Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Право же, не так они оба представляли себе встречу со своими. Майор и рядовой уже успели забыть, что в день начала войны они были арестованы. Недоразумение, не больше — война все спишет.

А вот не списала. И если раньше была хоть какая-то надежда оправдаться, то теперь и думать нечего. Радоваться надо, что наверху стоит часовой, которому под угрозой расстрела приказано сохранить арестованных в целости. А то бы давно разорвали. Амурский шпион, мариманский приспешник и вдохновитель мятежа — разорвали бы как пить дать.

Вид майора, правда, некоторых смущал. Не всем верилось, что ради каких угодно шпионских козней можно так запросто расстаться с правой рукой. С левой еще может быть, а с правой…

Но нашлись умные люди, объяснили. Оказывается, когда Никалаю в первый раз бежал, Голубеу вдогонку прострелил ему руку, да так удачно, что обойтись без ампутации было никак нельзя.

А то, что, прорываясь к своим, Никалаю оставшейся рукой убил трех мариманов, которые в панике полезли из подбитой БМП без бронежилетов, и было это на глазах у тех, кто потом сдал его на фильтрационный пункт — так тут вообще никакого противоречия нет. Чего не сделаешь ради удачного внедрения.

— Расстрелять их и дело с концом, — ворчали солдаты, которые устроили настоящее паломничество к яме в надежде хоть одним глазком посмотреть на живых шпионов.

— Да нет — расстрелять мало будет, — возражали другие.

И только самые разумные урезонивали и тех, и других:

— Да вы что! — восклицали они. — вы представляете, сколько ценных сведений из них можно вытянуть? Их в штаб надо, в самый главный. Там допрашивать умеют. а потом, конечно, казнить. Прилюдно, на площади, чтоб все видели.

— И по телевизору показать, — поддакивали четвертые, а Никалаю и Иваноу слушали все это из ямы, и Игар плакал не стесняясь, а майор держался из последних сил. Его так и подмывало броситься на часового и добиться, чтобы он застрелил пленника на месте. А то ведь и правда казнят на площади перед телекамерами, как главного врага целинского народа.

Спрашивается — за что?!

А тем временем виновник всех несчастий Голубеу пытался выбить у окружного управления транспорт. В Уражае вовсе не считали, что эти пленные так уж важны, особенно теперь, когда началось контрнаступление и с этим недоразумением на западе будет покончено в ближайшие дни. И когда какой-то замначальника фильтрационного пункта требовал бронепоезд для вывоза двух арестантов, это вызывало у собеседников сомнения в его психической полноценности.

Наконец в управлении все-таки нашлась машина, которая все равно ехала в сторону передовой и на обратном пути могла забрать этих особо ценных пленников. Но приедет она только завтра к вечеру и до утра обратно не пойдет.

Пришлось согласиться и на это. Хотя завтра фильтрационный пункт наверняка перебазируют дальше на запад, Голубеу это не коснется. На него возложена ответственность за пару амурских шпионов, и все остальное для него теперь второстепенно.

И он, вздохнув, отправился допрашивать резидента, не зная, что Никалаю уже изготовился к прыжку, полный решимости стащить за ноги в яму любого, кто неосторожно приблизится к краю на подходящее расстояние.

55

Первое офицерское звание было самым своеобразным во всей системе чинов легиона. Если остальные эрланские звания имели в русском языке однозначные соответствия, то с этим вышел разнобой. Изначально был предложен термин «прапорщик», но не все оказались довольны, и он сохранился только в некоторых фалангах, преимущественно тыловых.

Морские и воздушные фаланги единодушно переименовали «прапорщика» в «мичмана», а сухопутные в большинстве своем и вовсе отошли от советской системы званий, обозвав обладателей первого офицерского чина «поручиками».

Поручик носил две лычки и одну звезду и к нему полагалось обращаться «поручик-сан», но никто так, конечно, не обращался — разве что в шутку.

Игоря Иванова подчиненные называли просто — «командир». Так повелось еще в космосе, и даже те, кто носил офицерские звания на Земле, на такое обращение не обижались.

Какой к черту устав, когда ошейники на всех одинаковые.

