На следующий день Краснов встретит высокого худощавого капитана Довбор-Мусницкого, тоже будущего генерала, чью помощь Краснов будет ждать в октябре 1917 г. под Петроградом. Довбор-Мусницкий поднимет мятеж против Советов только в январе 1918 г., польский корпус потерпит поражение, однако генерал стал главнокомандующим польской армии в ноябре 1918 г. В романе «Погром» присутствуют капитан Довбор-Мусницкий, генерал и раненый полковник с той же фамилией [99, с. 206].

Время и место встречи с П. Н. Врангелем не установлено, о ней Краснов не писал, но и с Врангелем познакомился где-то там.

Смерть часто была рядом. Когда шрапнельная пуля почти задела голову Краснова, он убедился, что в самом деле слышишь свист пуль, которые не попадут в тебя, а свиста той самой — не слышно… [39]. На войне «узнают цену» жизни, понимая ее хрупкость. Близость смерти лишает человека отношения к жизни, как к чему-то неотъемлемому [99, с. 283].

Поражение и отступление подвигли Краснова на поиск причин и формулировку выводов из пережитого. В марте он пишет, что при вине главнокомандующего кавалерийской разведки, и даже пыли 24 февраля 1905 г., решающее значение имело, что для Японии это была подлинно народная война, вся страна желала этой войны, готовилась к ней и делала все для поддержки фронта. Поэтому перед Японией пал Китай с его 400-миллионным населением. А в России, — недоволен Краснов, — офицерский состав не считался элитой общества по сравнению с престижем инженеров или присяжных поверенных, что не могло не сказаться на войне. В Японии не было того, о чем писал Краснов в «Годе войны», а Куропаткин в своем отчете: «Равнодушие России к той кровавой борьбе, которую они вели в чужой стране за малопонятные интересы, не могло не поколебать сердца даже сильных воинов… Представители революционных партий чрезвычайно энергично принялись за работу, чтобы увеличить наши шансы на неудачи… Возникла целая подпольная литература, имевшая целью расшатать доверие офицера к своим начальникам, доверие солдата к офицерам, доверие всей армии к правительству». Русская Армия вела войну не за свои интересы, а в защиту России от напавшего на нее врага. Война эта была несчастливой, но даже и так японцы не могли победить Россию. В середине марта, после Мукдена, «военное ведомство Японии приняло решение ассигновать на нужды вооруженного восстания в России миллион йен».

«Точные указания на то, кому, в каком количестве и с какой целью предназначались японские деньги, царская охранка получила из записки Циллиакуса, «изъятой» агентом Мануйлова из чемодана Акаси в середине мая 1905 г. «Японское правительство при помощи своего агента Акаши, — пояснял содержания записки Мануйлов, — дало на приобретение 14 500 ружей различным революционным группам 15 300 фунтов стерлингов, то есть 382 500 франков. Кроме того, им выдано 4 000 фунтов (100 000 франков) социалистам-революционерам и на приобретение яхты с содержанием экипажа 4 000 фунтов (100 000 франков)». Кроме эсеров («Б.К») в качестве получателей крупных сумм в документе фигурировала Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров ( «О» ), ППС («Б-Р.») и Финляндская партия активного сопротивления («Г.» >[62]. Для сравнения можно добавить, что в октябре 1904 г. равную сумму в 100 000 франков негус Менелик передал на нужды раненых русских солдат.

В Швейцарии в середине июля 1905 г. «Усилиями Деканозова и Во [Евгений Во, анархист] было закуплено около 25 тысяч снятых с вооружения винтовок и свыше 4 млн. патронов». Правда, с переправкой возникли проблемы.

Деньги на антирусскую революцию шли из многих других зарубежных источников. Террорист Савинков писал, что от американских миллионеров революционные партии получили на оружие миллион франков. По данным американского меморандума 1918 г. (памятная записка для правительства), в то время американские деньги получали Брешко-Брешковская, Чайковский, Милюков, почти все партии брали японские деньги, некоторые получали английские [63].

К 1911 г. была опубликована стоимость «революции» по данным «Лондонской Еврейской хроники»:

Пожертвовано

в Германии 1 150 000 р.

В Англии 1 493 410

В Америке 7 757 760

Итого антирусская «революция» обошлась в 14 251 170 р. [91, 28.1.1911].

