— Как, говорите, ее зовут?

— Марджори Петтигрю.

Грохот и стуки на лестнице продолжались.

— Ключа нет. Внутри задвижка.

Когда они замолкали, я слышала почти неслышные движения мисс Петтигрю. Она продолжала заниматься каким-то своим делом.

Они постучали в дверь. Я порывисто потянулась к четкам, по которым молилась за мисс Петтигрю. Послышался мужской голос, добродушный, но на редкость громкий:

— Откройте дверь, дорогая. Иначе мы вынуждены будем взломать ее, дорогая.

Она открыла дверь.

— Ну вот и славно, умница, — сказал мужчина. — Как, говорите, ее зовут?

— Марджори Петтигрю, — ответил кто-то из его спутников.

— Ну что ж, Марджори, дорогая, пойдем. Просто следуй за мной, и все будет хорошо. Идем, Марджори.

Должно быть, она повиновалась, хотя ее шагов я не расслышала. А вот грохот тяжелых мужских башмаков вместе со стуком колес так и не понадобившейся каталки был слышен.

— Вот и хорошо, Марджори. Умница.

Внизу что-то проговорила медсестра, а потом все стихло, только карета отъехала.

— Я видела ее! — Это была прачка, та самая, которая была буквально влюблена в мисс Петтигрю. — Должно быть, когда за ней пришли, она причесывалась, — продолжала девушка. — Смотрю, волосы у нее рассыпались, аж до самых плеч, совершенно не похоже на мисс Петтигрю. Она ведь всегда была у нас такая… А тут еще дождь, надеюсь, она не подхватит простуду. Но там ей будет хорошо.

— Там ей будет хорошо, — хором подхватили остальные. — За ней будут ухаживать. Может, вылечат.

Никогда раньше не видела, чтобы все были так участливы друг к другу.

После ужина кто-то сказал:

— А я уважала мисс Петтигрю.

— Я тоже, — откликнулась другая женщина.

— И я.

— С ней будут хорошо обращаться. Эти мужчины — у них добрые голоса.

— Они добра ей желают.

Неожиданно рыжеволосый мужчина сказал то, что на самом деле лежало в основе этого разговора ни о чем.

— А вы слышали, — проговорил он, — что ее называли просто по имени — Марджори?

— О Боже, точно!

— Да-да, мне даже как-то чудно сделалось.

— И мне. Подумать только, ее назвали просто Марджори.

Потом об этом случае почти не говорили. Но на какой-то момент, раздумывая со страхом и горечью о том, что мисс Петтигрю назвали по имени — Марджори, община пришла в себя и объединилась.

© Перевод. У. Сапцина, 2011.

«Вынесение приговора, — писала одна газета, — явно утомило престарелого судью. Он выглядел так, словно узрел привидение». Это замечание было не единственным привлекшим внимание к выражению лица сэра Салливана Стэнли под париком и похоронно-черной шапочкой, обязательной для представителей британского правосудия в те времена. Дело было осенью после чудесного лета 1947 года. Желтые и бурые листья срывались с веток и опадали на дорожки парка.

За всю карьеру судье Стэнли выпало приговорить к смерти нескольких человек — к слову, среди них не было ни единой женщины, но только потому, что среди женщин убийцы встречаются крайне редко. Разумеется, никому и в голову бы не пришло, что Салливан Стэнли, очутись перед ним женщина, постесняется набатным тоном провозгласить, что ее «уведут отсюда… и предадут повешению за шею до смерти» (и добавить, словно спохватившись, «помилуй, Господи, ее душу»).

Мужчина тридцати с небольшим лет, сидящий на скамье подсудимых, был привлекательным и внешне настолько приличным, словно сидел не в зале суда, а переходил улицу возле Олд-Бейли, где и происходил процесс. Этим подсудимым был Джордж Форрестер, обвиняющийся в преступлении, известном слушающей радио и читающей газеты публике под названием «убийства на илистой реке».

