Няня откладывает вязанье, перебивает его восторги:

– Ах, Саша, Саша! Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа.

Секретарю парткома одного учреждения на служебный адрес пришла красивая открытка из Израиля. Пока ее несли из общего отдела в партком, человек пять успели прочитать: «Дорогая Зоя Ивановна! Добрался благополучно, потихоньку устраиваюсь. Напишу подробнее, когда будет о чем. А пока – до свидания. Всегда Ваш Миша Шульман».

Зоя Ивановна очень удивилась такому добродушию Михаила Абрамовича Шульмана, которого она со всей партийной прямотой долбала и травила, пока он был «в подаче», а потом, когда он оказался «в отказе», настояла на его увольнении.

Через две недели пришла новая открытка. «Дорогая Зоя Ивановна! Наконец я нашел того человека. Он сказал, что все в порядке. Ближе к делу напишу. Миша».

Сотрудники начали слегка коситься на Зою Ивановну, а она заявила в компетентные органы о своей полной непричастности. Там ей велели не волноваться.

А на работе ее ждала третья открытка. «Зоя Ивановна! Это как раз то, что нужно. Ждите сообщения. М.».

Сотрудники выражали Зое Ивановне сочувствие, ругали евреев за их еврейские штучки. Но ей казалось, что это неискренне. В компетентных органах ее успокаивали, предлагали посмеяться и забыть, объясняли, что она остается в полном доверии руководства. Но она не верила.

Она нервничала и озиралась, и ждала новую открытку от Миши Шульмана. Открытки не было, а сотрудники шушукались, отводили глаза и замолкали, когда она проходила мимо, и поэтому она сначала долго лечилась от нервов, а потом ушла на пенсию и теперь каждый день ходит на почту, проверяет, нет ли ей письма до востребования.

В начале пятидесятых один иностранец приехал в Москву и прямо из первого ряда партера влюбился в артистку Русского народного вокально-танцевального ансамбля. Действуя через свое посольство, он добился встречи. Подруги скинулись и одолжили ей денег на новое платье, поскольку ослепительной феей она была в сценическом наряде, а в собственных обносках ее бы не узнал никакой влюбленный принц.

Он и в самом деле был почти что принц, то есть очень богатый, известный и влиятельный человек. Это сообщила подругам будущая миллионерша, когда со свадьбой было все решено. «В общем, девчонки, будете в наших краях – увидимся…» Смешно! Выпили, поплакали и распрощались.

Но времена меняются, и Вокально-танцевальный ансамбль стал довольно часто выезжать на гастроли за границу и наконец очутился в той самой стране.

По справочнику отыскали адрес. Собирались тайком, потому что надо было как-то оторваться от «ответственного прикрепленного», он же «искусствовед в штатском», – времена изменились, но еще не окончательно.

Оторвались. Это оказалось страшно далеко, в пригороде, три версты от автобусной остановки. Шагали весело – хотелось своими глазами посмотреть, как на самом деле живут богатые иностранцы.

Дошли. Высокий кованый забор, бежевый дом за лужайкой. Кнопка на калитке. Позвонили. Вышел швейцар. Девушки кое-как объяснили, кто они и кого им нужно. Швейцар ушел, долго пропадал, а потом вернулся и спросил – какова, собственно, цель визита?

Тут самая злая подруга закричала: «Она нам деньги должна! Мани! Гельд! Аржан!»

Швейцар снова ушел, но в этот раз вернулся очень скоро и с поклоном протянул узкий конверт.

Деньги оказались очень кстати – на такси. А то бы опоздали на дневную репетицию.

Это теперь кругом сплошные граждане зарубежных государств. А раньше по пальцам пересчитать можно было, когда разговаривал с живым иностранцем.

Мы с ребятами даже соревновались, у кого иностранцев больше.

У меня был сын коммуниста Роберт Ричардович, о котором я здесь рассказывал.

