По воспоминаниям Рэнкина, комиссия прониклась к Марине определенным доверием, когда та отказалась иметь дело с Марком Лейном, который навязывался ей в Техасе, желая представлять интересы Освальда. «Она о нем и слышать не хотела», – рассказывал Рэнкин. Члены комиссии, впрочем, понимали, что общения с Лейном им все равно не избежать, поскольку к тому времени он уже объявил, что является адвокатом матери Освальда.

Рэнкин вступал в комиссию уверенный, что сможет плодотворно сотрудничать с Эдгаром Гувером. После переезда в Нью-Йорк у него появлялось все больше друзей-либералов, беспощадно критиковавших Гувера, однако Рэнкин по-прежнему уважал главу ФБР. И Гувер тоже симпатизировал Рэнкину. В декабре он сказал своим помощникам, что комиссия наняла Рэнкина главным юрисконсультом и это отличная новость. По словам Гувера, у него сложились «тесные и очень теплые рабочие отношения с мистером Рэнкином в течение президентского срока Эйзенхауэра»7.

Рэнкин с самого начала понимал, что деятельность комиссии не даст фэбээровцам покоя, и подозревал, что с них станется потянуть с выдачей свидетельских показаний или иного рода улик, если те выставляют Бюро не в лучшем свете; возможно, Гувер захочет лично просматривать материалы, перед тем как их отправят в комиссию. И тем не менее, приступая к работе, Рэнкин свято верил: Гувер и его заместители ни за что не опустятся до укрывательства. «В жизни бы не подумал, – сетовал он потом, – что они способны утаить информацию сами или кому-то приказать подобное. Я считал, ФБР никогда не станет лгать, ни по какому поводу».

Ему хватило нескольких недель, чтобы осознать, как глубоко он заблуждался. «Они просто лгали нам в лицо, – возмущался Рэнкин. – Вот уж никак от них не ожидал»⁸.

Отношения между комиссией и ФБР начали портиться в декабре, из-за утечки – явно тщательно срежиссированной – предварительного доклада об Освальде. После этого члены комиссии, по словам Рэнкина, утратили безусловное доверие к ФБР и решили «с осторожностью относиться ко всему, что от них поступает».

Дальше – хуже. В среду, 22 января, в начале двенадцатого утра в кабинете Рэнкина зазвонил телефон. На проводе был генеральный прокурор штата Техас Уэггонер Карр. Его голос выдавал крайнее возбуждение. «Он сказал, что раздобыл информацию, которую считает необходимым донести до нас немедленно, – вспоминал Рэнкин. – Из конфиденциальных источников Карру стало известно, что Ли Харви Освальд был тайным агентом Федерального бюро расследований и с сентября 1962 года ежемесячно получал от Бюро по 200 долларов».

Карр сообщил Рэнкину, что по документам ФБР Освальд проходил под номером 179 и, похоже, в ноябре еще получал от них деньги; более того, в день убийства он предположительно навещал их агента в далласском департаменте. «Карр уточнил, что этими сведениями уже располагают и пресса, и адвокат Джека Руби», а ему самому их передали из офиса окружного прокурора Далласа Генри Уэйда.

У Рэнкина тогда сложилось впечатление, будто Карр знает, о чем говорит. Если подозрение подтвердится, значит, ФБР намеренно скрывало свою связь с человеком, убившим президента. Годы спустя Рэнкин вспоминал, как в мозгу у него пронесся вопрос: возможно ли, чтобы кто-то в ФБР знал о преступных планах Освальда и не потрудился его остановить?

Он немедленно позвонил Уоррену, который тоже встревожился. Они решили, что Карра и Уэйда нужно как можно скорее вызвать в Вашингтон. Уоррен назначил на пять тридцать в тот же день экстренное совещание комиссии.

Рэнкин до совещания еще раз переговорил с Карром. «Он сказал, что источником информации является некий представитель прессы», чьего имени Карр не знал. «И добавил, что пытается сейчас все перепроверить и уточнить»⁹.