Во время слушания дела выражение лица сэра Салливана Стэнли ничем не отличалось от его же выражения в любой другой момент любого другого процесса. Оно неизменно создавало впечатление, что судью раздражает обвиняемый — особенно по одному примечательному делу, когда подсудимому был вынесен обвинительный приговор, но ни его адвокату, ни кому-либо другому так и не удалось убедить упомянутого подсудимого, что вердикт «виновен» или «невиновен» — чистая формальность, а для того чтобы признать чью-либо виновность, можно обойтись и без суда. Но даже в этом случае пресса воздержалась от замечаний о выражении лица судьи. Брыластый, как спаниель, сэр Салливан выглядел на свой возраст и был настолько же раздражительным, каким казался. Однако «на судью, похоже, что-то нашло, — писал другой репортер. — Несомненно, он был потрясен, и не столько в тот момент, когда услышал, как старшина присяжных произносит слово „виновен“, как в тот, когда надел черную шапочку, лежавшую перед ним. Неужели, — выдвигал предположение этот репортер, — судья Стэнли начинает сомневаться в целесообразности смертной казни?»

Салливан Стэнли и не думал сомневаться в чем-либо подобном. Необычное выражение возникло у него на лице в момент вынесения приговора осенним днем 1947 года подругой причине: впервые за годы он ощутил эрекцию, пока говорил; у него случился непроизвольный оргазм.

Говорят, у повешенного в момент падения сама собой возникает эрекция. Судья Стэнли мысленно взвесил эту информацию. Задумался, правда ли это. Как бы там ни было, он не находил никакой связи между этим фактом и собственным опытом вынесения приговора. Но на протяжении месяцев и лет всякий раз, вспоминая об этом случае, он испытывал необъяснимое волнение.

Как было известно всем, убийца Джордж Форрестер остановился в отеле «Розмари-Лаунс» в Северном Лондоне. Именно там он познакомился с последней из своих жертв, тело которой и оставленные преступником улики помогли найти другие трупы. В ходе процесса судье Стэнли пришлось сознательно задавить в себе профессиональную щепетильность, чтобы взглянуть на отель снаружи. Частный, маленький, умеренно дорогой и рафинированный, он, казалось, ничем не заслужил присутствия двух полицейских, дежуривших у входа на протяжении всего процесса, чтобы представители прессы и другие непрошеные гости не досаждали немногочисленным оставшимся постояльцам, которые не сложили вещи и не спаслись бегством сразу же, едва «убийство на илистой реке» попало в газетные заголовки.

На суде показания давал управляющий отеля. Благоприятное впечатление, которое этот представительный тридцатипятилетний мужчина, искренний и прямой, произвел на судью Стэнли, изменялось в обратной пропорциональности к презрению, которое блюститель закона испытывал к подсудимому, Джорджу Форрестеру. Как правило, презрение судьи Стэнли к обвиняемым объяснялось причинами, далекими от представленных следствием фактов. На этот раз дело было в ярко-коричневом, почти оранжевом пиджаке от «Харрис Твид», в который вырядился подсудимый, да еще в его усишках ржаво-каштанового оттенка.

В 1947 году Джорджа Форрестера угораздило убить трех женщин. Ранее судимостей и приводов он не имел. Он был коммивояжером, торговал рыболовными снастями и снаряжением и, по словам его перепуганной и растерянной жены, имел привычку на досуге рыбачить на реках всей страны, там, где оказывался к концу рабочей недели. Все три его жертвы, убитые выстрелами в голову, были найдены в зарослях камыша — там же, где видели самого убийцу с удочкой, в болотных сапогах.

Трех убитых объединяло то, что все они были полнотелыми вдовами средних лет. Джордж Форрестер знакомился с ними в благопристойных отелях средней руки со стандартными расценками. Его целью были драгоценности женщин и содержимое их сумочек, которым он и завладел во всех трех случаях. В результате последнего убийства, миссис Эмили Крати, он предстал перед судом. При расследовании выяснилась любопытная подробность: Джордж Форрестер утверждал, что занимался с миссис Крати сексом, прежде чем ил в густых камышах стал для нее могилой, однако экспертиза не выявила никаких следов полового сношения.