Собственно говоря, в Туле мы оказались случайно. Приехали домой, на Украину, и не смогли найти там жилья по карману. Вот и опять не сбылось пророчество отца Николая о том, что мы, как птенцы, которым захотелось полетать на воле, вернемся домой через годик-другой. Мама переезжать в Россию с нами отказалась. Что ж, здесь ей, наверное, было бы неуютно. Да и как она могла оставить свой церковный хор?
В округе сразу отметили, что у «дома с мезонином» сменились хозяева. Дом этот знали все, поскольку Мишин действительно постарался. Да и мы были люди приметные — на вид совсем молодые, а уже с тремя детьми. Больше здесь бывало только у цыган. Кроме того, Ростислав носил шляпу, а я очки. Конечно, жителям рабочего поселка, почти всем работавшим на одном заводе, было ясно, что мы люди «не таковские».
Но приняли они нас в целом дружелюбно: соседка тетя Тоня пришла знакомиться с пирогами и многое об окружающих порассказала, молочница тетя Шура любезно предложила брать у нее молоко, а живший через два двора общительный пенсионер дядя Володя раз в неделю приходил поговорить с моим мужем о Магнитке. Кроме того, безотказный Ростислав пришелся по душе всем, кто любил «стрельнуть» трешку до получки.
— Вот это человек! — говорили о нем у местного питейного ларька — Золото!
Он устроился инженером в «Туларемстройтрест», а я сидела дома с детьми. Так и зажили мы себе потихоньку в резном домике под сенью «африканских» кленов.
Николай — Ростиславу
пос. Карагайлы, 25 сентября 1972 года
Дорогой Ростислав!
Письмо твое от… (чисел ты обыкновенно не ставишь) получил 21-го сентября. Был рад ему, мысленно побывал у вас в Туле, в той русской избе о четырех углах, где всегда ждет меня мой искренний друг. Я благодарен тебе, я получил, благодаря твоей заботе, бандероль с немецко-русским словарем. В тот же день я должен был получить еще одну посылку из этого же магазина, куда заказал еще словари и учебники. Но, увы! Формально я мог бы жаловаться в органы Прокуратуры на незаконное лишение меня права получать книги из Посылторга (единственно разрешенный здесь путь приобретения книг). Но, Бог с ними! Я и раньше ни на что не жаловался, на что можно было бы и притом законно. Все это мелочи; на них и следует смотреть как на нечто малозначащее. Жаль только, что эти мелочи имеют странную способность задевать что-то больно внутри. Но я стараюсь думать о времени другой моей жизни, которая когда-то наступит, и, может, мне будет даже стыдно за моменты малодушия и слабости по пустякам. «Gott ist unsere Zuversicht und Starke»
По-русски слова эти звучат несколько иначе, чем в немецком переводе. Там, кажется, сказано «Скорый Помощник в бедах наших», а тут «Уверенность и Сила, помощь
в великих бедствиях, которые мы переживаем». Так может выразиться только тот, кто глубоко это на себе прочувствовал.
Я надеюсь, что однажды все же мы встретимся, не знаю, когда это будет, но будет. Правда, меня часто посещает одно странное ощущение, или предчувствие и объяснить его я никак не могу. Я еще не отбыл этого срока, а почему-то уже представляю, как буду отбывать новый. Это, разумеется, не исключено при существующем отношении к нам. Да и прежняя судимость и т. п. Здесь не будет ничего удивительного, и к этому надо быть готовым. Вообще нужно быть всегда готовым страдать, если решился идти по стопам своего любимого Учителя. Я думаю часто о небезызвестном Павле Тарсянине. Даже он, «сильный в слове и делах», мужественно несший на своих плечах тревоги и слабости сотен людей, уставал. И только при виде братьев, как сам пишет, «ободрился духом». Вот и я, немощный, так бы хотел увидеть всех вас, хотя бы ненадолго!
Так вот, если меня посещают описанные выше предчувствия, то я объясняю их тем же, — устал. А вообще, как я заметил, мои предчувствия чаще всего не оправдываются.
Вы с Ниной строите предположения о каких-то изменениях или облегчении моего положения. Нет, этого не будет. У меня не такая статья. Так что, давайте смиримся с мыслью, что мне придется оставаться здесь до января 1974 года.
