блажь. К сожалению. Прости.
Она соскочила со скамейки. Я тоже.
– Ничего, – сказала она. – Ничего, пожалуйста. Тогда пошли.
И мы пошли. Она к метро, я – пешком. То есть в разные стороны.
Зеркало
почти как сестра
Когда Тамаре доказательно намекнули, что Сашенька погуливает, и посоветовали присмотреться, она вытащила стул в прихожую, уселась напротив зеркала и присмотрелась к себе. Зеркало было антикварное трюмо два метра высотою, с родным стеклом, что особенно ценно. Оно выглядело довольно нелепо в небольшой московской квартире. Но Сашенька любил старину, и она за двенадцать лет тоже полюбила такие штуки и радовалась, когда им удавалось добыть какой-нибудь столик или шкатулку.
Да что уж теперь вспоминать! Она положила ногу на ногу и всмотрелась в собственную персону. Маленького роста. Худая, но не стройная или гибкая, а просто худая, и все. Светло-русые волосы. Бесцветные брови. Маленькие серые глазки. Тонкие губы. Блеклое дитя русской равнины, несмотря на знойное имя. Тут любой мужчина обязательно будет погуливать. Тем более что Сашенька был высокий, темноволосый, красивый. И еще: она была кандидат экономических наук, а он – художник. Так что Тамара внутренне махнула рукой на это происшествие. Но спать с ним расхотела. Проблем не было: весь такой южный и смуглый, он в этом вопросе был очень вял. Она всякий раз сама домогалась любви.
А теперь они желали друг другу спокойной ночи, Сашенька быстро начинал похрапывать, а она глядела в потолок и думала о его любовнице. Наверное, высокая брюнетка, с крутыми бедрами и тонкой талией – ему под стать… и Тамара скоро засыпала.
Все-таки хотелось ее увидеть. Случай выпал в неудобное время – пришлось с работы бежать на другой конец города. В чужом платке и темных очках бочком прошла в зал, где вернисаж. Вот и Сашенька в самой середине, а рядом с ним – господи! Явно за тридцать. Маленькая, худенькая, русенькая, сероглазая. Тамара как в зеркало глядела. Было немножко смешно. А злобы не было. Как будто это сестра. У нее была младшая сестренка Светочка, она умерла от порока сердца.
Прошло полгода. Однажды она поздно вернулась домой. Сашенька открыл дверь и засмеялся. Тамара покрасила волосы в ярко-черный цвет. Темный тон, румяна. И губы с контуром.
– Вот это да! Новый образ? – Сашенька сгреб ее в объятия. – Совсем другая женщина! И она мне очень нравится… – зашептал он.
– Вот еще новости! – вырвалась она. – Давай сразу честно.
– Так, – он отступил на полшага. – Ну, кто же он?
– Не он, а она. Художница, – Тамара с наслаждением произнесла ее имя и фамилию.
Он сильно замахнулся кулаком на свое отражение в зеркале.
– Ты что! – Тамара схватила его за локоть. – Родное стекло!
Вдруг на минуту перед ужином
в своей качалке у окна ты будешь мечтать
Она жила в Америке и была замужем за обеспеченным человеком, инженером в крупной компании, и ребенок подрастал, и сама она работала помощником адвоката. У них был дом и две машины. Муж был красивый и высокий. Даже слишком высокий.
– Он все время стукается об потолок, – сказала она подруге.
Подруга не поняла. Ну и слава богу. Нехорошо жаловаться на мужа. Нехорошо злиться, что он не может подняться выше потолка. Изобрести что-то замечательное. Начать свой бизнес, разбогатеть. Или сделать крутую карьеру у себя на фирме.