Когда Игорь Иванов вывел 77-ю центурию к точке сбора, в ней оставалось десять машин и двадцать четыре человека. хотя в отношении людей более правильным будет слово не «осталось», а «стало». И стало двадцать четыре после того, как к центурии присоединилось несколько селян.

— Наши меня теперь все равно убьют, — без обиняков сказал брат Янки Кирил, а сама Янка молча пристроилась на броню командирской машины.

Было жарко, по-настоящему жарко, и опаленная кожа тут ни при чем, и со стороны казалось, что броня должна быть раскаленной. Прежде чем лезть наверх, Янка притронулась к ней с опаской, но оказалось, что обшивка машины вовсе не горячая. Бронесплав был покрыт защитным полимером, у которого было много свойств от противорадиационных до шумопоглощающих. Но было и еще одно — этот полимер позволял в жару и в мороз забираться на броню с голыми руками.

Янка весь день бегала еще и с голыми ногами, но к отправке явилась в целинских десантных ботинках в тропическом исполнении. В своем легкомысленном платьице и этих убойных мокроступах она выглядела комично, и не улыбнулась только Лана Казарина.

— Так это ты украла мои ботинки, — сказала она мрачно, не скрывая неприязни.

— Ничего я не крала! — ответила Янка с обидой. — Их мой папа купил. За полведра самогонки.

Папа с тех пор успел утонуть по пьяни в реке, так что концов было не найти, да и незачем искать. У Ланы уже были новые ботинки, гораздо лучше прежних. Но девчонка ей определенно не нравилась, и Лана не хотела признаться самой себе, что виной всему обыкновенная ревность.

Другие девчонки, которые за время отдыха свели тесное знакомство с легионерами, тоже собрались на войну. Некоторых, правда, не пустили родители. А с другими вышло наоборот. Уже и досюда дошли слухи, что скоро сюда придут «страховцы» и заберут всех девок в рабство. А спасение одно — отдаться под защиту генерала Казарина. И разумеется, все в деревне уже знали, что Лана — его дочь.

Игорь, кстати, тоже так решил — при первой возможности сдать девчонок в обоз генерала Казарина. Фронт девицам не игрушка.

Ему было интересно другое. Если в городе Игорь чуть не ежедневно встречал убежденных патриотов — и не только партизан, с которыми он дрался в честном бою или которых выводил на казнь, но и мирных граждан — да хотя бы тех, которых он вчера вытаскивал из огня и которые все равно его ненавидели, то в деревне, похоже, никто и слыхом не слыхивал ни про какой патриотизм.

Тут мыслили другими категориями. К кому лучше прибиться, чтобы уцелеть и не остаться в дураках — вот и вся идеология.

Большую часть девиц по пути удалось сбыть с рук на руки казаринскому обозу, который догонял ушедшие далеко вперед ударные части. Но даже после этого землян и целинцев в центурии осталось поровну — 12 на 12.

Только сегодня Игорь окончательно понял, что двое землян из его команды сгорели вместе с машиной в Чайкине. Еще трое отбившихся вышли на связь, но в центурию уже не вернутся — их отправили на переформирование. А еще несколько человек Игорь сам отправил на грузовике в госпиталь — и грузовик пропал с концами.

Выяснять его судьбу пришлось через Саблина, и оказалось, что машину реквизировали тыловики. Майор обещал разобраться, но Игорь сильно сомневался, что из этого выйдет толк.

Что упало — то пропало.

Саблин встретил 77-ю в точке сбора и, не слушая жалоб Игоря, заговорил озабоченно:

— Плохо дело. Казаринцы бунтуют. Говорят, пока страховцы с легионом заодно, они на нашей стороне воевать не будут.

— А сам Казарин? — с падающим сердцем спросил Игорь.

— Уговаривает своих. Но ему уже тоже не верят. Ставка требует отстрелить для начала каждого десятого. А особисты не хотят.

— И что будет?

— Звездец будет. Наших генералов к едреням разжалуют и поставят на их место верного соратника мудрого маршала Тауберта товарища Страхова. А хуже всего будет нам.

79
{"b":"1790","o":1}