— О, — поразились все, — это восхитительно!

— Эх, кто бы мне завил перышки… — вздохнула Сиреносельско-Сероворонна.

— Тогда мы заберем одну эту, — показал гепард Геза на Ватикоти. — Раз она нигде не работает.

— Работаю, работаю, — захныкала кошка. — Я помогаю Микке-Мяу.

— Она тебе правда помогает? — спросил медведь Медард.

Вместо ответа Микка-Мяу показал на небо:

— А вот, посмотрите!

В небе над ними проплывало еще одно барашковое облако. Косматое и растрепанное, да еще как растрепанное!

— Вот это работа Ватикоти.

— Зачем ты ей разрешаешь курчавить облака? Она все дело портит! — почтительно сказал медведь Медард.

— Да нет! Это облако, по-моему, самое красивое, — улыбнулся кот Микка-Мяу, — хоть и растрепанное.

И они с Ватикоти заговорщически рассмеялись.

Потом все вместе обедали. В мире и согласии. На зубах у кабана Вольдемара что-то громко хрустнуло.

— Опять ты вместо улитки камень съел, — хихикнул младший ефрейтор гепард Геза.

— Ха-ха, — ухмыльнулся Вольдемар, — я ем твою медаль!

Услышав рев заслуженного артиста цирка льва Зигфрида Брукнера, кошка Ватикоти заметила:

— Это он нас так пугает.

Но когда рев повторился, у нее возникло смутное подозрение:

— Может быть, он есть хочет?

— Не думаю, — отрицательно покачал головой голубой чудо-жеребец Серафим. — Он вчера получил пенсию и купил себе сорок килограммов колбасы.

— Все ясно, объелся, — сказал неудержимо мыслящий Аромо. — Вот и ревет — всего, наверное, расперло!

В это мгновение до них снова донесся жалобный рев Зигфрида Брукнера:

— Оуй-ай-уой! — И рев этот был горек.

— Надо все-таки сходить посмотреть, — тихо произнес ходящий кедр Зоард Высокий.

— Да, — кивнул кот Микка-Мяу, — пойдемте посмотрим.

Все встали и пошли. Впереди шагали Микка-Мяу и Ватикоти с маленькой зеленой феей Маминти. За ними — конь Серафим, Зоард Высокий и Аромо, а позади всех — самый добрый великан в мире Лайош Урод и медведь Бум-Бу-Бум.

Лев Зигфрид Брукнер сидел под дубом, рядом с ним валялись длинные тонкие батоны колбасы — все сорок килограммов, он к ним даже не притронулся.

— Ты, наверное, хочешь нас угостить? — спросила кошка Ватикоти.

— Берите, — отвечал замогильным голосом лев Зигфрид Брукнер. — Ешьте, уплетайте, все съедайте… Какое вам дело до того, что я берег ее для своих поминок!

— Для чего? — переспросил кот Микка-Мяу.

— Для поминок, — сказал еще более замогильным голосом Зигфрид Брукнер. — Умираю я. — На глазах его выступили крупные слезы. — Погибает самый красивый в мире лев. — Он уже плакал. — Погибает самое милое в мире существо. Изумительный Зигфрид и изумительный Брукнер. Изумительный я.

— Ты совсем из ума выжил! «Изумительный»! — передразнил его Микка-Мяу. — Что с тобой творится?

— Оуй-ай-уой! — застонал Зигфрид Брукнер.

— Прикидывается, — буркнул заяц Аромо, — здоров как бык.

— Ты разве не видишь, что он даже не притронулся к колбасе? — укоризненно заметил конь Серафим.

— И оделся по-праздничному, — растроганно прошептал самый добрый великан в мире Лайош Урод.

— Почему по-праздничному? — спросил кот Микка-Мяу. — Насколько я знаю, кроме этих клетчатых брюк, у него ничего нет.

Медведь Бум-Бу-Бум поднял лапу и показал на Зигфрида Брукнера.

— Бум-бу-бум, бум-бу-бум, — сказал он взволнованно.

— Ага! Вот оно что! Зигфрид надел красные подтяжки.

Дело в том, что подтяжек у широкогрудого льва было две пары. Серые и красные. В особо торжественные дни он надевал красные.

— Ну ладно, подожди, не стони, расскажи нам наконец, что с тобой случилось! — повернулся к нему Микка-Мяу.

— Зуб, — прошептал лев Зигфрид Брукнер, — зуб!

У всех по спинам побежали холодные мурашки. Так вот оно что, зуб!

— Сильно болит? — участливо спросил неудержимо мыслящий Аромо.

Зигфрид Брукнер отрицательно покачал головой.