Ах, Ростя, милый мой друг. Вот сегодня воскресенье, лежал-лежал я на траве, дышал воздухом (уже совсем осенним), принимал и впитывал драгоценные солнечные лучи, может быть, последние в этом году. А потом поднялся и решил написать тебе.
Все твои письма у меня пронумерованы и прошнурованы. Они со мной, в них — твое настроение, сила, соучастие. Спасибо тебе.
Привет Нине и деткам.
Оставайся с Господом, до встречи.
Николай.
P. S. Здесь трудно наблюдать смену времен года, потому что вокруг нет деревьев. По календарю — осень.
* * *
Кроме заместителя прокурора товарища Нормагамбетова, сидевшего за столом при всех своих лычках и лампасах, в углу спиной к окну разместился еще некто невысокий и рыжий, чье лицо почти не проявлялось на фоне оконного света. Нормагамбетов задавал вопросы, а рыжий молчал, только иногда вступал в разговор.
Николай получил предписание явиться на допрос в районную прокуратуру после обыска, в результате которого у него изъяли шестьсот наименований самиздатовских книг и брошюр религиозного содержания.
Несколько месяцев назад гэбэшники пробовали прицепиться к нему за Библию, изданную в Женеве. По тем временам это было серьезно! Как могла попасть к советскому гражданину книга женевского производства? Майор Миронов и некто Кривошеев по этому поводу допрашивали Николая часов десять.
— Понимаете, Николай Назарович, — говорили они, — мы имеем полное право у вас эту Библию изъять, потому что она издана не в СССР. Но мы ее вам возвращаем, пользуйтесь, раз вы человек религиозный. А теперь давайте просто побеседуем.
Беседа была о том, каковы взгляды Либенко на государство, на общество. Оказалось, что к государству он относится лояльно и взгляды его на общество довольно прогрессивные.
— Есть, однако, люди, которые нам много приносят беспокойства, — поделился Кривошеев с Либенко своими проблемами. — В частности, баптисты-инициативники. Выпускают подпольную литературу всякую. Станции Дарий, Жарык — знаем, что где-то там. А где точно, пока не прощупали.
— Я-то здесь причем, — сказал Николай.
— Ну, вы все-таки человек тоже верующий, съездите к ним, подружитесь как-то, может что и узнаете и тем, как патриот, государству поможете.
— Давайте обрисуем ситуацию, — хмуря свои подвижные брови начал Николай, — Вот я поехал в Жарык, подружился и узнал, у кого там ротапринт спрятан. Ну, и вам передал. Что вы будете с тем человеком делать?
— Ну, конечно, он будет привлечен к уголовной ответственности.
— Значит, вы его осудите лет на пять, а у него, поди, пятеро детей, и я буду причиной их страданий?
Не получив ответа, он поблагодарил за возвращенную Библию и наотрез отказался помочь государству. На прощание Кривошеев пригласил его приходить в любое время. Так и сказал, что очень будет рад, если Николай передумает и придет.
Во время допроса в прокуратуре Нормагамбетов расспрашивал Николая о его связях в Целинограде, о печатании книг и прочих крамольных вещах. Обычные вопросы, обычные ответы. Николая почему-то раздражал рыжий человек без лица.
— Кто вы такой вообще-то? — спросил он довольно резко, когда тот в очередной раз влез со своими уточнениями, — я понимаю, товарищ Нормагамбетов в форме и на двери ясно написано, что он заместитель районного прокурора. А вы — кто вы, что задаете мне свои вопросы?
— Я следователь областной прокуратуры, — ответил рыжий деревянным голосом.
— Как ваша фамилия? — поинтересовался Николай строго.
Тот что-то промычал в ответ.
— Повторите! — потребовал Николай.
Снова мычание. Николай махнул рукой и всем корпусом развернулся к Нормагамбетову. Таинственный следователь вышел из-под защиты оконного света, подошел к Николаю вплотную и сунул ему в лицо записную книжку, изъятую при обыске. Он держал ее крепко двумя руками, будто боялся, что тот вырвет свою книжку из его рук и съест.