Раздел «На войне»:

«Иркутск. 30 марта. «Миг вожделенный настал — окончен мой труд многодневный»… 10 марта, на станции Гунчжулин я получил предписание: с получением сего отправиться к месту постоянного моего служения.

Как ни привязался я к армии, как ни любил я по самой природе своей, дикой и непоседливой, бродячую жизнь, опасности и пир смерти — я был доволен тем, что служба моя как писателя кончалась, и начиналась снова столь обожаемая мною служба в строю. Уже слишком много было на этой службе. За каждую строчку, что за строчку, за каждое слово дай отчет. Мало кто понимал, что я пишу.

Они ждали от меня истории войны»… а он писал, как сражаются и умирают на войне солдаты. А. Н. Куропаткин, провожая Краснова в строй, пожелал такого же успеха в строю, как в литературе. «Память о милостивом внимании [Куропаткина] будет всегда священна для меня» [88] При Империи Краснов сдержал обещание, издав в 1915 г. роман «Погром», который последовательно оправдывает Куропаткина за пережитые Армией неудачи. Краснов ставит Куропаткина рядом со Скобелевым, напоминает о неисполнении его указания вооружить и укрепить Порт-Артур.

Один из главных героев, Шримс, после многих отступлений, продолжает считать Куропаткина великим человеком. «Алексей Николаевич получил невыполнимую по существу задачу. Мы легко можем критиковать и осуждать его, но если нет войска, если нет снарядов…». Общество, «избалованное победами во все войны», требовало ненужного, опасного наступления. Куропаткин не мог справиться со «слишком» великим делом, а о нем распускали гнусные сплетни об измене и полоумии… Даже на самой последней странице романа Краснов отпускает сожаление о Куропаткине — он вынес весь погром на своих плечах. Это его судьба, а не вина. Не забыт и Император. «Бедный Государь! Мы не оправдали его доверие» [99, с. 409].

Фаталист и Лорелея довезли Краснова до Харбина из Гунчжулина, сделав 282 версты за 8 дней. «Война разорила меня», средств держать двух лошадей больше не было. Краснов тяжело переживал расставание с лошадьми в Харбине. Фаталист попал к любителю лошадей, Лорелея продана на конский завод есаула Кенике. «Когда-нибудь для ваших детей я опишу войну так, как лунными ночами рассказывала про нее Лорелея Фаталисту, а я подслушивал. В их терпеливом, лошадином страдании есть что-то святое…»

«Мне довелось описывать самые тяжелые минуты жизни русской армии. Отступления, неудачи отступления. Это наложило на меня тяжелый отпечаток, боль в сердце стала частой — я не в силах более писать».

«Я возвращаюсь в первобытное состояние. И после тяжелой, но и величественной жизни войны, после океана страстей, мне дорогие казармы кажутся тихой пристанью. И почему-то вспоминается мне сказка о рыбаке и золотой рыбке; после многих мечтаний я опять стою в прежней своей бедности над разбитым корытом.

Будто и не было ничего.

Прочтите и вы — и забудьте мой неясный слог, мои бледные очерки, плохие характеристики — будто и не читали ничего и не видели этой тяжелой картины страданий России с февраля 1904 года по апрель 1905 г.

П. Краснов» [88].

Столь трогательно и с присущей ему скромностью Петр Николаевич прощался со своими постоянными читателями. Иначе выглядит последняя, сорок девятая глава двухтомника «Год войны». В ней Краснов пишет о фронте после его ухода: надеялись на 2-ю Тихоокеанскую эскадру Рожественского, на нового главнокомандующего ген. Линевича; приходившие из России полки снижали дисциплину, как и вести о беспорядках, и вера в победу таяла.

Краснов не писал, что и Япония победить Россию не могла. Чисто физически она не могла этого сделать и не менее чем Россия, в условиях усиления внутренних беспорядков, нуждалась в мире. Обе воюющих стороны воспользовались предложением Т. Рузвельта. В России писали 16 июля: «Можно сказать без преувеличения, что Государь доверяет ему [Витте] в известной степени честь России, достоинство Своей великой державы. И современники, и история будут судить его строго, разбирать подробно все условия его миссии. <…> Перемирие будет в высшей степени выгодно японцам и в высшей степени не выгодно нам <…>. Между тем мы знаем, что настоящая мобилизация прошла очень спокойно и правильно по всей России. Очевидно, в русском народе поднялось чувство опасности <…> несчастья не сломили его» [88, № 4113].