— Нет, совсем не болит… Пока, — добавил лев многозначительно. — Пока еще не болит. Но скоро… через день, через два… ай-уой-оуй… я умру. Смотрите!

Он широко раскрыл пасть, и все увидели — бр-р-р! ой-ой-ой! — темное пятнышко на правом верхнем клыке!

— Да, несомненно, там есть дырочка, — произнес, содрогаясь, Микка-Мяу.

— Дыра, — кивнула кошка Ватикоти.

— Дырка, — сказал конь Серафим.

— Дырочка, — согласился великан Лайош Урод.

— Дыронька, — добавил ходящий кедр Зоард Высокий.

— Дырка-фырка, — печально вздохнула маленькая зеленая фея Маминти.

И тут Зигфрид Брукнер издал страшный рев:

— Еще одно слово — и я всех затопчу, разорву, изничтожу… — Голос льва вдруг сорвался. — И загры… заг… за… загрызу, — всхлипнул он, — только вот чем… Разве этим… смотрите…

— Бум, — произнес Бум-Бу-Бум, — бу-бум.

Зигфрид Брукнер вскочил да как схватит медведя!

— И ты туда же… и ты тоже издеваешься! Ты хотел сказать «дыра»? А? Или дырка? Дырочка? Дыронька? А?! Или дырка-фырка? Что?!

— Бу-бум, бум-бу-бум, — испуганно замотал головой медведь.

Очевидно, он объяснял, что вовсе не хотел сказать ничего такого. Совсем наоборот!

— Вот я и говорю! — отпустил его лев Зигфрид Брукнер и тут же заплакал. — О, как мне его жалко, о, как мне за него больно, о, как грустно!

— Кого тебе жалко? — спросил заяц Аромо подозрительно.

— Кого? Ты спрашиваешь, кого? У кого, интересно, в зубе дырка? Кто здесь умирает? Кто? — И чтобы ни у кого не возникло сомнений, он ударил себя в грудь. — Себя! Себя я жалею, за себя мне больно и грустно.

Неудержимо мыслящему Аромо надоели эти жалобы. Он презрительно скривился:

— Лучше бы ты в свое время чистил как следует зубы. Тогда и не пришлось бы столько хныкать.

— Ты хочешь сказать, что я не чищу зубов? — возмутился лев Зигфрид Брукнер. — Никогда?

— Совершенно верно, — сказал заяц Аромо.

Зигфрид Брукнер опустил голову:

— Ну что ж, это правда. Это правда, Аромо, признаю. Но что я не чистил зубов и в свое время — это клевета. В свое время я зубы чистил.

— Не понимаю, — вмешалась кошка Ватикоти. — Ты признаешь, что никогда не чистил зубов, но в то же время утверждаешь, что в свое время все же чистил…

— Ну что тут может быть непонятного, что?! — деланно возмутился Зигфрид Брукнер. — Неужели ты не понимаешь даже таких простых вещей? Никогда! Но в свое время — да! Опять непонятно?..

— Нет, прошу прощения, — прервал его сбитый с толку великан Лайош Урод, — в таком случае, когда именно ты чистил зубы?

— А я вам скажу когда! — вскричал заяц Аромо. — Когда баран писал роман, когда лисица была гусям сестрица, когда ослы были умны, когда фазан прыгал через стакан и когда индюк был всем лучший друг.

— Как здорово! — Ходящий кедр Зоард Высокий смотрел на Аромо раскрыв рот.

— А особенно красиво, — прошептала кошка Ватикоти, — это когда фазан прыгал через стакан.

— Да, получилось у тебя действительно здорово, — сказал лев Зигфрид Брукнер подозрительно. — Но не мешало бы тебе и объяснить, что значит вся эта чертовщина. Так чистил я зубы или не чистил? Говори прямо, что, по-твоему, было в свое время!

— В свое время — это значит тогда, — сказал Аромо, — когда то, что прошло, становится будущим, а то, что будет после того, было прошлым.

— Треснет, ой-ой, сейчас треснет! — закричал Лайош Урод.

— У тебя тоже зуб? — испугалась маленькая фея Маминти.

— Нет, не зуб. Голова.

— А от чего треснет?

— Да от всего, что говорит Аромо. Я, правда, не успеваю все уловить. Сейчас я как раз думал о том, как это — когда лисица была гусям сестрица… Лиса ведь гусей съест. Тогда почему она им сестрица?

— Ну, хватит, — сказал кот Микка-Мяу. — Вы все болтаете, а у льва, бедняжки, — показал он на Зигфрида Брукнера, — в клыке ужасная дырка.