Но почему так вышло? Ведь она всегда знала и верила, что предназначена для блестящей, богатой и знаменитой жизни. Она с детства была умница и красавица. Сестра – тоже. Две умницы-красавицы. Она все время думала про везучих сестричек. Сестры Суок, например. Одна – жена Юрия Олеши, другая – Виктора Шкловского, третья – Эдуарда Багрицкого. Или сестры Каган. Одна стала Лилей Брик, другая – Эльзой Триоле. Были еще сестры Ржевусские. В Эвелину влюбился Бальзак, а в Каролину – Пушкин.
Сестра на первом курсе выскочила замуж за обычного студента, который потом вдруг пошел-пошел-пошел, и теперь у него столько всего, что он в свои тридцать восемь подумывает все продать и жить на проценты с надежных бумаг. И еще делится с ней этими проблемами, сукин сын.
Нельзя было сидеть и ждать, пока повезет. Надо самой, своими руками! Она сделала свой английский безукоризненным. Фигуру – тоже. Поехала в Штаты с твердой целью.
Он был очень, ну очень перспективным ученым. Даже сестра на минутку позавидовала. Кто же знал, что он будет все время стукаться об потолок?
Вот и сейчас, чуть пригнувшись под люстрой, он накрывал на стол. Семейная традиция – субботний ужин готовит он. Тенькнула почта в компьютере.
Сестра писала, что муж продал свой бизнес и они переезжают в Швейцарию. Приглашала в гости уже в июне.
Она пошла в кладовку. Там в углу стояла стопка ненужных книг. Вытащила затрепанный том Драйзера. Открыла на сто одиннадцатой странице. Взяла бумажку с телефонным номером. Вытряхнула из кошелька мелочь. Выбежала на улицу к телефону-автомату.
– Хорхе, – сказала она. – Хорхе, это Катя. Я согласна.
– Ой-ой, – сказал Хорхе. – Всё-всё. Я теперь приличный человек. Женился, плачу налоги. У меня жена беременна. Двойней, между прочим. Две девочки! Дай телефон, позову на крестины.
– Но почему?! – закричала она.
– Что почему? – не понял он.
– Я перезвоню, – сказала она и побрела к дому.
Жена и Таня
вспомнить и умереть
Ему приснилось дачное место Каменка и соседка Таня Садовская, она была с ровным пробором и пучком и в маленьких золотых очках. Они столкнулись на аллейке. Он вдруг протянул к ней руки и стал ее целовать. Она замерла, закрыв глаза и опустив голову, а он бормотал ее имя и целовал, под губы ему попадались холодные дужки очков, и он целовал их тоже и, наверное, сделал ей больно, потому что она мотнула головой и посмотрела ему в глаза. Ее глаза чуть двоились из-за очков, и он едва выговорил: «Таня, я тебя люблю, давай поженимся», и она снова прикрыла глаза и медленно кивнула, и тогда он снял с нее очки и поцеловал ее в губы, и она ответила на поцелуй, но потом вдруг отпрянула, выхватила у него свои очки и убежала.
Когда он бросился следом, она уже взбегала на крыльцо своей дачи. Он подергал калитку, было заперто, он просунул руку, нащупал задвижку, но тут из-за дома вылетели, захлебываясь лаем, Архар и Мастак, знаменитые гончаки Коли Садовского, Таниного старшего брата, а там и Коля закричал с крыльца: «Тубо, тубо! Кто там?»
Он проснулся. Собачий лай еще звенел в его ушах, он немножко задыхался от бега, и во всем теле была легкость пятнадцатилетнего мальчишки, но тут же все схлынуло, и он очнулся древним стариком, лежащим на диване в ожидании смерти.
Сорокалетняя внучка сидела в кресле, читая журнал.
Он думал про Таню Садовскую. Он снова умирал от любви к ней, как тогда, на дачной аллее. Почему все так получилось? Если бы он женился на Тане, он не стал бы ее мучить изменами и скандалами, он любил бы ее, и сын бы у них получился хороший, сильный и умный, и внучка тоже, здоровая и удачливая, не то что эта – вечная разведенка без ученой степени… Господи, как все плохо получилось.