Форд находился на заседании Комиссии Палаты представителей по бюджетным ассигнованиям, когда ему передали, что надо срочно явиться на Капитолийский холм в офис комиссии Уоррена. Он гадал, что же за ЧП такое стряслось. И надолго запомнил атмосферу физически ощутимой нервозности, по прибытии встретившую его в конференц-зале. За все годы, что проработал в Вашингтоне, «я, кажется, не припомню беседы более напряженной и осторожной», говорил он впоследствии¹⁰. Члены комиссии расселись вокруг длинного овального стола, и Уоррен торжественно-мрачным тоном попросил Рэнкина вкратце изложить утренние новости. Форд и остальные «в изумлении» слушали рассказ о том, что убийца президента, возможно, работал на ФБР.

К тому моменту, как пришли тревожные вести из Далласа, Форд, несмотря на свои взаимоотношения с ФБР, уже и сам начинал питать нехорошие сомнения по поводу их следственной деятельности. Новые слухи об Освальде лишь укрепили его в подозрении, что тот был каким-то правительственным агентом – не ФБР, так ЦРУ, – хотя обе конторы это рьяно отрицали. Форд внимательно читал все материалы, касавшиеся биографии Освальда, и, в частности, его поражало, как много путешествий в дальние экзотические страны успел совершить молодой человек, безвременно погибший в 24 года. Япония и Филиппины во время службы в морской пехоте, Европа, почти три года в Советском Союзе, потом еще и Мексика минувшей осенью. С точки зрения Форда, «это больше напоминало развлечения состоятельного любителя дальних странствий, чем жизнь стесненного в средствах человека без профессии и постоянного трудоустройства». Быть может, это были командировки начинающего тайного агента? Подобные размышления Форд пока что держал при себе, но вопрос у него тем не менее зрел: а не была ли попытка Освальда бежать в СССР на самом деле попыткой его руководства в ЦРУ или ФБР забросить доносчика во вражеский лагерь? И не за тем ли Освальд вернулся домой, чтобы начать шпионить за левыми, входившими в состав Комитета за справедливое отношение к Кубе? «Может, он, например, был агентом ЦРУ, но прошел тренировку в ФБР, и его использовали для внедрения в Комитет за справедливое отношение к Кубе? – рассуждал про себя Форд. – Из него получился бы идеальный контрагент для слежки за сторонниками Кастро»¹¹.

Другие участники совещания с презрением отвергли предположение, что Освальд мог быть чьим-либо шпионом. Аллен Даллес считал, что ФБР никогда и мысли бы не допустило о сотрудничестве с кем-то вроде Освальда, учитывая его эмоциональную нестабильность. «Никто не станет поручать работу агента такому парню, это же опасно, – объяснял он. – И потом, какую миссию он теоретически мог выполнять? Внедриться в Комитет за справедливое отношение к Кубе? По-моему, это единственное применение, которое они могли ему найти»¹².

Рэнкин поделился с коллегами опасением, что возможности докопаться до правды им никто не предоставит. Если Освальд и был осведомителем ФБР, Бюро может просто солгать, отрицая это. Не исключено, что поэтому они так и торопились навесить на Освальда ярлык убийцы-одиночки – хотели свернуть расследование комиссии, пока она не отыскала улик, способных скомпрометировать или вовсе уничтожить Бюро. «Они ждут не дождутся, когда же мы соберем манатки и устранимся, – говорил Рэнкин, уже не скрывая своего недоверия к конторе Гувера. – Они нашли преступника. Больше делать нечего. Комиссия подтверждает их выводы, все расходятся по домам, и точка»¹³.

Также они с Уорреном считают, продолжал Рэнкин, что если эти обвинения, будь они правдивые или ложные, дойдут до сведения общественности, работа комиссии существенно осложнится:

– Люди тогда точно решат, что президента убили в результате заговора, и, что бы ни делала комиссия или кто угодно еще, подобные слухи уже ничем не пресечешь.

– Вы совершенно правы, – сказал Хейл Боггс. – Это может повлечь за собой невероятные последствия.

– «Чудовищные» последствия, – подхватил Даллес.

Примерно в этот момент члены комиссии заволновались, вспомнив, что каждое их слово записывается, в том числе и гипотезы о возможном укрывательстве ФБР.

– Как-то мне не нравится, что все это фиксируется, – произнес Боггс, кивком указывая на стенографиста за столом.