Еще в наш дачный поселок приезжал таксист Обри Генрихович. Тоже англичанин. По-русски говорил очень плохо. Когда его спрашивали: «А как будет по-английски то-то и то-то?» – не понимал и злился. Или делал вид, что не понимал. В отличие от Роберта Ричардовича, который говорил на прекрасном русском языке без акцента, но все время читал английские книги и готов был долго объяснять про past perfect continuous.

Это были какие-то ненастоящие иностранцы. Роберт Ричардович – как профессор из иняза, а Обри Генрихович – как таджик из горного кишлака.

Зато настоящая иностранка жила на соседней даче. Милда, латышка, домработница у Дыховичных.

Как-то раз утром я пошел к Ване Дыховичному – мы с ним вчера договорились кататься на лодке.

Прихожу, дверь закрыта.

Стучу, выходит Милда. Высокая, бело-розовая, в фартуке и крахмальном платке.

– Ваня дома?

А она смотрит на меня и тихо говорит:

– Молодой господин еще спит.

Директор ресторана ВТО, воспетый в сотнях мемуаров Борода (Яков Розенталь, прототип Арчибальда Арчибальдовича из «Мастера и Маргариты», автор «селедки по-бородински»), – так вот, этот Борода говорил моему отцу: «Мясной салат не заказывай нигде, даже у меня!»

Потому что даже в таком изысканном заведении, как ресторан ВТО, в мясной салат шел недоеденный антрекот.

А знаете ли вы, что такое «докушивать не будете» и что означает «семьдесят-восемьдесят»?

«Докушивать не будете?» – с этим полувопросительным возгласом официант норовил утащить недоконченное мясное блюдо, стоило лишь перестать ковырять вилкой в гарнире. Очевидно, жаждал настричь оный антрекот в мясной салат.

А что касается «семьдесят-восемьдесят» – так старики-официанты, а также гардеробщики изображали имя-отчество или чин-звание гостя. Обманно показывали ему, что они его давно знают, что рады видеть: «здрассссьте, семьсьт-восемьсьт, шубочку пожалуйте, семьсьт-восемьсьт…».

Но это было уж совсем давно. Я стариков-официантов видел всего несколько раз в жизни, в начале шестидесятых, когда оказывался в ресторане с отцом. Но помню замечательную картинку уже много позже: ЦДЛ, мы сидим за столом, с нами знаменитый писатель Нагибин, он лениво хватает за талию официантку, и она, такая простецкая тетенька сильно за тридцать, говорит, скривив губы: «Юрка, ты такой несимпатичный, когда пьяный!»

Когда хоронили Володю Т., на панихиде была никому не известная юная красавица в превосходном траурном платье. Изящная и нездешняя. И в кольцах узкая рука. «Кто это?» – шепотом спросил я. «Официантка из Дома журналистов… Володя там часто пил».

Одна женщина написала в газету письмо. Вот такое:

«Отец мой был солдатом, но я его почти не помню. В сорок четвертом было мне три годика. Помню, на рассвете подошел он к моей кроватке, нагнулся, взял меня на руки, крепко обнял и поцеловал. Как сейчас помню его колючие усы, жесткую шинель и запах солдатского табака. Он сказал: “Прощай, доченька! Иду бить врага”. Потом обнял маму и ушел. Больше мы его не видели. Обращались в архив – получили ответ: в списках убитых не значится. Вот с тех пор у меня мысль – может, он жив? Мама померла, и никого у меня на свете нету. Отец, если ты живой, отзовись!» Имя, фамилия, число и адрес.

А через два года эту женщину пригласили в областное управление КГБ и показали письмо из Уругвая. Вот такое:

«Дорогая доченька! Бог помог найти тебя! Запрос, сама знаешь, послать не мог, пробовал окольными путями, все впустую, да один наш друг тайком сюда приехал и нечаянно нашел эту самую газету. Ох, доченька! Врага мы не побили, не судьба. А так живу я хорошо, не жалуюсь, торгую обувным товаром. Если сможешь, приезжай, будем жить всей семьей». Имя, фамилия, число и адрес.